Судьба открытия - Лукин Николай (бесплатные полные книги .TXT) 📗
— Один был конь?
— Один, точно так. Дорогая лошадь. Полукровка.
— Наверно, семья у тебя есть? Дети?
— Никак нет. Чистый бобыль.
— Да-а, значит… Ну, а дальше что делать собираешься?
— Спервоначала сани продам, фаэтон, упряжь кое-какую. А там либо кучером, либо сторожем куда — искать буду должности. Вот оказия, судьба окаянная! — Видно было, этот разговор уже тяготит отставного солдата. Он переступил с ноги на ногу и начал прощаться: — Честь имею…
— Постой! — вдруг оживился Лисицын. — Водки пьешь много? Только говори по совести!
Егор Егорыч сердито взглянул: «Чего ему надо-то? Чего пристал? Любопытствует…»
— Не привержен — не до водки мне. Да ладно, ваше благородие, дозвольте — спешу я… Недосуг!
— А хочешь ко мне служить? Я ищу человека.
Когда Лисицын объяснил, какая служба ему требуется, Егор Егорыч посмотрел на тумбу около тротуара, посмотрел на другую. Поколебался немного, обдумывая. Наконец, степенно ответил:
— В денщики вроде? Это, стало быть, можно.
Потом с горечью махнул рукой:
— Все едино теперь! И в денщиках сойдет.
На новую квартиру они переехали вдвоем. Купили мебель, самовар, судки, чтобы носить обед из ресторана. Позвали краснодеревца. Мастер сделал отличные лабораторные столы и шкафы. Привезли из магазина целый воз непонятных Егору Егоровичу вещей: приборы всякие, стаканчики, пузатые бутылки; некоторые из них были очень хитро устроены.
Глядя, как упорно работает барин — каждый день читает, пишет, толчет что-то в ступке, пересыпает, взвешивает, греет баночки на спиртовых горелках, — Егор Егорыч даже не пытался вникнуть, в чем здесь суть: «Дело их — не нашего ума…» Однако почувствовал к барину уважение.
А опыты Лисицыну между тем не удавались.
До боли сжав щеки, иногда он яростным шепотом себя спрашивал:
— Да неужели ты не сможешь? Неужели?…
Он знал с самого начала: чтобы вытеснить углекислый газ, на каждый пуд известняка надо затратить много теплоты — около семи тысяч больших калорий. Поиски химических реакций между горными породами, реакций, что дали бы столько тепла, — он это ясно понял теперь, — лишены всякого смысла. Нужен, значит, приток энергии извне. Не дадут ли ее солнечные лучи? Как использовать солнечный нагрев для разложения известковых пород?…
4
Однажды, в теплый майский день, Егор Егорыч вошел в лабораторию и заявил:
— Чистая война, ваше благородие.
Лисицын поднял заросшую рыжими волосами голову:
— Где война? С кем война?
— Мастеровые на Обуховском заводе бунт учинили. Вишь, добрались до города. Как с турками, изволите слышать, перестрелка.
— Кто стреляет? — насторожился Лисицын.
В открытое окно действительно донесся звук отдаленного выстрела.
— Войска, говорят, полиция — в мастеровых. Мастеровые, стало быть, — в полицию. В городе — страсть… Дворник сказывал: облава в соседнем квартале. Вон, докатились до сих мест. Ищут каких-то… Гляньте, ваше благородие, гляньте!
Оба высунулись в окно. По пустынной улице бежал человек в разорванной ситцевой косоворотке, спасаясь, видимо, от преследования.
Все произошло в одну секунду. Лисицын вдруг узнал бегущего. Крикнул:
— Глебов, в подъезд!
Человек в косоворотке быстро взглянул вверх, вскочил в парадную дверь. Только дверь захлопнулась, из-за угла появилось трое полицейских. Тяжело топая сапогами, они пробежали мимо.
— Егор Егорыч! — многозначительно произнес Лисицын и прижал палец к губам.
— Да не извольте, ваше благородие, сомневаться!
— Давай зови его сюда.
Нежданный гость и хозяин встретились в передней, обнялись. Глебов поддерживал на груди разорванную рубашку. Щека и ухо у него были в грязи.
— Уф! — сказал он и засмеялся, словно речь шла о застигшем его дожде. — Хорошо укрылся, вовремя… Ну, здравствуй, Владимир. Спасибо! Вот не чаял… А где у тебя помыться можно?
Его повели сначала на кухню к водопроводной раковине. Потом Лисицын решил — гостя надо переодеть. Вместе пересматривали костюмы. Глебов выбрал поношенную студенческую тужурку. Тужурка ему велика, но он все-таки взял именно ее. Будто в ней ему удобнее.
Просто не верилось: трудно было представить, что этот спокойный человек с лукавым скуластым лицом долго был в далекой ссылке, каким-то таинственным образом появился в Питере и только сейчас ушел от погони. И даже не постарел за это время. Все такой же.
— Ну, расскажи, в конце концов, — не выдержал Лисицын. — Откуда ты теперь? Что, как?
— А! — проговорил Глебов. — Ладно! — Улыбнувшись уголками губ — и прежде он так улыбался, — вынул из кармана раздавленную коробку папирос. — Послушай, я курить буду, ничего? — Чиркнул спичкой, струйка дыма поплыла к потолку. — Ты, Владимир, будь добр… Объяснять не могу — не сердись…
Хозяин взглянул на гостя и расспрашивать дальше, из деликатности, не стал. Конечно, интересно было бы узнать, что произошло со старым другом. Но он, Лисицын, — человек науки. По существу, какое ему дело до всех этих, связанных с политикой вещей?
Егор Егорыч накрыл на стол, подал самовар. Уже вечерело. За чаем Лисицын рассказывал о профессоре Лутугине и Горном институте, о своей жизни, о поисках способа повлиять на круговорот углекислоты. Тут же встал и потянул Глебова за собой:
— Пойдем, покажу!
Они прошли в другую комнату — здесь была лаборатория.
— Видишь, разложение карбонатов, — говорил Лисицын, пододвигая к гостю одинаковые по виду тигли. — И чтобы экзотермический процесс… ты понимаешь?… Я уверен, что накопление энергии таким способом…
Глебов, наклонив голову, слушал. Непонятно было, одобряет он или потихоньку посмеивается. Наконец поднял глаза, внимательные, чуть прищуренные, и спросил:
— А ты советовался с кем-нибудь?
— Вот! — Лисицын показал на книжные шкафы. — Мне других советчиков не надо, незачем.
— Да, гляжу… По-прежнему мнение-то о себе. Брось, Владимир! — Глебов весело погрозил ему пальцем.
— Что — брось?
— Не знаю, так ли… Но, по-твоему — важная, говоришь, для человечества у тебя идея?
— Суди сам.
— Так какое же имеешь право запирать ее в этих, — Глебов посмотрел вокруг, — четырех твоих стенах? Ты не переоценивай себя! Один все лавры пожать хочешь.
«Лавры! — думал, облокотившись о стол, Лисицын. — Тут речь о крупнейшей научной проблеме, а вот как отразилось в кривом зеркальце… Отвык от науки в сибирской глуши. При чем здесь лавры? Нет, просто не понял ничего. Сам сказал: не знает, важно ли все это…»
Он обиженно вздохнул, отодвинул тигли. Поглядел на дымящуюся в руке Глебова папиросу. Рука была — он сейчас только заметил — с толстыми пальцами, в мозолях. «Не понял сути, все свел к честолюбию!»
— А куда, по-твоему, я идти должен?
— К Менделееву хотя бы. Кстати, по соседству живет. И очень странно, что до сих пор…
«Не понял… Да разве я из честолюбия?»
— Труды Дмитрия Ивановича, — сдерживая себя, сказал Лисицын, — вон в шкафу — вся третья полка. Знаю их наперечет. К каждому слову отношусь с благоговением. Но ты, Павел, наверно, забыл: найдешь ли у него хоть строчку о подобном разложении известняка? Это уж моя область, мои мысли. Кто в них разберется лучше, чем я сам? И заметь, пожалуйста: когда Дмитрий Иванович работал над периодическим законом, разве он обращался к кому-нибудь за помощью?
— Зря упрямишься. Зря! Пожалеешь.
— Ай, какой ты! Пойдем, кстати, а то остынет чай… В корпусе — помнишь? — Семен Никитич. «От сих до сих»…
Они разговаривали допоздна. Потом Лисицын оставил Глебова у себя ночевать. Пусть хоть отоспится, отдохнет после скитаний.
— Да не стеснишь ты, — убеждал он, — вздор!.. И спи, пожалуйста, спокойно. Никакая полиция ко мне сунуться не посмеет. Я, брат, человек благонадежный.
Егор Егорыч приготовил гостю постель на диване в кабинете. Лисицын спал в столовой, где за ширмой была его кровать.
Оставшись один, Глебов прошелся из угла в угол. Он посмотрел в темноту за окно, прикинул расположение комнат в квартире: в случае если обыск, скажем, — налево от двери кухня, черный ход, лестница во двор и на чердак. Скользнул взглядом по мебели. Достал из кармана револьвер, сунул под подушку.
