Имперский Грааль - Ипатова Наталия Борисовна (читать лучшие читаемые книги TXT) 📗
Он слушает, слушает! Рубен не убедил бы его, потому что Рубен – узурпатор и захватчик. Только брат говорит с ним на равных. Эта ноша только тебе по плечу, а это значит – она твоя.
– А ты махнулся бы со мной не глядя? Твоя жизнь в обмен на мои возможности? А?
Брюс открыл было рот, а потом закрыл его.
– Нет, – честно признался он. – Неделю назад сказал бы «да», а теперь… Ну и может быть, когда-нибудь снова будет «да», но сейчас это нечестно. Ты, – он умоляюще посмотрел на Норма, – понимаешь? Потому что есть не только Мари Люссак…
«Бульдозер» изобразил вопросительное молчание – бог весть, как.
– Морган, – пояснил для него Брюсов отчим, который всегда все знал и помалкивал.
– О господи!
Нет, это он мне говорит – «господи», да?
– Я понял, – сказал Алькор со смешком. – Наличие женщины, вот что определяет выбор формы существования. Надо и мне с кем-нибудь познакомиться. Как вы полагаете, миз Монти меня не обломает? В конце концов, какая разница, сколько миллионов лет ее кристаллу?
– Ну, – без улыбки ответил ему Норм, – если ей будет интересно с тобой разговаривать…
– Эээ… так что вы спрашивали у меня о всемогуществе? Я вам, так и быть, расскажу!
– Теперь поговорим о круге совести, – глухо сказал «бульдозер» из наступающих сумерек. – Я не зря спросил, кому ты служишь, потому что у меня есть здесь интерес. Самое время вспомнить, что я такое и что я такой не один. Сколько нашим еще скитаться неприкаянными? На что это может нас толкнуть? Или мало Виллема? Эту планету нельзя отдавать никому. Эта планета для Назгулов.
Сперва всех подняли на «Эгле» и там уже сортировали на «наших» и «не наших». «Не наши» сбились в плотную кучку вокруг своего топ-менеджера хатамото Ии, высокого и неожиданно молодого, за прямой спиной и упрямым взглядом которого Натали неожиданно обнаружила страх. Не тот, что у большинства сотрудников «Седьмой грани»: те казались напуганными и не отвечали на самые невинные вопросы, очевидно, ожидая в них подвоха. Статус их неясен был им самим, и кто выиграл состязание – непонятно, однако же они имели все основания предполагать, что уволены. Ии был человек другого склада, из тех, кого на Пантократоре традиционно зовут «ястребами», и кошмары его были другого порядка: не справился, не оправдал, низведен до общего уровня. Надо будет сказать Приматоре, чтобы за ним проследили. Теперь, когда Ии снял с себя ответственность за персонал, в течение нескольких часов нам придется жить в страхе – обнаружить в его жилом отсеке бездыханное тело с вскрытыми венами. Сама Натали Норм была чистейший «голубь».
Колонисты тоже не выглядели победителями, но у них было больше промежуточных забот. В основном на их лицах читалось облегчение людей, вырвавшихся живыми из коварной ловушки. Лишь немногие хмурились, будто чувствовали себя проигравшими, оказавшимися чуть слабее, чем хватило бы, чтобы дотянуться до главного приза. Он, приз, теперь достанется не им. Ну то есть, Надежде, конечно, но не им конкретно. Им требовалось горячее питание и чистая одежда, а некоторым – скорая медицинская помощь, и медики «Эгле» занялись ими в первую очередь. Сперва надеждинцев пропустили через обязательную процедуру бактериологического контроля, через слизистую носа впрыснули аэрозольные ингибиторы, выдали новую одежду вместо старой, которую сожгли, и только потом начали помалу распределять по кораблям эскорта, возглавляемого Ква'аном.
Во всем этом Натали Норм почти не принимала участия. Для нее еще ничто не кончилось. Ее сын и ее муж пока там, внизу, и она сделала не слишком много, чтобы помочь им. Меньше, чем Люссак, фактически обменявший планету на дочь. Почему-то Натали казалось, что здесь он ее обошел. Она просто была, для того чтобы Рассел смотрел на нее, и Рассел знал, что она на него смотрит. Пантократору зачем-то это было нужно.
Она отступила, чтобы пропустить мимо себя Мари Люссак, худую и измученную, с плотно сжатыми губами, словно основные ее битвы были еще впереди. Та не узнала Натали, может быть, просто потому, что не ожидала ее здесь увидеть, а вот мужчина, идущий следом, остановил взгляд на лице Натали Норм и поклонился, а потом ушел за девушкой в развилку коридора, в ту сторону, откуда тянулся гофропереход на «Скади». У них там будет своя медицинская процедура.
Это он. «Брюс через двенадцать лет». Человек, втянувший Натали во все, что стало ее жизнью. Да и не человек, в общем, или больше, чем человек – уникальная сущность, дух как смысл, а тело – как форма, и с каждой новой формой выявляются новые смыслы, развиваясь и обогащая сущность акцентами. Разве есть еще такие? Кто сейчас встанет с ним вровень?
А кто попытается? Мари Люссак? Какой болезненный укол в самое сердце, когда ты видишь юную, пришедшую вместо тебя. Рубен Эстергази высоко летает. Но свободен ли? И что такое свобода, как не право впрягаться по собственному выбору?
Не то чтобы Натали жалела о чем-то. Она сделала свой выбор первой и сделала бы его снова. Назгул остался позади, в темном холодном ангаре, подобно тому, как трагедия, пережитая в детстве, кроется в дальнем уголке памяти. В сегодняшней ее жизни теплым было все, а человек тянется к теплу, иначе – какой же он человек?
Нет, это еще не конец нашего приключения, но, увидев поднявшихся на «Эгле» Мари и Рубена, Натали поняла, что так или иначе скоро все разрешится. «Все, в кого я ткну пальцем» – сказал Рассел. Стало быть, он решил, что Рубен ему там больше не нужен. Это значит – она еще будет ждать и держать за них кулаки. А Брюса не отпустил, и той девочки из секции, Братиславы, тоже нет. Что-то затевают, причем что-то из разряда «прости, но кроме тебя у меня больше никого нет».
Я окажусь одна на холодном ветру, если потеряю Рассела. Нет, хуже, чем одна – есть ведь Айна. Невозможно об этом думать, но почему думается? Пуганая ворона куста боится? Смерть Рубена меня не сломала, я была с ним, но я была «я», и я оставила Назгула в том холодном ангаре, хотя, видит бог, когда-то он был всем, что наполняло мне душу, и это не было предательством. Я забыла то время, оно прошло, а мемориальные альбомы принадлежат Брюсу. Однажды надо было сказать себе: я жива! Рассел – совсем другое, он каждой клеточкой человек, и – мужчина, что немаловажно. Подобное тянется к подобному. Он – земля, на которой я стою обеими ногами, та самая точка опоры, вокруг которой можно повернуть миры, сколько их ни есть. Все выборы сделаны, расставлены все точки над i. Все эти ледяные ветра, вспышки в космосе, в них, может быть, есть романтика для детских сердец, и даже иногда величие духа, они похищают мечты наших сыновей, но опору душе мы ищем не в них. И даже когда мы доподлинно знаем, что можем существовать в какой-то иной форме, кроме привычной, почему-то мучительно хочется сохранить именно эту, будто в ней есть что-то особенное. Ощущение руки в руке. Аромат утреннего кофе. Тяжесть спящего ребенка.
Я не боюсь. Это тем более странно, потому что прежде вся моя жизнь была – страх, беспокойство, неопределенность. Зависимость. Разумеется, я и сейчас завишу от мужчины, более того, от него зависит мой сын. Но я не боюсь, хотя, разумеется, беспокоюсь. Это мое беспокойство – лишь рябь над бескрайним и бездонным океаном, который, оказывается, и есть «я».
Одни выбирают жизнь, другие – Зиглинду, вечный бой и вечную славу. Счастливого пути, Назгул.
Только добравшись до роскошной президентской ванны на «Скади» и утонув в горячих парах, Мари Люссак разрешила себе подумать, насколько дух ее и тело истосковались по цивилизации. Хорошо, хорошо, хорррошоооо!
Счастье – это просто. Счастье – это когда тепло.
Счастье, это когда можно не думать о работе. Вообще ни о чем и ни о ком не думать. Быть одной – какое счастье.
Тишина. Никто не вторгнется в ее каюту: разве что за тяжелой герметичной дверью эхом металла отзовутся чьи-то торопливые шаги, такие далекие, что кажется – они на другой стороне планетной системы. Мари передернула плечами и улыбнулась, вспомнив полибрезентовый полог палатки, куда любой колонист в любой момент мог сунуться со своим кроликом, рыбой или набором кореньев: мол, глянь – можно ли это съесть. Все это – особенно рыба! – оставляет неистребимый запах, от которого лезешь буквально на стену, потом входишь в состояние непрерывного молчаливого воя, а после уже вовсе не можешь видеть никакую еду. И спальник на полу. И такая слышимость, что ничего не позволишь себе, кроме как сидеть и смотреть друг на друга, редко-редко взявшись за руки. Это, конечно, если есть кого за руку взять.
