Сокровища града Китежа Невероятное, но правдивое происшествие с предисловием издательства, приме - Мэнн Жюль
— Не забывайте, ведь это Азия!
9
В наш первый московский день на безоблачном небе ласково улыбалось солнце, слепили глаза золотые купола церквей, и каждый из нас уже ощущал в своих карманах несметные сокровища града Китежа.
Все было забыто и наш дорогой учитель гордо нес седую гриву своих волос, а я и господин Бартельс были сугубо ласковы с нашим капитаном, с нашим гениальным предводителем…
Господин Бартельс предоставил в наше распоряжение три лучших комнаты в «Европейской гостинице», господин Бартельс почтительнейше попросил дорогого учителя разработать дальнейший план действий экспедиции. Затем господин Бартельс покинул нас, чтобы заняться личными делами.
Мы остались наедине с учителем.
Мы подошли к раскрытым окнам. Под нами шумел город. Город спешил, город извивался трамваями, город блистал куполами, город дышал каменной грудью мостовых и площадей.
— Дитя мое! — учитель широким жестом обвел открывавшийся вид.
— Дитя мое, вы видите этот азиатский город, сверкающий солнцем и золотом, кипящий трудовой торопливой жизнью? Много веков тому назад, на север отсюда, на север и на запад, стоял еще более богатый, еще более азиатски-богатый город…
Неизъяснимое волнение охватило меня и я с благоговением слушал дорогого учителя.
— Стоял город, дитя мое…
Учитель на минуту задумался, и лирическая тишина воцарилась и комнате.
— … Да, мой юный друг, — в природе существуют катаклизмы… Колоссальные подпочвенные сдвиги — и в течение нескольких минут живой и шумный город исчезает с лица земли…
Указующий перст Оноре Туапрео застыл в голубом прорезе окна, из-под косматых бровей блистали глаза, полные решимости. Казалось, они видят этот далекий, погибший город.
— Исчезает со всеми своими сокровищами, исчезает с грозным своим владыкой, исчезает с красавицей Февронией. И там, где секунду тому назад был город, — бурными волнами плещет в берега громадное озеро. Тропы к нему затягивает болото, берега его становятся непроходимыми топями… Проходят неслышными стопами века — мгновения в истории мирозданья. Люди, занятые своей извечной борьбою, своим враждованьем и войнами — забыли о граде Китеже. Но время знало свои пути… Но сохранились записи… Но жил на земле святой отец Мордиус Баррелиус… И пришли на землю — мы!
В эту минуту мне показалось, что учитель вырос и голова его засияла в окружении светящегося нимба.
— Дитя мое, пришли на землю мы — чтобы взять!
Учитель вздохнул и отошел от окна.
— План работ экспедиции? Да, конечно, нужен план. Но я сегодня настроен так торжественно и празднично, что, право же, мне не хочется работать. И я думаю, мой юный друг, что мы с вами выйдем на улицу и окунемся в жизнь этого азиатского города.
Мы вышли и окунулись.
Поздно ночью, с большим трудом, при помощи швейцара мне удалось водворить дорогого учителя сперва в номер, затем в постель. Впрочем, быть может, швейцар водворял и учителя, и меня. Мы оба до глубины наших восторженных душ были растроганы и потрясены туземным, азиатским коньяком.
Наш второй московский день — не был так безоблачен, как первый.
Небо хмурилось легкими облачками. Солнце выглядывало из-за них воровато и подмигивало нам, как подвыпившая шансонетка.
Господин Бартельс приходил и снова исчезал. Его высокое чело было подернуто морщинами неведомых нам серьезных дум. Он был молчалив и хмур. Но мы с учителем не придавали этому обстоятельству особого значения.
И опять, оставшись одни, подошли мы к раскрытым окнам.
Дорогой учитель повторил свой прекрасный рассказ о трагической гибели града Китежа.
Нам внезапно взгрустнулось и мы выяснили, что и сегодня — у нас нерабочее настроение. Да и в самом-то деле — ведь особенно торопиться нечего. Впереди ждет нас упорная и тяжелая работа. А теперь…
А теперь — надо же хоть немного познакомиться с этим чудесным азиатским городом, с этой Москвой.
Мы знакомились с городом до поздней ночи. Это совершенно необъяснимо и непонятно, но случилось так, что утром мы проснулись в незнакомом месте.
Две премилых девицы обращались с нами более чем фамильярно. Мы смущались, я даже, кажется, краснел, но, по-видимому, ночью мы дали право этим милым созданиям так обращаться с нами. Все это было очень трудно установить, ибо голова трещала отчаянно.
Ах, эти милые девицы, — они были так скромны в своих требованиях, вернее, в своей просьбе подарить им что-нибудь на память! Ни я, ни дорогой учитель не смогли им отказать, тем более, что при этом присутствовали их братья, — этакие здоровенные, широкоплечие азиаты.
Мы с учителем подарили крошкам на память все содержимое наших бумажников. Мы нежно простились с девицами и с их угрюмыми братьями, и налегке поспешили на улицу.
Это была совершенно незнакомая нам улица.
День был пасмурен. Низкие, тяжелые тучи цеплялись за крыши домов. Раскаленный воздух был тяжел. Пахло грозой. К полудню, усталые и измученные, — мы добрались до «Европейской гостиницы». Удивленный швейцар подчеркнуто вежливо открыл дверцу лифта. Мы вошли в нашу комнату.
Как каменное изваяние рока, скрестивши на животе руки, сидел в кресле господин Бартельс.
За окнами окончательно потемнело. Тучи свинцовым грузом упали на крыши. Грянул гром. Разразилась гроза.
В дверь постучали.
— Войдите! — грозно рявкнул господин Бартельс.
В комнату вдвинулся юркий человечек.
— Господин иностранец, ваши кирки и лопаты…
— Вон! Пошел вон!
С грохотом и ревом поднялось с кресла каменное изваяние господина Бартельса.
— Так я же, господин иностранец, насчет кирок…
Руки Бартельса извивались как змеи в поисках тяжелого предмета. Чугунная пепельница просвистела в воздухе. Человечек юркнул за дверь и скрылся. Пепельница, с грохотом ударившись о стену, упала на пол. Господин Бартельс был страшен в гневе.
— Что прикажете? — номерной выжидательно остановился на пороге.
Господин Бартельс умел владеть собой.
— Да, будьте любезны, подымите эту пепельницу. Спасибо. Больше ничего.
Номерной вышел.
За окном грохотал гром и извивались молнии.
Бартельс неуклонно наступал на нас, а мы пятились к стене.
— Так как вы говорите, распронауважаемый профессор? В России не производят кирок и лопат? Их импортируют? Они расцениваются на вес золота? Да знаете ли вы, что ваши лопаты и кирки никому не нужны?
Гром грохотал угрожающе.
Дальше пятиться было некуда. Я и дорогой учитель, под натиском Бартельса, опустились в кресла.
— Старый идиот! Старый осел!
— Но позвольте! — учитель был сдержан и корректен.
— Да, позвольте! — робко поддержал я.
— Не позволю! Слышите, — не позволю! Вон! К черту! Вон! Никаких концессий, никаких градов Китежей, — это будут те же кирки и лопаты!
Господин Бартельс саженными шагами бегал по комнате и рвал на себе волосы.
— Ах я осел, ах, баран, — довериться этому выжившему из ума авантюристу! Скупить со всей Франции лопаты, платить за них втридорога, — все для того, чтобы здесь меня подняли на смех…
Еще и еще гремел гром и сверкали молнии. Косые потоки дождя водопадами низвергались в провалы улиц.
Господин Бартельс успокаивался, — но лучше бы он кричал.
— Вот что, любезнейшие, — соберите-ка ваши вещи!
Ах, пример христианской кротости, пример евангельской покорности проявил дорогой учитель. Он поспешно уложил в чемодан свое имущество. Я последовал его примеру.
— И теперь — вон! Чтобы я вас больше не видел! — грохотал господин Бартельс.
Я и дорогой учитель подошли к дверям. Голос профессора дрожал от гнева и негодования, но он, по-видимому, сдерживал себя и говорил с большим достоинством.
— Вы, мосье Бартельс, грубое животное! Вы совершенно не способны сообразить, с какой молниеносной быстротой меняется конъюнктура русского рынка. Вы слишком тупоголовы для этого! А мы в вас не нуждаемся. В недельный срок мы разработаем точный план экспедиции и обратимся с ним к местному правительству. Ваша помощь — нам не нужна. Прощайте!
