А.и Б. Стругацкие. Собрание сочинений в 10 томах. Т.9 - Стругацкие Аркадий и Борис (читать полные книги онлайн бесплатно .TXT) 📗
- Представления об этом не имею. Я не делаю людей счастливыми. Я не делаю людей лучше. Я только ищу у них таланты и выбираю самый мощный, тот, что доминирует.
- А если таланта нет?
- Не знаю, что тогда. Но до сих пор такого не случалось. Может быть, мне не всегда удается найти ГЛАВНЫЙ талант, но какой-нибудь ОДИН талант я до сих пор находил всегда... Полная бесталанность-это, видимо, очень редкий талант...
Так оно все и есть. Он задает вопросы. Мальчишка сидит перед ним, более или менее вольготно развалясь в специальном ласковом кресле по одну сторону стола, а он, скрючившись на полумягком древнем стуле (с прямой резной спинкой), по другую сторону стола лязгает ловкими спицами и задает вопросы. А иногда поет и требует, чтобы ему подпевали. Или читает стихи. Или их придумывает. Или вдруг принимается решать логические задачки. Масса вариантов, и никогда заранее не известно, какой именно вариант он выберет. Он и сам этого, по-моему, не знает...
Любимое его занятие во время этой работы - вязать длинные шерстяные косы, абсолютно ни к чему не применимые. Три клубка - черная, белая и серая шерсть. Он ведет свой... - опрос? урок? диалог? - щелкает спицами, не глядя, коса растет, ползет у него из-под пальцев, а потом он ее либо распустит (бормоча с придыханием какие-то сумрачные шаманские проклятия-заклинания), либо торжественно пронесет через всю квартиру, как боевую хоругвь, и повесит в чулан, где таких уже десятки..."
Дочитав распечатку до этого места, он, не глядя, отложил ее в сторону - поверх накопившегося за месяц на журнальном столике слоя книг, рукописей, газет, мятых писем, коробочек из-под снотворного и таких же распечаток на дорогой голубоватой бумаге, поднялся и сел, спустив босые ноги на пол. Необходимо было сходить. В квартире стояла привычная глухая тишина, но через несколько секунд он стал слышать сухое тоненькое потрескивание, издаваемое торшерной лампочкой, готовящейся перегореть. Потом на фоне тишины и этого потрескивания появился некий новый звук - он не сразу догадался, что это в ванной плохо закручен кран и течет вода в рукомойник. А потом снаружи проехал грузовик, заухал железом по колдобинам, и тишина исчезла, словно бы оскорбленная, раздасадованно спряталась в коридоре, в глубине дома, в чулане. Он сунул ноги в шлепанцы и прошаркал по коридору в туалет.
Потом он зашел в ванную и долго там мылил руки, разглядывая свое лицо в зеркале над рукомойником. Что-то с этим лицом было не в порядке, что-то было в нем не так, как всегда, и тут он вдруг обнаружил, что бровей у него совсем не осталось. Он поспешно сдвинул очки на нос: бровей почти не было. То есть они и раньше у него были, прямо скажем, не как у Брежнева и даже не как у Никсона, но теперь вместо правой торчали три одинокие дикорастущие волосины, а от левой остался вообще только какой-то жалкий серый пушок.
- Да, - сказал он громко и откашлялся. - Не как у Никсона.
Ритм ему понравился, и, вытирая руки полотенцем, он спел на мотив кукарачи: "Не как у Ник-сона, не как у Ник-сона..." Полотенце было несвежее. Под шлепанцем крякнула и хрустнула вылетевшая из своего гнезда кафельная плитка. Он наклонился вставить ее на место и увидел в углу под батареей Старуху. Черепаха мирно дрыхла, подобрав лапы и толстый свой короткий черный хвост. Тут же валялись и ее какашки, похожие на вывалившиеся из какого-то текста крупные запятые.
- Черт знает в каком состоянии дом! - сказал он громко. Тишина вдруг перестала нравиться ему. Ночная ватная тишина. Ватная, но зато - приватная. Личная. Персональная... Бесплотные сумерки звуков. Тени звуков. Призраки... Это было одиночество - вот что это было такое.
Он почувствовал озноб и торопливо натянул старый вязаный халат, запахнул полы, туго перепоясался шелковым шнуром. Халат попахивал... Халат попахивает. Полотенца - несвежие. Кафель везде повываливался. Ванна рыжая, унитаз - серый. Не как у Ник-сона... Он вернулся в спальню, сел на постель и, не ложась, взял в руки распечатку. Там оставалось не прочитано еще страниц десять, он проглядел две последние.
"...Рукопись его: мельчайшие буквы-бисеринки, ровная, как по линеечке, скрупулезная вязь, арабески - вовсе это даже не похоже на текст, кажется, и в голову никому не могло бы прийти читать такое. Рассматривать да: в лупу, задерживая дыхание, как рассматривают древний орнамент, как филателист изучает любимую марку. Но уж никак не читать. Однажды я осмелился спросить его: "Что вы пишете, сэнсей? Мемуары?". Произошел странный разговор, точнее - монолог. Сначала он несколько раз повторил: "Мемуары... Хм, мемуары... Мемуары?.." - он словно дегустировал это слово. А потом произнес со странным и неожиданным пренебрежением: "Но ведь мемуары - это же... вы же понимаете, Роберт: это - нечто прошлое. Это уже состоявшееся. Я же вам не историк какой-нибудь. Какое мне дело до прошлого. Я пишу будущее..." Он так и сказал: "пишу будущее". Просто. Простенько. Со всею откровенностью. И ничуть не красуясь. Как художник сказал бы: "Я пишу пруд". Как бухгалтер сказал бы: "Я пишу квартальный отчет". Не знаю, что он имел в виду. Рукописи его я, разумеется, не читал. Только однажды, случайно, через плечо его, увидел две строчки на новой странице: "Если ты хочешь, чтобы через сто лет что-то в этом мире изменилось, начинай прямо сейчас. Божьи мельницы мелют медленно".
Тридцать часов я потратил и тридцать страниц настучал (на клавиатуре, разумеется; я имею в виду "настучал на клавиатуре компьютера"), чтобы только лишь повторить то, что уже тридцать раз разные люди говорили вам раньше. Я ничего не знаю о нем. Никто и ничего не знает о нем. У него словно нет прошлого. Он ниоткуда. И он - никто.
Восторженный циник Тенгиз считает его последним чародеем на нашей земле, и вот этот последний из чародеев возомнил себя способным вернуть племя исчезнувших волшебников - людей, знающих свой главный талант, а потому бескомплексных, спокойных, уверенных, самодостаточных, добрых. Он плодит их десятками ежегодно и никак не поймет (или не хочет поверить?), что жизнь идет следом, как свинья за худым возом, и подбирает, перемалывает их всех своими погаными челюстями: дробит, мельчит, ломает, корежит, покупает, убивает...
Вадим, разумеется, мнит его "делателем будущего". Для него он - Мойра мужеска пола. У древних: Клото - прядет нить судьбы; Лахесис - проводит человека через превратности; Атропос - перерезает нить. Так вот сэнсей един в трех лицах. Он не знает будущего, он его делает. Щелкает серебряными спицами, вяжет черно-белые шарфы судьбы...
Не помню точно, кто, кажется, Мариша красиво говорила о горьком аггеле - исполнителе воли Бога на Земле. О раздавателе наказующих ударов и ласковых наград. Но мерзостей в мире много, а доброты - так мало. И вот все молнии давно уже растрачены, а наград - полный шкаф: раздавать их некому и не за что... Не раздавать ли теперь их всем подряд - ведь каждый грешник есть и праведник тоже? Нет ведь во всей Вселенной никого, кроме мечущегося, замученного, страдающего и побеждающего человека...
А вот Матвей, этот певец рациональных фантасмагорий, считает его пришельцем, прогрессором сверхцивилизации. Получается довольно стройно. Они тщатся хоть что-то изменить в ходе нашей истории. Уже давно всем известно, что изменить ничего нельзя, однако отдельные безумцы все еще пытаются, не жалея ни себя, ни других. И Татьяна Олеговна, жена его, - оттуда же, из них же. Когда заболела, отказалась вернуться, шел 1991 год, не до того было, вот и сожрала ее болезнь, а потом сошла сума - забыла, где находится говорит на своем языке, перестала узнавать мужа... Вообще эти прогрессоры здорово поработали в XIX веке: энергичная попытка решительно двинуть вперед технологию, смягчая технический прогресс мощным развитием гуманитарии (Пушкин, Достоевский, Толстой, Диккенс, Дарвин, Фрейд и пр.). Но все равно ничего не вышло - победила животная инерция толпы. Изменить ход истории нельзя. Можно только попытаться изменить Человека. Но как? Что в нем поменять и на что? Сделать всех добрыми? Но доброта ведь делает пассивным. Сделать умными? Но это возможно не с каждым, как не каждого получится натренировать бегуном-разрядником. Сделать терпимыми? Так нет же ясной грани между терпимостью и равнодушием - терпимость на практике есть равнодушие в девяти случаях из десяти...
