День памяти - Дукальский Алексей (читать лучшие читаемые книги txt) 📗

Дукальский Алексей

День памяти

АЛЕКСЕЙ ДУКАЛЬСКИЙ

День памяти

В световом куполе над городом произошло неуловимое движение, и повалил снег, хлопьями величиною с лунный диск. Удивительно было видеть это на исходе августовской ночи...

Когда купол начал расплавляться в солнечном свете, поднялся вьюжный вой неслыханной силы и скрежет гигантского чего-то и ржавого; через час с четвертью все стало -- рык и вой, то ли тигров и гиен, то ли их металлических каких-то прототипов; хищники осадили город, но он, полусонный, еще не понимал, кто и почему требует сдаться...

Люди, и одетые, и голые, толкались на улицах, кидаясь то в одну сторону, то в другую. Звуки странно взрывались и перекатывались над толпами, заглушая все; люди казались безмолвными. Около крыш и последних этажей носились в воздухе студенистые сфероиды, на каждом из которых было по два горящих пятна, размером с донышко стакана. У этих тел были, вероятно, еще какие-то органы: иногда удавалось заметить движение не то щупальцев-хоботов, не то крючьев, отходивших от них.., Толпы, схлынув, оставляли после себя раздавленных людей.

- Сих берут жизнь города. Сопротивления бессмысленны. Конец. - Эти слова слышал каждый житель города на своем родном языке, будто произносились они внутри каждого уха, и странно-страшное скопище звуков снаружи меркло. - Сих - непостижимое для вас, это - мы: название употребляется только в именительном падеже; лучше бы в звательном, но он у вас отменен.

Эти короткие фразы и разбудили Викентия утром 21 августа, - именно в этот день пятнадцать лет тому назад не стало его деда, но каждый год в этот день, в шесть часов утра, в час упокоения, Викентий исполнял последнюю его волю...

Звуки с улицы странно предвещали ощущение Разрушения. Попытки спрятать голову под подушкой ничего не дали, - Викентий встал, глянул в окно, отпрянул: отвратительное лицо паники - там, снаружи. Теперь казалось, что ею и мебель дышит; не было вещи, которая бы при случае, словно присасываясь к кончикам пальцев, не вдувала бы по ним холод, и он кружил в груди, отнимая дыхание.

Викентий зарылся в теплую еще постель, будто она могла вдруг вздохнуть, погладить по голове и что-нибудь, хоть что-то сказать, спокойно и негромко, человеческим голосом, голосом последнего близкого человека.

- Мы начинаем разбирать. Все. Все представления ваши, - услышал, как и каждый житель города, Викентий и почувствовал движение в комнате.

Потолок оторвался от стен, поплыл в синеву неба вместе с пылью и крошками штукатурки, и ветер закружился по комнате, и странные звуки рухнули в уши.

...Дед был и - не стал. Исходящие от Викентия любые дела, любые молитвы, страдания - ничто; невозможное сжимает бесконечностью, неотвратимо: как ушшвание потолка, исчезновение верхней квартиры и крыши, как странные звуки. Видно: придется не стать и самому Викентию, который не может вернуть деда, который - никто.

Викентий вздрогнул. Так ощутил это. И слезы на своих глазах. Те разъяренные слезы детской беспомощности, которые вызвал когда-то холод рук деда.

Дрожь била крупно, глаза шарили по полу, боясь потолка из неба. Викентий покачивался в двух шагах от пианино, однако ноги не отрывались от пола.., Сфероиды метались над головою.

След слез исчезал во рту. Очередная капля остановилась у края губ, росла. Викентий поморщился, приподнял голову, как если бы пианино вдруг улыбнулось, облизнул угол рта; дрогнули губы, словно на улыбку не хватило сил, и поджались, когда. Викентий сел на вертящийся стул. Очевидно, ни одна мысль уже не могла пробиться сквозь волевой прилив, в изначалье которого теплилась робкая радость от того, что не стерто еще воспоминание; и желание усилить, возродить его из омута времени, превратилось в необходимость, которая росла непреклонно. Овеществить... хотя бы это, хотя бы как звук, клавиши, чуть осевшие в малой и первой октавах... вот и голос, только что еще живой: "...сыграешь Чайковского...".

Издалека - пиано - доносится пение, - поют те, которых взаправду, может, и не было, но их видел композитор; слышали люди; меццо форте - и он слушал, как поют они свою надежду - мелодия громче, акцентируется отзвуком. колокол-баса, который не вполне еще раскачался; ветер относит пение в сторону и возвращает, окрепшее, более близкое, певчие проходят мимо, делая ударение на каких-то словах, уходят дальше, и мощнее гудит колокол-бас...

- Прекратить. Немедленно. Разбираем стены, - вопили сфероиды вполне человеческим голосом, проскальзывая между рук Викентия, однако не задевая.

Медленно сдвинулась и отошла от своего места наружная стена комнаты; повисев, поплыла куда-то вверх и в сторону. Сфероиды метались по комнате, заглядывали Викентикy в глаза... певчие уходили, и мелодия слышалась отяжелевшей, вот вздохнула вдалеке - пиано пианиссимо - растворяется будто...

- Молчать. - Происходит заминка, сфероиды сбиваются возле дальней стены комнаты, влетает сфероид, похожий на яйцо, в котором запросто уместилось бы пианино с Викентие-м, два пятна на нем сужаются и расширяются, как тарелки; зависает в центре комнаты.

- В чем дело.

По данным экспресс-лаборатории и личного наблюдения: он нажимает на клавиши и педали, очевидно, в соответствии е директивами, которые записаны небуквенным письмом на листах специфической бумаги и находятся в поле его зрения; не исключено, что при этом в прилежащем пространстве возникают звуковые колебания; при попытках перевести эти колебания в речевые выражения перегорело три синхрофазопереводчика... Сфероид выстреливается к дальней стенке, где роятся остальные, однако на его месте тут же оказываются еще два.

- Сир. Он отдал себя во власть других представлений, где и находится в настоящее время.

- Сир. У нас нет средств против этих представлений.

Черные пятнышки на бумаге не трехмерны и не могут быть его домом, который бы отражал его представления. - Оба сфероида отходят к стене.

Пение стихает на одной ноте, гудит густой колокол-бас, и отвечают ему встревоженные тенора, и хотят объяснить что-то, сказать и - замирают, едва отзываясь на уходящий бас, и ветер плавно струится...

Руки Викентия еще на клавишах - пердендози - вот и ушли люди, которых никогда больше не будет, - тишайшее пианиссимо - только знаки на нотной бумаге, знаки о них, их странное воплощение... как след высохших слез.

- Только черные пятнышки... - сказал голос в сфероиде яйцевидной формы. - Спасибо за донесения. Я слышал все... Возможно, во всем этом, во всем, что здесь происходит, и есть какая-то своя Музыка... Я приказываю Мир. Я дарю его...

И тишина восстала над городом.

- Я дарю этому миру Мир, - повторил голос, который слышал каждый житель города.

Викентий, потрясенный услышанным, поднимается, отирая рукавом пот, подходит к месту, против которого было в стене окно. Туда, где пол обрывается на улицу, подплывают части снятых отовсюду стен и потолков, выстраиваются лестницей, и ничего более не понимающий Викентий ступает на нее; осторожно, будто по тонкому льду, спускается по диковинной лестнице, висящей в воздухе, прямо на площадь перед своим домом, в гущу толпы, которая разрешилась вдруг сдавленным вздохом и отхлынула от конца лестницы, затаилась...

Как только Рикентий ступил на землю, лестница, дрогнув, разобщалась на куски стен и потолков; они медленно поднялись, исчезли за домами, Тысячи дичающих глаз следили за происходящим.

Тьма взглядов вперилась в Викентия. Он закрыл лицо ладонями, съежился, готовый упасть... Толпа дрогнула и сомкнулась на шаг теснее. Викентий отнял руки от лица, оглянулся, ища выхода... Кольцо из людских тел сжалось плотнее.

- Что... - хрипнул Викентий, -что смотрите, так...

Толпа, очнувшись, стала сходиться; медленно, без остановок. Кто-то крикнул: - Это ведь простой человек!

- Это - он! - крикнуло сразу несколько.