Волчья натура. Зверь в каждом из нас - Васильев Владимир Николаевич (библиотека книг .txt, .fb2) 📗

Нестеренко сокрушенно вздохнул:

— А вдруг это моя естественная потребность? А при Семеныче я изо всех сил сдерживаюсь?

— Да поджилки у него трясутся, вот и матерится, — насмешливо объяснил Цицаркин.

— А у тебя, можно подумать, не трясутся? — окрысился Нестеренко.

— Трясутся, — спокойно согласился Цицаркин. — Что ж я, неживой, что ли? В конце концов я, как и все тут, впервые в жизни под минометный обстрел угодил. А когда рядом мина бубухнет, тут и обосраться не зазорно, я так полагаю.

Герасим нервно захихикал.

В сущности, Цицаркин был прав. У всех у них играли нервишки и тряслись поджилки. И каждый реагировал на эту чудовищную ситуацию по-своему: Генрих палил из пулевика, Нестеренко ругался, Цицаркин вежливо хамил и призывал остальных немедленно обосраться, водила спал, Герасим премерзко хихикал при первом удобном случае.

«Что это? — думал Рихард. — Началась естественная реакция на происходящее? Мы медленно сходим с ума, невзирая на мудреные щиты психоинженеров? Мы, профи, за плечами у каждого не один фитиль и даже не одна смерть на совести. И то… двигаемся. А каково же простым погранцам, в жизни не имевшим дела ни с кем, страшнее контрабандистов?»

А с севера наползал зловещий размеренный гул, и небо на горизонте начало чернеть.

Летучая армада штурмовиков спешила обрушить на головы непокорных туркменов тонны концентрированной взрывчатой смерти.

«Двадцатый, блин, век. Конец второго тысячелетия. Вот чем оборачивается двести лет сплошного мира. Мы разучились убивать, а заодно разучились бояться чужой смерти. Что с того, что смерть чужая? Мы не ощутим чужой смерти и чужой боли.

Я даже не спрашиваю, сможем ли мы жить после того, как кто-нибудь там, на позициях, умрет. Потому что уже вижу: сможем. Если бы нам суждено было сойти с ума от массовых убийств, мы бы уже сошли, после первого же залпа европейских летающих крепостей. Так ведь нет, сидим, цепляемся за оружие, а когда штурмовики перемелют линию обороны ашгабатцев в мелкий песчано-бетонный фарш, вскочим и помчимся туда. Вопя и стреляя во все, что движется впереди.

А потом все повторится. И так до полной победы… И до полного краха веры в заповедь „не убий“».

— Что там у тебя стряслось? — тихо спросил Золотых, когда наконец удалось отогнать всех посторонних. Даже тех, кто, выпучив глаза, размахивал какими-то экстренными пропусками.

Коршунович всмотрелся в глаза коллеги и старого друга. И, как головой в омут бросился, выдохнул:

— Семеныч, по моим данным получается, что переворот в Ашгабате санкционировала и подготовила Сибирь. Я хочу узнать у тебя — так ли это?

— Что? — опешил Золотых. — Ты в своем уме, старик?

Коршунович вежливо развел руками.

— Семеныч… Сам понимаешь, как российский разведчик я уже попал на пожизненное заключение, раз тебе это говорю. Я у тебя как у старого пса-соратника спрашиваю: это так? Мы все — просто пешки в игре президентов? Или?

В следующую секунду Коршунович осознал, что в голове генерала Золотых что-то ощутимо сдвинулось и завертелось. Разве что не щелкнув и не зажужжав при этом. Слова Коршуновича скоррелировали с некими неизвестными пока россиянину фактами, и мыслительная машина пришла в движение. Золотых думал, сопоставлял и делал выводы.

— Постой… Откуда у тебя такая информация? Впрочем, погоди, я попробую угадать. Агенты из Ашгабата? Обмененные. Так?

— Именно.

— Вот оно что…

Золотых молчал почти полминуты.

— Да, Палыч. Да. По моим данным, за переворотом стоит Европа. Источник тот же. И, кажется, я понимаю, что это значит.

— Деза из Ашгабата?

— Несомненно. Знаешь, теперь мне становится понятно, что агентов наших обработали довольно топорно, наспех. Наверное, времени для подготовки не хватило. Но если бы… если бы они знали, что здесь топчут пески не президенты, а два старых битых пса, которые могут неожиданно похерить профессиональный долг, потому что верят друг другу больше, чем президентам…

— Семеныч. — Коршунович приложил гигантское усилие, чтобы сдержать коварную, неожиданно навернувшуюся слезу. — Не говори красиво…

— Палыч, мы их точно прижмем! — сказал Золотых, и в голосе его сквозила такая праведная убежденность, что Коршуновичу даже стало немного жаль обреченного на неминуемое поражение противника. — Ё-мое! Могли ведь на ровном месте споткнуться…

«Надо же, — боялся поверить Коршунович. — Мы выяснили все несколькими фразами! За пару минут! Черт, теперь я лучше понимаю дельцов, которые могут пригнать партнеру грузовик золота просто под честное слово. Правда, смотря какому партнеру. Лично мне слова Золотых вполне хватит, чтобы рискнуть грузовиком золота, если он у меня когда-нибудь будет…»

Золотых уже подозвал своих помощников и что-то резко втолковывал, обращаясь в основном к Степану Чеботареву.

На поясе коротко пискнула мобила; Коршунович машинально сгреб ее рукой.

— Коршунович!

— Палыч? — узнал он голос Шабанеева. — Я проанализировал входные сообщения. Вывод однозначный: Европа. Нас в грязной игре подозревает Европа.

— Понял, Ваня, — сказал Коршунович. — Пока ничего не предпринимайте. Жди, я как раз с Золотых совещаюсь…

Генерал, словно почувствовав, умолк и, по-прежнему окруженный свитой, выжидательно глядел на Коршуновича.

— Все сходится, Семеныч, — сообщил россиянин. — Нам накапали на Сибирь. Вам — на Европу. А Европе — на нас. Круг замкнулся.

Золотых хмыкнул — даже с некоторым, вытеснившим усталость, азартом.

— Знаешь, Палыч, у меня такое ощущение, что мы в ближайшее время будет иметь счастье беседовать с господином Шольцем.

Коршунович, помалу заражаясь тем же азартом, с готовностью выставил на всеобщее обозрение мобилу.

— Вызывать?

— Вызывай. Думаю, это должен сделать именно ты.

Коршунович молча набрал трехзначный номер.

— Але! Коршунович, Россия. Господин Шольц, генерал Золотых и я считаем, что нам немедленно — подчеркиваю: немедленно — нужно провести закрытое совещание. Поскольку линия вот-вот сдвинется, думаю, разумно будет провести его в штабном махолете генерала Золотых. Да, уж поспешите.

Он отключился и взглянул на Золотых.

— Сейчас будет. Но, кажется, он прибудет со спецназом.

— Не доверяет, значит…

— Я бы на его месте тоже не доверял.

Коршунович уже вызывал Шабанеева.

— Ваня? Подготовь-ка мне распечатку итоговой сводки по отчетам Домкрата, Методиста и Стоппера. Под доступ альфа. Ага, одного экземпляра хватит.

— Пойдем, — сказал Золотых и направился к туше махолета, вытянувшейся на песке метрах в ста от места исторической беседы.

Коршунович, не мешкая, направился за ним, удивляясь, когда и куда успела рассосаться многочисленная свита генерала. Ведь генерал, грузно увязая в песке и попирая колючку, шел к махолету в полном одиночестве.

Золотых и Коршунович не ошиблись: майор вэ-эр Европейского Союза Манфред Шольц действительно появился у штабного махолета в сопровождении десятка рядовых-спецназовцев и капитана-сенбернара. У капитана, как и у всех его соморфемников, был очень печальный взгляд — наверное, из-за опущенных уголков глаз и чуть отвисших век. Чем-то его бесконечная печаль напоминала обычное выражение лица утерянного и вроде бы снова найденного агента Шерифа, Арчибальда де Шертарини восемьдесят восьмого.

Коршунович, ничего не объясняя, мрачно и вообще молча подал Шольцу распечатки и вернулся в махолет.

Вокруг царила предотлетная суета. Линию противостояния ашгабатцев переносили на пару километров ближе к городу — защитников как раз оттеснили и территорию зачистили от возможных отставших.

Шольц документы просмотрел лишь вскользь; затем жестом отослал спецназовцев и так же молча направился к люку махолета. Его сразу направили в отсек, где находились Золотых и Коршунович.

— Прочли, коллега? — справился генерал Золотых.

— Прочел, — подтвердил Шольц. — Не могу сказать, что особенно удивлен. Наверное, мне стоит предоставить аналогичные отчеты моих агентов?