Сказка страсти - Бессонов Алексей Игоревич (книги хорошего качества .txt) 📗

Алексей Бессонов

Сказка страсти

Она его ненавидела.

Тихо; ну, а что с этим делать: бытовуха…

И, между прочим, традиционные подъездные бабки, скажите вы им об этом, так же тихо пожали бы плечами. И верно – с дуру ведь бесится, девка. Бабок, между прочим, было немного. В престижнейшем доме остались только те семьи, в которых пресловутая, всеми ругаемая «молодежь» смогла подняться до уровня, позволяющего выдавать на-гора немаленькую, в силу новых условий, квартплату. Подъездные старушенции, естественно, щеголяли в сэконд-хэндовских дубленках и весьма охотно помогали внукам разгружать багажники их не совсем свежих «Фордов» и «Байеров».

Анна Ивановна, вдова полковника-комиссара, сама когда-то командовала зенитной батереей. Глаз-алмаз, вы тут не шутите! Когда в тесный старый двор заезжал громадный «Континенталь» ее соседа, он сам кричал ей: «а, баб Ань, а ну-ка, гляньте там, впишусь ли!» «Линкольн» был старенький, да водитель – глаза молодые, а старая пулеметчица задавала азимут лучше, чем хваленый немецкий автомат целеуказания.

Жили, в общем-то, недурно. Молодняк если и дурковал, то исключительно пивом, до водовки дело не доходило, а уж про слово «анаша» знали исключительно из программ НТВ; жили. Квартиры агромадные, места всем хватит. Бабки за внуками смотрят – скорее, правда, за правнуками, – так что ж, чего ж не жить; все пашут, дом – полная чаша, страна, худо-бедно, но живет: президент, опять же, новый, представительный мужчина, да еще и молодой: чего ж не ж жить. «мы-то, помню, когда из Венгрии приехали, так у Валентин-Григорьича «Хорьх» был, ага. Я-то с Ленинграда еще машину водила, а он, после контузии-то, боялся, вот как… А щас у Сережки моего, Ленка, села в свой «Фиатик» – жжых – и ага! « «А что ей, Пал-лна, они ж молодые…»

Его любили; ее – сказать трудно. Они квартиру не покупали, наследовали от старенькой бабушки, вдовы полковника: это – статус… Ремонт, понятное дело. Машины, две: так кого удивишь. Ловкий, аккуратный «Мерс» у него, а ей он после ремонта купил лапочку, весь двор влюбился – «Пежо – 206», темно-вишневый, ласковая, чудная машинка, вроде как котенок в доме прижился. Анна Иванна, сидя на скамеечке, так и ловила себя на желании бок ей погладить – ах, до чего ж сладкая она, эта машина! Будто младенчика принесли…

Его любили. Жили они на восьмом этаже, приезжал он, как правило, поздно, но летом-то вечера долгие, да и тепло ведь: аккуратный, как машина его, приветливый, тонкий да звонкий, все бегом-бегом, телефон на руке болтается. Взбежал по ступенькам, дверью подъездной бахнул, а все ведь приятно. Старушенции тоже девками были: давно – а… и, ревность. Смешно, скажете? Ай, нет. Ох, и нет же: она-то, все какая-то мрачная ходит. Мрачная? Да нет, не так сказал. Внутри у нее что-то было, с самого начала, ага. Почему? А кому оно надо? Молодая… красивая, между прочим. Высокая: с каблуками его выше. Глаза – безумные, ну разве могут быть у нормального человека такие глаза – голубые? И ведь любил как. Выпивал, да, так а что ж, чего ж и не выпить в субботу – водочки, коньячку, друзья там, но ведь тихо все. Такси, мгновенно, распрощались, проводили… порядок. А смотрел как! Ох, глаза эти – Анна Иванна, помнится, аж пожалела о годах своих, когда взгляд его раз перехватила. Глазищи у него серые, холодные, но как глянут – ох, ты, сердце мое старое…

А она его ненавидела.

Вышла замуж – не потому, что пора. Нет, он ей тогда нравился. И он нравился, и, особенно, его отец, раздобревший, под старость, знаменитым ставший архитектор. Нравилась его независимость. Отец – да! Всегда веселый, вполне довольный собой, ироничный дядька. Нравились, до безумия, отцовские друзья, седые, часто волосатые, художники: от них пахло дорогущими одеколонами и – травой… Мать его умерла рано, отец с тех пор так и не женился, довольствуясь гаремом из молоденьких девушек, которые вились вокруг него. И нравилось то, что он не брал у отца ни копейки. Он все сделал сам… сам сделал себя, так и не сумев закончить университет. Нравилось: он был спокойный, он так легко и уверенно водил свою «девятку», у него – тогда! – была такая завораживающая улыбка.

А потом она научилась его ненавидеть.

Он купил «Мерседес». Это было уже после квартиры. После квартиры, но до ремнота: это важно. Цэ-класс, два-и-восемь, почти экстрим, дерево, люк, навороты – а ремонт он свалил на нее. Он просто уехал, у него были дела. Но тогда ей это нравилось – бригада аккуратных хохлов мгновенно сделала все, что он требовал, даже убрала мусор: она варила им борщ и обживала эту, новую для себя территорию. Они ели свинину, вежливо благодарили и уходили. А потом приехал он. И ее поразил, тогда еще впервые – его взгляд: холодный, расчетливый. «О, кей, малыш. Это порядок. Надеюсь, порядок будет и дальше».

Он никогда, нет, никогда не лгал ей.

«Я обожаю тебя, котенок. Вот, смотри, – и он бросил на стол ключи с характерной эмблемой: золотой лев встал на дыбы. – Я так люблю тебя…» Они праздновали окончание ремонта, за столом были его друзья и ее институтские подруги: все зааплодировали.

В этот момент она ненавидела их всех.

Два комплекта ключей упали почти ей в тарелку. На них был лев, и, о, как она ненавидела этого льва! На нее смотрел муж, подтянутый, аккуратный, с его такими ухоженными тонкими руками – ах, этот маникюр! – белоснежные зубы, тихая улыбка… ей казалось, что это улыбка идиота.

Он никогда не бил ее.

Он никогда, ни при каких обстоятельствах не повышал на нее голос.

Она возненавидела его – именно в тот момент, когда ключи с золотым львом упали на стол рядом ее тарелкой. Она научилась ненависти и, одновременно, зависти: она завидовала этой суке Ирке, которая вышла замуж за обычного лоточника… этой Маринке, у нее Мишка врач, живет на зарплату, но ведь живет! А ее муж, едва привыкнув к новому для себя месту жительства, стал читать Конфуция. Он устроил себе отдельный кабинет, он зашил его книжными полками, и принялся перемежать Шопенгауэра с Ирвином Шоу. Он купил себе старинный письменный стол, старинную лампу, он купил себе трубку.

Скоро ему исполнилось тридцать. «У тебя такой милый львенок, – говорил он про ее машину, – почему ты ездишь на такси?» В доме пахло «Амфорой». Он приобрел странную привычку – прежде чем придти к ней в постель, он тщательно чистил зубы и обрызгивал себя одеколоном. Она тонула в запахе – это был дорогой запах, и в ней росла ненависть. Она научилась ненавидеть его тело. Это было тонкое, без капли жира, мускулистое и удлиненное тело – это были тонкие, сильные пальцы, их ласки, способные довести до безумия монахиню – ее они доводили до рвоты. На этом теле не было лишних волос, ни одного. Оно было гладкое, как поршень, движущийся в одном из шести цилиндров его «Мерседеса»: уверенное в себе, пb очти мальчишеское, но в то же время мужское тело… о, как она ненавидела его! Она научилась ненавидеть звуки, доносящиеся из ванной – звуки, свидетельствующие о том, что он скоро войдет в спальню, мягко опустится рядом с ней, и начнет шептать все те глупости, от которых у нее заранее болит голова. Он будет тыкаться в нее носом, он станет гладить ее своими мягкими пальцами… о, нет!

Скоро он понял. Нет, он не стал закатывать истерик или требовать объяснений – он стал ночевать в своем кабинете. Теперь он приходил к ней только тогда, когда визиты друзей и деловых партнеров вынуждали его принять на борт не менее полукилограмма коньяку – а ничего другого он не пил. Он делал свое дело с максимальной деликатностью. Он целовал ее – пару раз он даже пытался вызвать ее на « на разговор». Он был честен. От его честности ее тошнило. И именно тогда ей стали сниться сны.

Однажды, поднявшись с их огромной, двойной постели, он спросил у нее: «Господи, ну почему? Ведь ты даже не хочешь говорить…» Она не сказала ему ни слова. Боль, волной ударившая ей в спину, не имела никакого значения. Ей уже снились сны.

Сперва ей приснились крылья. Запах пришел позже, позже на несколько ночей – острый, пряный запах, совершенно незнакомый ей ранее, поглотивший ее дух, – да, он пришел позже, а сперва были крылья. Огромные, черные крылья, они накрыли ее и понесли куда-то далеко; восторг, страх, страсть – сразу же, в тот же миг, словно и не было всех этих лет. Она летела. Она проснулась – дело шло к рассвету, а летом рассвет так спешит. Рядом спал он, округло вздымалось его светлое плечо, привычно пахло двухсотдолларовым-запахом-настоящих-мужчин, и слабо белели ухоженные ногти, лежащие на голубом шелке подушки: модно.