Архангелы и Ко - Чешко Федор Федорович (читать хорошую книгу полностью .txt) 📗
Так почему же не тогда, а теперь?
Или, может быть, только теперь вдруг дошло до М.Молчанова, суперхакера то ли в запасе, то ли в отставке, что лихая его когдатошняя подельница, красотка Леночка, никогда его не полюбит? Что по-просту не может она любить – опцию какую-то, ведающую людскими чувствами, недоподгрузил ей в душу Господь. Вот переспать между делом – это она с удовольствием; только оное занятие по Леночкиному мнению от, к примеру, почесать спину отличается лишь обоюдством приятности. А разве не ясней ясного стало всё это ещё четыре года назад, когда ради Ленкиной безопасности Матвей напропалую корчил из себя приманку, мишень, клоуна; когда, спасая… ну грешен, грешен: себя он тогда тоже спасал… но ведь это по большому-то счёту из-за неё пришлось ему чёрт-те чем рисковать и чёрт-те чего наворочать едва ли не в галактическом масштабе…
Как Лена смотрела на него, когда он рассказывал ей про это самое «чёрт-те чем» и «чёрт-те чего»! Так смотрят перед тем, как сказать…
Она и сказала. Правда, не тогда, а семерку месячишек спустя.
Она сказала: «Ну что ж, спасибо тебе за всё-превсё.»
«Я всегда говорила, что ты бо-ольшущий молодец», – сказала она.
А потом ещё так сказала: «Только давай теперь будем каждый сам по себе. Ты очень обрывистый хакер, и в постели ты просто супер. Но ты мне больше не нужен.»
Так почему вдруг теперь? Четыре года, как вроде бы уговорил себя, что смирился, плюнул, махнул рукой… И вот… Дурацкое Крэнгово напоминание – и всё сначала?!
Будто бы мало нынешнего! Эта вот вздорная экспедиция как бы не на тот свет… Или Новый Эдем со всеми его разочарованиями… Поэтический неизведанный мир, в котором поэзии ни на иоту и в котором просто-напросто нечего изведывать. Несбывшаяся надежда на честное семейное счастье. Возвышенная девица Виолентина, её почтенные батюшка с матушкой – и омерзительный скандал, учинённый ими человеку, который всего-то оступился на лестнице и невольно помянул чёрта… Человек, впрочем, тоже в долгу не остался. Очень уж накипело у человека, ну и… Единственное приятное Новоэдемское вспоминанье.
Хотя нет, не единственное. Второе приятное воспоминание – это еда. Великолепная натуральная еда, после которой бортовые синтез-рационы, несмотря на всё своё разнообразие, способны вызвать только один устойчивый рефлекс – рвотный.
Как тут не посочувствовать Новоэдемским спутникам: всю жизнь питались несинтетическим великолепием, и вдруг – нА тебе… Впрочем, Новоэдемцы именно синтезпищу-то и восприняли, как великолепие – доселе невиданое, но слышаное и вожделенное. Теперь по крайней мере можно считать доказанным, что расстройство желудка от глупости не помогает.
Ну и хватит о чужих проблемах. Тут со своими бы разобраться…
Слава Богу… эх-хе, заразился-таки выражениями от новостароверов с постпуританами… в общем, хорошо хоть на зафрахтованной Шостаком-сыном летучей каракатице все каюты маленькие, одиночные – свою выпало делить только с экспедиционным бухгалтерским супербрэйном. Можно прихлопнуть за собой люк, плюхнуться в помесь дивана с контрвакуумной аварийной капсулой (при раздвинутой крышке очень похоже на гроб, а при задвинутой – тем более), вскинуть ноги на столик, прямо на брэйн-контактор, и с полным правом процитировать Пушкинского дряхлого скрягу: «Здесь всё подвластно мне!»
И ещё хорошо, что порядки на вышеупомянутой каракатице отнюдь не космофлотские: ни одного мероприятия, обязательного для всеобщего присутствия. Даже на завтрак-обед-ужин хошь – ходи в каюткомпанию, хошь – сам себе синтезируй в любое условное время и в любое же время давись один на один с тарелкой (Матвей чаще всего так и поступал). Конечно, этакое положение дел вряд ли можно назвать нормальным для рисковейшей экспедиции, члены которой даже в лицо еще толком друг дружку не знают.
Но Молчанову подобная ненормальность пришлась по душе.
Главное, что не докучает никто, ни один из всевозможнейших сопутешествующих хомов – и сапиенсов, и не очень, и очень не. Крэнг с самых пор достопамятного (оно же и последнего серьёзного) разговора в полицейском участке старается попадаться на глаза лишь при полнейшем отсутствии какой-нибудь альтернативы; подчинённые Крэнгу гориллы общения с несебеподобными вообще избегают – стесняются своего лексикона, состоящего исключительно из применимых к любому случаю жизни врезать-вмазать-бахнуть-трахнуть (правда, на всех мыслимых языках, включая, кажется, горпигорский)… Отчаянные авантюристы с Нового Эдема абсолютно некоммуникабельны – прозрели, опомнились и млеют в беспросветном отчаянии от собственного авантюризма…
Единственно, с кем пришлось общаться по-серьёзному (и то лишь именно единственно, ещё до старта), так это с великим папашкиным сыном Шостаком… Вернее, с его секретарём… А ещё вернее – с ними обоими. Как сказала бы комиссар Маарийохаккинен, «путаность показаний» вызвана тем, что беседовал главным образом секретарь, а папашкин сукин сын за все полчаса расщедрился на пару-троечку реплик.
Беседа состоялась в гостиничных апартаментах, к которым Дикки-бой препроводил Молчанова с совершенно омерзительным подобострастием. Правда, подобострастие это относилось единственно к препровождаемому. С комп-консьержем, блюдущим заповедь «не преступай начальнический порог всуе», Крэнг общался, как капрал с новобранцем, а в раздвигающиеся двери бросил уж вовсе фамильярное «Хай, вот и мы!».
Правда, изнутри не по-человечески великолепный полубас тут же ответил в том смысле, что «мы» – местоимение неуместное, что в номер заказывали подать единственно господина нового бухгалтера, и что господин начальник боевой группы может возвращаться к исполнению своих обязанностей. «Он не может возвратиться, – съехидничал другой голос (визгливоватый, но вполне человеческий). – Возвращаются к тому, от чего отвлекались. А как можно отвлечься от того, к чему до сих пор не приступали?»
Наверное, Матвей сильно переигрывал во время того разговора. К примеру, вряд ли нужно было, войдя и поздоровавшись, подчёркнуто кушать глазами вальяжного дядю в безумно дорогом костюме и с платиновой проволочкой, искусно вплетённой в каштановые усы (ультразвуковой писк моды). Даже Новоэдемский комароид, не единожды слёта ушибавшийся головёнкой о златокедр, вмиг доморгался бы, кто тут настоящий хозяин.
Настоящий хозяин как две капли воды походил на собственные портреты, которых Молчанов лет пяток тому насмотрелся достаточно (доскональное изучение противника – залог успешной работы). Настоящий хозяин сомнамбулически бродил по апартаментам, рассеянно хватая всякие мелочи, вертя их в руках и роняя куда попало. Этакий бледненький замухрышка – одет изысканно, но узел шейного платка пребывает где-то за ухом, ногти отполированы, но обкусаны, волосы на затылке дыбом, как у рассерженного кота… Типичный яйцеголовый, ни на миг не способный отвлечься от глобальных судьбоносных проблем – например, сколько же, всё-таки, дней, часов и минут длится беременность у альбийского губослышащего хвостогрыза?
Впрочем, после изобретения вот такими же яйцеголовыми умниками субмолекулярных грим-средств и компьютерной психопластики, впечатлению от внешности власть имущих (а тем более – имущих деньги) доверять просто опасно.
Это у них теперь без проблем.
Хелло. Отдел ПИ АР? Мы ожидаем видеовызов от председателя инвестиционного комитета. Срочно пришлите кого-нибудь придать шефу имидж-воплощение… э-э-э… ну, скажем, что-нибудь в роде «Эйнштейн на проводе»… да не повесился, дура, а связь у них тогда такая была!
Общался с Матвеем, главным образом, секретарь. Минут пять общение сводилось к «будьте любезны, присаживайтесь», «кофе, виски, сигары?», «а что это с лицом у вас?» и тэ пэ. Причём все эти вокругдаоколы, начавшись с англоса, исподволь перелились в русский, потом – в испанский… Когда же барственный обладатель проволоки в усах вымяукал нечто азиатское, Матвей очаровательно улыбнулся и ляпнул с классическим прононсом: «Экскузэ муа, же нэ компран-па.» Ляпнул, и тут же прикусил язык – ещё до того, как краем глаза приметил выражение заинтересованности на лице прекратившего бродить гения биохимии. Само по себе знание четырёх языков, конечно же, ничего такого не значит. Оно просто привлекает лишнее внимание (а именно привлекать к себе лишнее внимание Молчанову бы не следовало) и в случае чего может сработать этаким полезным фрагментиком общей мозаики – наряду, к примеру, со стихоплётством.
