Язва - Хеннеберг Натали (читать книги полные TXT) 📗
— Думаю, что да. Мне кажется, что мутантам необходимо быть просто человечней.
— Вот видишь. Что ж, ты не хочешь сказать, что любишь меня? Есть что-то такое, что нас разделяет? Так скажи!
— Ты уже сам сказал…
— Но надо отбросить сейчас гордость или бессмысленное постоянство. Ни прошлое, ни будущее не могут иметь значения. Только мы двое.
Только…
Она тоже чувствовала себя разбитой, как в конце долгой и упорной битвы. В самом деле, в течение долгих месяцев, прошедших со времени их разговора на Антигоне, она стремилась подавить в себе чувства, погружаясь время от времени в смутные и тяжелые грезы, где она прижимала к себе это длинное тело, эту юную голову, так легко забывшуюся у нее на плече. Создатель миров — этот безответственный ребенок! Она с трудом могла в это поверить.
И она склонилась, она была готова броситься в бездну…
— Космос! — повторила она. — Но почему же они тебя боятся?..
— Об этом, — отвечал Айрт, прикрыв ресницами свои глаза, взгляд которых невозможно было вынести, — надо спросить у Ночных. И потом, какое нам дело, Виллис? Я ведь так люблю тебя.
И только взрыв прямо здесь, в Центре, мог заставить их оторваться друг от друга…
Талестра прошла через анфиладу залов, мрачных и торжественных, тех самых, по которым часы или века назад бродил адмирал Кэррол. Невообразимый беспорядок царил в невредимой части дворца. Розы осыпались в вазах из аметиста и хрусталя. А на коврах, испещренных коричневыми пятнами, в разных местах как будто спали, как дети, молодые звездные гвардейцы. У некоторых виднелись на голове небольшие треугольные отверстия…
Здесь Ночные избегали применять огнеметы…
Офицер, которого Талестра продолжала держать под прицелом его собственного дезинтегратора, с особой покорностью провел ее через все посты. Скорее всего, он понимал, что сопротивление бесполезно… Они подошли к двери, и молодой человек постучал в нее. На какую-то секунду Талестра заколебалась, похолодев от перевозбуждения. Она представила себе, что за этими тяжелыми створками заседает секретный конклав чудовищ, какая-нибудь уменьшенная копия Антигоны или вообще нечто невероятное… Она даже попятилась. Но откуда-то издалека, через сожженные или замерзшие миры и сумасшедшие созвездия перед ней возникло лицо ее отца, залитое кровью, лицо уже расплывчатое, уничтоженное в каком-то безымянном рву, но все-таки живое. И ей показалось, что оно одобрительно кивнуло ей…
— Войдите, — произнес знакомый голос.
Талестра обернулась к сопровождавшему офицеру:
— Я войду одна, — сказала она. — Дело касается только его и меня.
Она вошла и закрыла за собой дверь.
— Бросьте дезинтегратор, — сказал Валеран совсем спокойно. — У меня тоже есть такой, а стреляю я лучше вас.
Он был один и стоял у стола, заваленного кучей микрофильмов. Но, за исключением этой детали, зал был сейчас единственным на Сигме спокойным местом. Стены были звуконепроницаемы, и здесь царила глубокая тишина. Старинная люстра освещала великолепие кабинета, и лучи ее отражались в мозаичных экранах. И изображение Ларции как будто слегка улыбалось из глубины прошедших десятилетий, безвозвратно ушедших, позабытых…
Снова вокруг была изысканная старинная обстановка, которую Валеран любил при всяком удобном случае воссоздать, в которой он полностью растворялся духовно: драгоценные деревянные панели, ковры в приглушенных тонах, белые статуэтки — как будто все это появлялось из незабвенного земного прошлого… Букет запахов здесь был даже более нежным, чем в Доме Смерти.
— Но если вы так любите Землю, — воскликнула Талестра, — почему же вы вступаете в союз с ее врагами?!..
Валеран улыбнулся, и его мрачное лицо приняло задушевное, совсем земное выражение, появившееся как будто из других времен.
— Ночные — это тоже Земля, — сказал он. — Единственная, которую я узнал как следует. Но не будем заниматься метафизикой, Талестрис. Предположим… что я задумал завоевать Сигму, чтобы овладеть вами.
— Но это абсурдно!
— Нет, если вы поймете, что я вас люблю. А я действительно люблю вас, вот ведь проклятие, а? Из всех земных красавиц я выбрал, о! совсем не желая того, вот этот выпуклый упрямый лоб, этот яростный и нежный рот, самый ясный ум, самое изменчивое сердце… Вы не можете себе представить, как я вас люблю, и у меня нет слов, чтобы выразить это. И напрасно я буду анализировать — становится ясно только одно: с первого взгляда там, в джунглях Антигоны, я почувствовал, что вы для меня — все: жизнь, смерть! А вы всегда смотрели на меня, как на не стоящего особого внимания спутника, статиста драмы, в которой вы играли главную роль. Я так люблю вас, что даже никогда не осмеливался дотронутся до вашего Леса, хотя могу похвалиться, что весьма коварно отстранил его от участия в битве, которая в данный момент разыгрывается на Сигме. Но когда рядом со мной кого-нибудь убивают, когда приговаривают и казнят преступника, я убеждаю себя, что это Лес, и успокаиваюсь. Я люблю вас, наконец… как бы это сказать? Я мог бы взять вас силой или теленизировать. Вы сами видели, что возможно с гипноустановками. Они производят настолько сильный эффект, что в конце концов перестают подчиняться даже мне… Я мог бы держать вас в объятиях, наслаждаться вашими поцелуями и слезами. Думаете, я не мечтал об этом? Каждую ночь, начиная с Антигоны! Но разве украденная любовь достойна вас или меня?!
Говорил он очень просто и спокойно, и Талестра медленно отходила к дверям, опустив дезинтегратор, пока не уперлась в них. Она побледнела.
«Так это возможно, — думала она. — Кто-то может меня так любить? Эта великая любовь, эта всеохватывающая сверхъестественная страсть, о которой я мечтала, которую я считала единственно достойной меня, возможно ли, что она все время была рядом со мной, а я не узнавала ее? Да, он чудовище, он предал наше дело, он сдал Сигму, и он, несомненно, убил Айрта… но нет ли и моей частичной вины во всем этом? Я всегда жила, как будто играла. Если б можно было все вернуть…»
Но и она не могла найти слов.
— Если вы действительно любили меня… — только и произнесла она.
— Я должен был продолжать мечтать и страдать. А также наблюдать, как вы порхаете направо и налево с непоследовательностью бабочки. Но мы живем не в глухие времена Средневековья, хотя вас и зовут Талестра — имя, которое вам так подходит. Я не мог видеть вас в объятиях Айрта…
— Но вы же знали, что я его не люблю!
— Ничего я не знаю, я не мутант. О! Я как будто тычусь лицом в эту стену… ваших возможностей! Я чуть не сошел с ума с тех пор, как присоединился к вашей группе!
Он стукнул кулаком по столу и тотчас извинился с прежней, воспитанной годами учтивостью. Должно быть, от удара открылась старая рана, и Талестра, оцепенев, смотрела на капли крови, появившиеся на тыльной стороне его ладони.
— Послушайте, Валеран, — сказала она, — хотя бы раз будем просто человечны. Забудем страдания, которые я причинила вам, зло, которое вы причинили другим. Мы накануне битвы. Мы отважно сражались, и вот мы оба побеждены. Постараемся же, постараемся хотя бы поправить то, что еще возможно…
— Как вы думаете, где вы находитесь? — спросил он неожиданно резко. Теперь он стоял к ней боком, смотря в окно, и она видела его профиль раненого бойца, гладиатора на арене. — В каком детском мире, в какой сказочной стране вы живете? Ничто не может быть исправлено, у каждого действия есть свои последствия. Эта планета и это созвездие захвачены. К тому же, все было очень легко и соблазнительно. Вселенная состоит из двух неравнозначных сущностей. И Ночные — вторая и вполне реальная, что бы там ни думали. А главное — мрачный бич, который перемещается. Ему нужна неизмеримо малая доля секунды, чтобы достигнуть вновь открытой зоны, которая предрасположена к нему, нового места распространения гуманоидов, куда он может внедриться. И ничто потом не может помешать его расцвету, заражению других миров… В этой звездной системе, где арктурианцы были слишком совершенны для того, чтобы заразиться, а земляне — слишком осторожны, именно я стал ключом к распространению и первой его зоной. Сейчас процесс развивается, и ничто не может его остановить…
