Дар Астарты: Фантастика. Ужасы. Мистика (Большая книга) - авторов Коллектив (онлайн книга без .txt) 📗
Итак, пришло время убивать быка. Кружок матросов собрался возле кольца, где его должны были привязать для казни — и, из двух остававшихся, пошли привести более слабого, почти уже умирающего, который дал себя увести без сопротивления.
Тогда другой медленно повернул голову, чтобы проводить его грустным взглядом, и, видя, что его ведут на то место несчастий, где пали все предшествующие, он понял. В его бедном, вдавленном черепе жвачного животного явился проблеск сознания, и он испустил скорбный рев… О, крик этого быка, — то был один из самых зловещих звуков, какие когда-либо заставляли меня содрогнуться, и в то же время — одно из самых таинственных проявлений, какие довелось мне наблюдать… В этом крике был тяжкий укор нам всем, людям, и также что-то вроде надрывающей душу покорности; что-то сдержанное, подавленное, как будто он чувствовал глубоко, как бесполезен его стон и как все равнодушны к его призыву. С сознанием общего отчуждения, он как будто бы говорил: «Ах, да! — вот пришел неотразимый миг для того, кто был моим последним братом, кто пошел со мной оттуда, из отечества, где мы бегали среди пастбищ. И моя очередь наступит скоро, и ни одно существо на свете не пожалеет меня точно так же, как я его…»
О, нет! Я жалел его! В эту минуту меня охватило даже безумное сострадание и почти неудержимо влекло броситься к нему и, взяв его большую-большую и отталкивающую голову, прижать ее к своей груди, так как это один из наиболее свойственных нам вещественных знаков, чтобы утешить призраком защиты тех, кто страдает или кто должен умереть…
Но, в самом деле, ему нечего было ждать помощи ни от кого, так как даже я, так сильно почувствовавший смертную скорбь его крика, — и я оставался спокойным и недвижным на своем месте, отворачивая глаза… Из-за отчаяния животного, — не правда ли? — не изменять же направление хода корабля и не лишать же триста душ людей их обычной порции мяса! Можно прослыть за сумасшедшего, на минуту лишь остановив над этим свою мысль.
Между тем, молоденький матросик, быть может, также одинокий на свете и не встречавший сострадания, — услышал его призыв, услышал в глубине своей души, как я. Он подошел к нему и начал тихонько чесать его бороду.
Если бы он подумал, он мог бы сказать ему:
— Они все умрут, будь покоен, те, что будут есть тебя завтра; все, не исключая самых молодых и самых сильных. И, быть может, тогда роковой час, сопровождаемый более продолжительными страданиями, будет более беспощаден для них, чем для него. Тогда, может быть, они предпочли бы удар молота прямо в середину лба.
Животное отвечало ему лаской, смотрело на него добрыми глазами, лизало ему руку. Но это был, конечно, последний проблеск сознания, мелькнувший в его низком и замкнутом черепе, и он скоро погас. Посреди зловещей беспредельности, по которой корабль уносил его все быстрее, в холодных брызгах волн, в сумерках, предрекающих дурную ночь и рядом с телом товарища, представлявшим теперь бесформенную массу говядины, подвешенной на крюк, — бедный бык принялся спокойно жевать. Его близорукое сознание не шло дальше; он не думал больше ни о чем; он ничего больше не помнил.
[Без подписи]
ЧЕЛОВЕК, СЪЕВШИЙ КУСОК СВОЕГО ЛУЧШЕГО ДРУГА
В маленькой деревушке близ Киля лет двадцать жил старый матрос по имени Николай Напуткин, родом из Финляндии. Был он человек угрюмый, одинокий, никогда не смеялся, почти все время проводил на море в своей парусной лодке за ловлей рыбы, которой, главным образом, и питался.
О его прошлом было известно только, что он много плавал по дальним морям, потерпел кораблекрушение близ мыса Горн и побывал в плену у дикарей — но сам он об этом не рассказывал и терпеть не мог, чтобы его расспрашивали. Соседи находили, что у него дурной характер.
Однажды старуха-соседка, удивившись, что он все утро не выходил из дома, отворила дверь и зашла к нему. Старик лежал в постели и еле ворочал языком.
— Помираю, матушка, — с трудом выговорил он. — Конец мой приходит. Сходите, будьте добры, за священником.
Пришел священник. Напуткин попросил созвать и соседей и стал просить у них прошения за свою угрюмость и неприветливость к ним, говоря:
— Когда вы узнаете мою историю, вы поймете, почему я всегда был так угрюм. Жизнь была в тягость. Меня мучили воспоминания.
И он рассказал следующее:
«В 1891 году я был матросом на трехмачтовом судне, шедшем из Гамбурга в Сан-Франциско. По пути мы должны были зайти в Португалию, в Рио-де-Жанейро, в Буэнос-Айрес; потом обогнуть мыс Горн и вдоль берега обеих Америк добраться до Фриско.
Первая часть пути обошлась благополучно, но за Пунта-Аренас нас хватил жестокий шторм. Корабль наш наткнулся на подводные рифы, сломался пополам и пошел ко дну. Из 23 человек экипажа спаслось только двое: мой приятель ван дер Тейлен и я. Офицеры все утонули.
С Тейленом мы были с детства друзья и не раз уже плавали вместе на различных судах. Он меня выручил из беды, когда я подрался с китайскими кули в Гонконге; я спас его, укокошив здоровенного негра из племени галла, который замахнулся на него палицей. И карманные деньги, и табачок мы делили все пополам и жили, ну прямо сказать, как родные братья.
Помогая друг другу, мы кой-как добрались до берега и целый день блуждали по этому пустынному берегу, голодные, иззябшие, промокшие до костей, пугаясь каждого шороха, так как знали, что здешние дикари гостеприимством не отличаются.
Под вечер на нас напала орда чернокожих и забрала нас в плен. Связанный по рукам и по ногам, лежал я в дымной вонючей хижине, мучимый страхом и голодом, не имея понятия о том, что сталось с моим другом ван Тейленом.
На другое утро какая-то отвратительная мегера принесла мне напиться, потом развязала мне правую руку и сунула в нее кусок жареного мяса Как я уже говорил вам, я был страшно голоден и накинулся на жаркое, не спрашивая себя, что это за мясо. По вкусу мне показалось, что это свинина. Как описать вам мой ужас и отвращение, когда я убедился, что дикари, не только убили и разрубили на кусни моего бедного друга, но еще и изжарили его и съели — и меня заставили съесть кусок.
Поставьте себя на мое место. Я не был виноват — я не знал — но с этого дня мое существование было отравлено. Ночью меня мучили ужасающие кошмары… Сколько раз я хотел убить себя, чтоб избавиться от этого ужаса!..
Еда для меня стала пыткой. Мяса я и видеть не мог: от одного запаха его меня воротило с души… Если б вы знали, сколько я выстрадал!.. Неужто Бог за эти муки не простит мне этого моего невольного греха?»
Бедняга умолк, но в тускнеющих глазах его застыл ужас. Все присутствующие были взволнованы. Старуха-соседка плакала.
К вечеру Напуткин умер.
Ж. Рони-младший
ИНАЯ ЛЮБОВЬ
Мы все, шесть товарищей по училищу, собрались в Гранд-отеле, чтобы провести вечер с нашим другом Вокро.
Вокро только что возвратился из путешествия — исследования далеких стран.
Нам подали обед в маленьком отдельном зале, и разговор сразу стал интересным и задушевным — у нас было столько общих переживаний и воспоминаний. Беспрестанно слышалось: «А помнишь ли ты?..», воспоминания о литературных стремлениях и увлечениях сменяли воспоминания увлечений в Латинском квартале. Шампанское окончательно сблизило наши воспоминания; казалось, что мы никогда не расставались и все невзгоды теперешней жизни были забыты — мы наслаждались нашими давно минувшими радостями.
Между тем, кто-то назвал Сину-Ко-Ки-У, нашего товарища по лицею, — сына негритянского короля. Вокро нервно вздрогнул.
— Этот отвратительный негр, — пробормотал он.
— Как «отвратительный негр»? — возмутился Докон. — Да ведь это же был ваш самый близкий друг. Он ни на шаг от вас не отходил, подражал вам во всем, даже одевался у вашего портного. Его облик несколько приближался к вашей внешности, и мы прозвали его тенью Вокро, что, впрочем, и подобало негру.
