Я вернусь через тысячу лет - Давыдов Исай (книги онлайн бесплатно серия .txt) 📗
Как теперь будет жить моя мама? Чем будет жить? Ведь я тоже скоро улечу. Навсегда!
Все отняла у мамы эта планета Рита. И мужа, и сына...
А может, мне не лететь? Может, остаться? Только из-за мамы! И уговорить Бируту?..
–...Ни в коем случае не насилуй себя, Алик! – Мама говорит это спокойно, тихо. Она кажется внешне очень спокойной сейчас, дома, после похорон. Она сидит в кресле, закинув ногу на ногу, и курит. Я впервые вижу, что мама курит. Никогда у нас не было дома ни папирос, ни зажигалок, ни пепельниц. Они были не нужны.
– Ни в коем случае не насилуй себя! – твердо повторяет она. – Хочешь – обязательно лети! Живи так, как хочешь! Ведь человек живет только один раз. И хуже нет, когда он себя насилует. А особенно в молодости... Мы с папой в молодости жили так, как хотели. И поэтому всю жизнь были счастливы.
А я очень мало знаю об их молодости. Удивительно мало!
– Может, ты расскажешь, ма?
–...Знаешь, тогда создавались первые подледные поселки Антарктиды. Те, которые сейчас снабжают весь мир самыми дешевыми алмазами. А в то время говорили, что безопаснее добывать алмазы на Марсе, чем в этих подледных поселках. Ведь лед Антарктиды все время движется! Над нашим поселком он проходил по метру в сутки. Представляешь? Это ведь очень много. И, главное, лед шел неравномерно. Рывками.
– Ма! Но ведь эти поселки охраняются тепловыми лучами!
– Сейчас это надежно! А тогда – то перебои с энергией, то потопы от тающего льда. Малейшая неисправность в автоматике – и заливает шахты, дома. Или наоборот – лед надвигается на сферу, и она жутко трещит над головой. Ничего не помню страшнее, чем этот треск сферы над головой... Потом это все отрегулировалось, устоялось... А тогда было очень опасно!
– И гибли?
– Гибли, Алик! Многие! И многие – зря! Из-за халатности, легкомыслия. Так уж, видно, устроен человек – ни одно великое дело он не может совершить без жертв, и большинство этих жертв – по неосторожности. В тех поселках люди не могли быстро привыкнуть к опасности. К опасности постоянной, ежеминутной. Ведь приезжали из городов, где все было безопасно. И хотя знали, что в этих поселках гибнут, – ехали и ехали. Добивались, пробивались... Трудно было туда попасть!.. А мы с папой там встретились, там полюбили друг друга... Меня мама не пускала – кричала, плакала. Но я все равно уехала. Отлично все помню! Поэтому никогда не пытались отговаривать тебя.
– А хотелось?
– Любой матери хочется, чтобы дитя всегда было рядом! Но для этого его часто надо искалечить!.. Да... Так о поселках... Наш был в горах Голицына. Между Мирным и Пионерской. Один из первых поселков. И я лечила в нем своих первых больных. Папа вначале тоже был всего лишь одним из моих пациентов. Он там и начал свою работу над пластмассами. Он искал надежную сферу. Более надежную, чем металлопластовая.
– И нашел?
– Ее нашли другие. Его друзья. Их там было много. Целый выпуск института пластмасс. И все искали. Какие ребята там были! Какие отчаянные парни! Они испытывали пластмассы за сферой. Вылезали под лед и ставили маленькие сферы из своих пластмасс. И каждый раз не знали – вернутся обратно или нет. В мастерских делали для этого специальных роботов, но слишком медленно, а ребята не хотели ждать. И один из них все-таки не вернулся. Шарль Буассе. Он был очень веселый и красивый. Самый красивый из этих ребят! Его раздавило льдом. Когда его хоронили – я не могла смотреть. А ведь я хирург... Папа там сломал ногу. Тоже за сферой. Это было еще до Буассе. Потом выходить запретили. Приказали ждать роботов. Но ребята все равно вылезали. Тайком. Потому что очень нужна была новая сфера. Мы ведь больше года жили под сферой экспериментальной. Тогда не раздавило ни одного поселка. Но могло раздавить любой. Нам просто везло – тем, кто были первыми. А гарантий у нас не было никаких. Все делалось впервые – какие уж тут гарантии? Потом, когда мы вернулись, – нам завидовали, нас встречали, как героев. И права поехать в эти рискованные поселки добивались тысячи людей. Я читала, что вот так же в двадцатом веке сотни тысяч добивались права первыми полететь в космос. Это еще тогда, когда вообще неизвестно было, можно ли из космоса вернуться живым. Видно, это свойство нормального молодого человека – идти на смертельный риск ради блага людей, в интересах общества. Если бы у людей не было этого свойства – может, они не стали бы людьми?.. Поэтому, Алик, я и говорю тебе – не насилуй себя! Желание улететь – это нормальное желание. Естественное. Конечно, я была бы спокойнее, если бы рядом с тобой была Таня. Я очень верила в Таню! А теперь я не знаю, кто будет рядом с тобой...
– Она хорошая, ма! Она надежная!
– Значит, она уже есть?
– Ее зовут Бирута. Ты можешь быть спокойна, ма!
– Мне хотелось бы с ней познакомиться…
– Конечно! В первый же отпуск мы приедем вместе! Я бы даже сейчас ее вызвал...
– Сейчас не надо! Сейчас трудно. Ты не обижайся.
– Что ты, ма!
– Знаешь, Алик... Я давно хотела тебя спросить... И как-то все не решалась... Ну, сейчас ты, наверно, уже скажешь... Почему у вас так получилось с Таней? Только потому, что ее не взяли в “Малахит”?
– Ма! Как можно?! Я и сам бы отказался! Но она дала мне такое письмо...
– Какое?
Я рассказываю маме о том письме, и она слушает молча, не перебивая, а когда я кончаю, тихо говорит:
– Что-то я не очень верю этому письму.
– Ма, Таня не умеет лгать! И потом я видел их вместе... Не раз.
– Когда?
– Ну, тогда. После письма.
– Это ни о чем не говорит, Алик. Совершенно ни о чем не говорит! Впрочем, теперь уже об этом, кажется, поздно думать?
8. Сорок минут в ионолете
Ах, думать о чем-то никогда не поздно! И об этом – тоже. Даже если бессмысленно думать, если ничего нельзя изменить – да и не хочется менять! – об этом все думается.
Мы с Бирутой давно женаты. Мы полетим вместе на Риту – уже известно, что мы попали в число астронавтов. А Таня уже давно изучает в Кембридже историю английской фантастики. Не знаю вот только, где Олег Венгров. Может, там же, в Кембридже, с Таней. А может, еще где. Я никого не спрашиваю о нем, и никто мне о нем ничего не говорит.
Странно – у меня нет никакой обиды ни на Таню, ни на Олега. Та боль, которую я испытал когда-то, не вызвала обиды. Я даже уверен, что все получилось к лучшему. Кажется, смог бы сейчас совершенно спокойно пойти с ними обоими в парк или на выставку, или посидеть в кафе. И, конечно, чтобы с нами была Бирута. Чтобы Таня могла увидеть, какая Бирута веселая и красивая, какая она умная. Чтобы Таня могла понять, как Бирута любит меня.
Наверно, это мог быть даже довольно интересный вечер – вчетвером. Но, конечно, он не нужен. Потому что был бы болью – для всех. Только сейчас я уже смог бы выдержать эту боль. А раньше – не смог бы.
С каждым днем подготовки к отлету Таня и все, что связано с ней, уходит дальше и дальше. Уходит навсегда, безвозвратно. Все быстрее и явственней надвигается пропасть, которая уже никогда и ни за что не позволит мне ни увидеть Таню, ни даже что-либо узнать о ней.
Как в той песенке –
Может, это вообще свойство человеческой психики – много думать о том, что ушло или уходит безвозвратно?
Помню, как поразила меня одна небольшая запись, случайно сделанная на обложке журнала три сотни лет назад и так же случайно обнаруженная мною.
Я готовил в девятом классе доклад о второй мировой войне двадцатого века. Меня с детства тянул к себе двадцатый век. И не раз наплывали какие-то грустные минуты, когда я жалел, что не родился в том бурном, мятущемся, непрерывно ищущем веке. Тот век породил новое общество, новый мир, новый социальный строй, который позже победил на всей планете. В том веке человечество впервые осознало себя единым коллективом, живущим в одном, не очень большом доме. А до этого ведь понятие “человечество” не распространялось дальше своего племени, своего народа. В том жестоком, залитом кровью веке человечество впервые выстрадало всеобщую, святую ненависть к войне, всеобщую решимость покончить с нею навсегда, на все будущие времена. В том веке впервые родилось истинное братство народов, которое затем стало законом жизни всей планеты. И, наконец, в том веке человек впервые вышел в космос и ступил на почву других планет. Короче, тот век был переломным. Всеобщая история человечества началась с двадцатого века. А до этого была только история отдельных племен, стран и народов.
