Разгадай меня - Мафи Тахира (бесплатные книги полный формат txt) 📗
Улыбка на его лице становится шире. И снова эти ямочки. Он качает головой:
— Почему бы и нет?
— Не понимаю. — Я в смущении наклоняю голову вбок. — Ты напоминаешь себе о том, что надо загореться?
Он улыбается, подавляет смех.
— Набор букв не всегда составляет слово, любовь моя.
— Я… я не понимаю, о чем ты говоришь.
Он глубоко вздыхает. Выпрямляется возле стены.
— Значит, ты много читала?
Этот вопрос сбивает меня с толку. На секунду я задумываюсь о том, уж не очередная ли это его уловка. И не пожалею ли я о том, что соглашусь с ним. Потом я вспоминаю, что это Уорнер сейчас мой заложник, а не наоборот.
— Да, — говорю я. — Много.
Его улыбка становится какой-то серьезной, словно он что-то обдумывает. На лице не отражается никаких эмоций.
— Когда же у тебя появлялась возможность читать?
— Что ты имеешь в виду?
Он медленно пожимает плечами, глядя куда-то вдаль.
— Странно, что девочка, которая была изолирована от общества почти всю свою сознательную жизнь, имела доступ к литературе. Особенно в наше время.
Я ничего не говорю ему.
Он тоже молчит.
Я делаю несколько вдохов и выдохов, прежде чем решаю ответить.
— Я… я не могла сама выбирать себе книги, — говорю я и сама не понимаю, почему я так нервничаю, произнося все это вслух, почему я должна напоминать себе о том, что не надо говорить шепотом. — Я читала то, что было мне доступно. В школе была небольшая библиотека, в доме у родителей тоже имелись какие-то книги. А потом… — Я колеблюсь перед тем, как продолжить. — Потом я провела пару лет в больницах и психушках и в центре временного содержания несовершеннолетних. — Мое лицо становится пунцовым, словно оно уже привыкло краснеть в нужный момент за мое прошлое, за то, кем я являюсь и кем продолжаю быть.
Но тут все как-то странно.
Я не хочу быть откровенной с Уорнером, но чувствую себя вполне комфортно в беседе с ним. Как будто мы старые знакомые. Как будто мне при этом ровным счетом ничто не угрожает.
Потому что он уже и без того все обо мне знает.
Ему известны все подробности семнадцати лет моей жизни. Он видел все мои медицинские карты, изучил отчеты полицейских обо всех моих правонарушениях. Он в курсе, какие отношения имеются имелись у меня с родителями. И в довершение всего он проштудировал мой дневник.
Нет ничего в моей истории теперь, что я могла бы открыть ему и для него это стало бы сюрпризом. Ни один мой поступок не способен шокировать или напугать его. И я сама не боюсь, что он начнет осуждать меня или попросту захочет убежать куда-нибудь подальше.
И осознание этого больше, чем что-либо еще, буквально сотрясает меня изнутри.
И дарит мне в каком-то смысле чувство облегчения.
— Рядом со мной всегда оказывались книги, — продолжаю я, уже не в силах остановиться и не отрывая взгляда от пола. — В центре содержания несовершеннолетних. Многие были старые и рваные, без обложек, и поэтому я не всегда могла сказать, как называется та или иная книга и кто ее написал. Я читала все, что попадалось мне на глаза. Сказки, детективы, исторические романы, поэтические сборники. Мне это было не так уж и важно. И я снова и снова перечитывала одну и ту же книгу. Книги… они помогли мне не сойти с ума окончательно. — Я замолкаю, испугавшись, что могу наговорить лишнего. Я осознаю, что доверяю Уорнеру, и от этого мне тоже становится жутковато.
Этот-ужасный-ужасный-Уорнер-который-хотел-убить-Адама-и-Кенджи. И сделал меня своей игрушкой.
И мне совсем не нравится, что я должна чувствовать себя в безопасности рядом с ним и свободно разговаривать с ним. Мне жутко сознавать и то, что из всех людей нашелся именно Уорнер, с кем мне можно быть до конца откровенной. Меня не покидает чувство, что я должна оберегать Адама от себя, от того кошмара, который представляет собой вся моя жизнь. Я не хочу пугать его или много рассказывать о себе — я боюсь, что он передумает и поймет, какую ошибку он совершил, полюбив меня и доверившись мне.
А вот от Уорнера мне скрывать нечего.
Я хочу видеть выражение его лица. Я хочу знать, о чем он сейчас думает, сейчас, после того как я полностью раскрылась перед ним, позволила ему заглянуть в свое прошлое. Но я никак не могу заставить себя посмотреть на него. Поэтому я продолжаю сидеть на своем месте, сгорбившись, словно на моих плечах примостилось унижение, а он сам при этом не произносит ни слова, не шевелится и вообще не издает ни единого звука. Мимо пролетают секунды, сбиваясь в рой, и мне нестерпимо хочется перехлопать их все, чтобы они умчались прочь. Мне хочется рассовать их по карманам, чтобы хоть ненадолго остановить время.
Наконец он первый нарушает тишину.
— Я тоже люблю читать, — признается Уорнер.
Я вздрагиваю и поднимаю на него взгляд.
Он по-прежнему сидит, прижавшись спиной к стене, одна рука застыла в волосах. Пальцы перебирают золотистые пряди. Но вот рука падает вниз. Он встречается со мной взглядом. А глаза у него такие зеленые-зеленые.
— Тебе нравится читать? — спрашиваю я.
— Тебя это удивляет?
— Мне казалось, что Оздоровление собиралось уничтожить всю литературу. И еще мне помнится, что чтение противозаконно.
— Так оно и есть, — говорит он, немного заерзав на месте. — Или скоро все будет так. Они уже многое уничтожили, раз на то пошло. — Впервые мне показалось, что он чувствует себя не очень комфортно. — По иронии судьбы, — добавляет он, — я только втянулся в чтение, когда было принято решение уничтожить все. Мне поручили утвердить списки и высказать свое мнение по поводу того, что из книг можно оставить, а от чего необходимо избавиться. Ну и какие вещи можно было бы переработать и использовать в учебной программе в дальнейшем и так далее.
— И ты полагаешь, что это нормально? — спрашиваю я. — Уничтожить то, что осталось как культурное наследие? Уничтожить все то, что было когда-то написано?
Он снова принялся играть моим блокнотом.
— Я бы… я бы сам многое сделал по-другому, — говорит он, — если бы от меня это зависело. — Глубокий вдох. — Но солдат не всегда должен соглашаться с приказом, даже если ему приходится выполнять его.
— И что бы ты сделал по-другому, — спрашиваю я, — если бы от тебя что-то зависело?
Он смеется. Потом вздыхает. Смотрит на меня и улыбается одними глазами.
— Ты задаешь слишком много вопросов.
— Я не могу по-другому, — говорю я. — Ты сейчас кажешься мне каким-то другим. Все, что ты говоришь, удивляет меня.
— Правда? Почему?
— Сама не знаю. Ты просто какой-то… очень спокойный. Ну, не такой безумный, как раньше.
Он смеется своим беззвучным смехом, при этом у него трясется вся верхняя половина туловища, но он не издает ни звука. Потом он заявляет:
— Моя жизнь — это сражения и разрушение. А сейчас я здесь. — Он оглядывается по сторонам. — Вдали от обязанностей и ответственности. Смерть, — продолжает он, упираясь взглядом в стену, — похожа на отпуск. Мне нет необходимости постоянно думать о чем-то. Не нужно вечно что-то делать, с кем-то разговаривать, куда-то спешить. У меня никогда не было так много времени, которое я мог бы просто посвятить сну. — Он улыбается. — Это же самая настоящая роскошь. Думаю, мне понравится быть заложником. — Его последняя фраза обращена скорее к самому себе.
И я снова начинаю изучать его и ничего не могу с собой поделать.
Я смотрю на его лицо так, как ни за что не осмелилась бы раньше, и понимаю, что не имею ни малейшего понятия о том, что это значит — прожить жизнь такую же, какая была у него. Как-то он уже говорил мне, что я ничего о нем не знаю, что я наверняка не пойму странных законов, правящих в его мире, и вот только теперь я начинаю по-настоящему понимать, насколько он был прав. Потому что мне действительно неизвестно ровным счетом ничего о таком страшном существовании под постоянным контролем. Но внезапно мне стало важно и необходимо все узнать.
Я наблюдаю за его осторожными движениями, за его попытками казаться хладнокровным и даже немного расслабленным. Но я вижу, что это все продумано и просчитано. За каждым поворотом тела, взмахом руки стоит своя особая причина. Он все время прислушивается, трогает рукой пол, стены, бросает взгляды в сторону двери, изучает ее контуры, петли, ручку. Я вижу, как он напрягается — хотя и немного — при появлении малейшего постороннего звука, скрежета металла, приглушенных голосов где-то за пределами комнаты. Совершенно очевидно и то, что он все время насторожен, он постоянно начеку, готовый реагировать и в случае чего дать отпор. Мне становится интересно, а знает ли он вообще, что такое спокойствие? Безопасность? Знаком ли ему крепкий сон по ночам? И ходил ли он когда-нибудь по улицам так, чтобы время от времени не оглядываться и не бросать подозрительные взгляды через плечо?
