Время жизни - Корнеев Роман (читать полностью книгу без регистрации .txt) 📗
Ромул всегда разговаривал так, будто пытался самому себе что-то доказать. Всегда, сколько я его помнил.
– Но помимо нас есть еще и другие избранные. Совсем другие. Они не видят ничего вокруг себя. Они видят только время. И никогда не станут Соратниками, они и заметить Соратника могут лишь с великим усилием. Просто заметить…
– Это были их… видения?
– Нет. Это были мои. Я сам немножко один из них. И поэтому мне не стать Соратником. Нужно подождать, нужны силы… и силы эти придется отбирать у самого страшного нашего врага – времени.
Время. Пожалуй, это был первый день в жизни Майкла Кнехта, когда он по-настоящему понял значение, смысл и цену времени. Кого винить в том, что этот день был для него последним. Он уступил место Соратнику Улиссу.
Как же просто это представить, понять – витает в пространстве сгусток сложнейшей самоорганизованной полевой структуры, ничуть не более живой или разумный, чем каменно-металлический шарик, укутанный в тонкую оболочку из воды и азота, что стал колыбелью для человечества. Истинная природа этой колыбели неизвестна пока даже Ромулу, но иногда случается в ней нечто, что порождает самостоятельный, обладающий памятью и волей конденсатор рассеянной вокруг энергии. И вот иногда, в одном случае на миллиард рождений, этот сгусток вступает в связь со слабым, грубым, но чем-то близким ему человеческим организмом, его сознанием, его волей и памятью. Этот конгломерат полевых и биологических фильтров начинает накачивать себя энергией, делая из человека избранного.
Человеческое сознание, подарок миллиардолетнего сложнейшего объекта, именуемого Землей, деформирует своего незримого спутника, наделяя его своими чертами. И однажды, когда будет перейден некий неизвестный покуда никому порог, накопленная энергия выплеснется наружу, заполняя пространство и подчиняя окружающее своей воле, как подчиняет Соратник свой хрустальный мир. Что будет тогда – неизвестно. Но тогда обреченная Земля тоже выплеснется во вселенную, навстречу своему новому будущему, новым битвам и новому выбору. Каждый раз – как последнему. И человечество станет прежним. Оно будет дома. У себя – дома.
Все это не нуждалось в объяснениях и рассказах, оно жило во мне ощущением далекого пути, на который я тогда вставал. Мы с Ромулом беседовали, он рассказывал мне про план «Сайриус», о жизни Корпорации, а я слушал, и мне не приходило в голову спрашивать, почему он мне доверяет самые сокровенные свои планы.
Ответ был и так понятен – моя память о черноте вечной космической ночи держала меня отныне в капкане чудовищного предсказания. Нет, не предсказания. Всего лишь одной из возможных ветвей реальности. Уже осуществлявшейся там – в глубинах иных времен.
План «Сайриус»… от него веяло вечным льдом. Казалось бы, самое глубокое и выстраданное желание человечества последнего столетия – убраться с запертой в тисках Корпораций планеты, найти свободу на просторах новых миров. Я знал – ничего мы там не найдем, кроме нацелившегося тебе в горло смертельного врага. И даже памяти об увиденных белоснежных кораблях было недостаточно, чтобы уверовать, будто нас кто-то ждет в Галактике с распростертыми объятиями. Но план был нашим единственным шансом. Сначала улететь. Потом вернуться. И сделать так, чтобы Земля продержалась до прилета помощи.
Всего-то.
Кучка нелюдей посреди океана оболваненных душ, погрязших в грязи, алчности и злобе на соседа по планете, по континенту, по мегаполису, по многоквартирнику, по лестничному блоку. Человечество должно излечиться от своей ненависти. Вот – задача, ради которой умрет Земля. Иначе – иначе она умрет безо всякого смысла.
Это был самый длинный из наших с Ромулом вечеров на двоих. С тех пор мы встречались все реже, а у него для меня находилось все меньше времени. Со смертью матери он стал мне, как и каждому из Соратников, вторым отцом. И как каждый отец, он стремился избавить меня от необходимости его поддержки. Не пройдет и нескольких лет, и полноправный, вошедший в силу Соратник Улисс останется один. Каждую секунду чувствуя каждого из своих братьев, каждую секунду чувствуя присутствие Ромула. Но полностью погрузившись в собственное одиночество. Однажды оно приведет эту историю к логичному концу. Но в тот день все это было только легким облачком на ярком рассветном горизонте.
Покидал ту комнату я с чувством наполненности новым смыслом.
Цель. Средства. Цена. Расплата.
Я видел цель. Я понял средства. Я признал цену. И я был готов к расплате.
Если бы знать, что она наступит куда раньше непередаваемого одиночества Века Вне. Если бы знать, что она наступит куда раньше грандиозной бойни Обороны, которая продлится чудовищные 22 года и оставит от двадцатимиллиардного человечества лишь крошечную горстку обезумевших фанатиков общим числом не более ста тысяч. Если бы знать, что она наступит куда раньше начала нашего мучительного стотридцатилетнего полета сквозь пространство. Если бы знать, каким именно будет следующий наш с Ромулом повод по-настоящему поговорить…
Ничего этого я, конечно, не знал.
Я вышел за дверь, бурля эмоциями, бурля энергией, с новыми силами, с новым пониманием.
Я вышел и встретил на площадке перед лифтами неприметного юношу чуть старше себя. Чуть сутуловатого, но крепкого, с цепким прямым взглядом и напряженным вниманием на лице. Казалось, от него ничто не могло укрыться в этом мире. Ромул просто знал обо всем, что происходит, а этот, и это было видно, мог при желании до всего докопаться.
Покачав головой, я вошел в кабину лифта, так и не попытавшись юноше ничего сказать.
У нас еще будет время познакомиться. Так я впервые повстречал того, кто стал мне больше, чем братом. Юношу звали Жан Армаль, но Корпорации он был известен под именем Соратника Урбана.
Было раннее утро, когда я выбрался из центра и в вагоне монорельса вынырнул на границе радиуса из подземных транспортных развязок на открытое пространство. Я проносился на пятидесятиметровой высоте меж громоздящихся башен коммерческих агломератов и любовался рассеянным светом восходящего солнца, дробящимся и переливающимся на стеклянных призмах простирающегося вокруг гигантского лабиринта мегаполиса.
Меня окружали миллионы, десятки миллионов людей, каждого из них занимали простые каждодневные заботы, кто-то строил планы грандиознее других, кто-то вообще думал только о завтрашнем дне. Я радовался солнцу и чувствовал – этот мир мне вовсе не враждебен, им нужно не управлять, укажи ему в нужную сторону, и он послушается тебя.
Вспомнил ли я в тот день о существовании тончайшей искры Коры на самой границе моего сознания? Наверное, нет.
Но я еще вспомню, обязательно вспомню.
Было ранее утро. Однако ночь уже была ближе, чем я мог себе помыслить.
Это было не похоже на простую потерю сознания.
Он почти ничего не чувствовал, но что-то обрывочное, трудноуловимое все равно прорывалось сквозь барьеры, поставленные вокруг себя сходящим с ума сознанием. Он не замечал ни грохота долбивших и долбивших в зенит разрывов, ни вспышек мертвенно-бледного пламени, обступавшего бот со всех сторон. Однако взгляд поминутно оборачивающегося на него сержанта, его пальцы на рукоятках креплений, шипение сходящего с ума информационного канала – все это почему-то никуда не исчезало, оставалось с ним, напоминая о чем-то, что иногда так хотелось забыть.
Миджер, ты в порядке?
Откуда они могут знать его имя?
Впрочем, не важно. Он им все равно не может ответить. Пусть думают, что хотят. Их волнует слишком много вещей сразу. Уцелеет ли подвергающийся одному тарану ударной волны за другой их десантный бот, сколько будет еще продолжаться эта свистопляска, выдержит ли Миджер до прибытия в медотсек. Им почему-то очень нужно было его спасти. Глупо. Его все тянущаяся из последних сил и последних капель везения жизнь – и так чудо. Сколько могут продолжаться чудеса.
Бот все-таки выдержал, только один раз в непрекращающемся хаосе космической бомбардировки опасно завалился на правый бок, но потом все равно выровнялся, набирая все большую скорость в направлении базы.
