Жизнь кота - Гейман Александр Михайлович (книги серии онлайн txt) 📗
- Да? - неуверенно переспросила Толстая Бабушка. - Так что же это, из-за одного дня так мучиться?
Семь дней назад у ней приключились какие-то опоясывающие боли в спине. Подумали на остеохондроз, а "хандроз", как называла свою хворь Бабушка, никакая "скорая" не облегчит, тот же диклофенак был и дома, да усердный массаж Брата, и, как раньше, оставалось лишь ждать, когда само отпустит. Но не отпустило, и утром Бабушка сама пошла к Крыске и вызвала "скорую". Когда Брат вернулся со своих дворничьих работ, сильно стонущая Толстая Бабушка уже садилась в машину, и он еле успел собрать узелок бельишка и не переодевшись поехал со всеми. Медицина назначила на вечер удаление желчного пузыря - диагноз Брат знал со слов Толстой Бабушки, он навещал её в тот же день. Это успокоило Брата - болезненно, но в общем-то пустяк, а операция, говорят, заурядная.
Но не желчный пузырь - поджелудочная железа, острый панкреатит или панкреонекроз, так называлась болезнь, и операция шла четыре часа, и все обстояло очень невесело, как рассказал той же ночью Брату делавший операцию хирург, а Брат, хоть и не медик, сам когда-то читал что-то из популярной медицины и понимал, что дела плохи.
А все-таки не безнадежны - другой врач днем написал, какие лекарства надо купить, Брат заскочил домой, залез в кубышку, и уже к вечеру Божье слово, напечатанное в порнографической газете, превратилось в дорогое лекарство "Сандостатин" и было вручено дежурному в реанимации, а назавтра удалось купить ещё две упаковки, половину денег дала сестра, и теперь оставалось ждать.
Четыре дня на звонки в реанимации сообщали, что состояние тяжелое, на пятый сказали, что стабильное и показания нормальные, а на шестой день, восьмого марта, выяснилось, что из реанимации Толстую Бабушку отправили поправляться в общую палату. Обнадеженный Брат поторопился в больницу - и обнаружил, что обнадежиться он поторопился.
С этой минуты началось то, что называется выхаживание или уход за больным. Ходить, и правда, пришлось вдосталь - не говоря о суете вокруг койки, Брату требовалось по три-четыре раза на дню бегать домой и обратно, благо больница была в десяти минутах, а уход за больной был действительно _уходом _з_а_ - в мамину болезнь, очень далеко, а разыскатель из Брата был хреновенький, и по неопытности он, конечно, много чего делал не так. И уж этот уход не был идиллическим сидением у родной кроватки с благостным состраданием на лице, со вслушиванием в бред и с дачей ложечки питья на слабую просьбу очнувшегося от забытья. Хотя Толстая Бабушка, пока не отошла от наркоза и оболванивающих снадобий, и лепила иной раз что-нибудь не то, вроде черно-белого тигренка, подаренного врачам в реанимации, но была в сознании, бреда не было, а была рвота и стоны бесперечь, а потом, когда на следующие сутки пришел другой врач и Толстой Бабушке кое-как запихали в ноздрю зонд и откачали из желудка давившие воды, тогда стало можно пить и воздух оглашал поминутный призыв. Толстая Бабушка получала ложку воды, лежала минуту-две, снова ощущала сухость во рту и жар по телу и, взглядывая сквозь очки на Брата, ангельски-кротко повторяла свое: "Пить!" и слегка шевелила лежащими поверх одеяла руками - дескать, а вот я, такая, снова хочу, и куда теперь деваться. Положенную ей на ночь в кровать полуторалитровую бутыль минералки она выпила всю и, конечно, наутро обмочилась, оставить с ней на ночь никого не нашлось, а сама она была не ходячая да и судно подложить под себя не могла - что называется, жопа тяжела. И уж тогда догадались налить тарелку воды и накидать клочков ваты, чтобы просто протирать рот - но и эту вату к месту употребления доставляла рука Брата, а не Бабушки, так ей нравилось.
А ещё было поднятие тела - "Подвинь тушу", - говорила Толстая Бабушка - и подтягивание выше по кровати, потому что нужно было положение полулежа, а Бабушка все время сползала, ещё был вынос судна и перестилка простыни и пеленок, опять же с поворотом и передвижкой тела, ещё были поездки на рентген, через всю больницу и в лифте, для снимка там надо было глотать барий, а Толстую Бабушку и так тошнило, и этот барий она выблевывала струей, так что седая врачиха-рентегенолог едва успевала отдернуть лицо, ещё было мучение с заталкиванием зонда в ноздрю, чтобы оттекали воды из желудка, ещё была сдача крови, потому что через неделю было ухудшение и снова увозили в реанимацию, ещё было, попозже, кормление с ложечки и растирание тела с мазями от опрелости, а ещё мытье заблеванного пола у кровати, накидывание и удаление одеял, грелка для мерзнущих ног - да что там, всего не перечесть.
Нельзя сказать, чтобы Толстая Бабушка сдалась на милость болезни и совсем не боролась. Так поступала глухая старуха Азанова, лежащая в койке слева, а была она ещё толще Бабушки, правда, горшок подкладывала под себя сама, - вот та действительно неумолимо вгоняла себя в могилу, а у ней был-то всего-навсего вырезан желчный пузырь, после этого люди на второй-третий день встают и ходят. Но старуха Азанова не хотела ходить, а хотела, чтобы все прошло само, а ей всё подавали и приносили и ни к чему слушать вздор энергичной сестры старше на десять лет, которая убеждала Азанову самой заняться своим выздоровлением. Не присуще живому сдаваться смерти, так что вряд ли это было волей безучастной души старухи Азанововй, решившей осовободиться от бестолкового воплощения, - нет, это была лишь привычка плыть по течению, и теперь это было течением к смерти. И Брату было горько видеть эту близко лежащую карикатуру на его мать, ведь хотя и Толстая Бабушка ждала, чтобы _е_ё_ _в_ы_л_е_ч_и_л_и_, и не понимала, что выздоровливать надо самой, хотя она полагала, что мир обязан срочно сбежаться и толпиться вокруг нее, сострадая и обихаживая, но болезнь её действительно была серьезной и уход действительно требовался, и выздоровлению не обойтись было без дружественного лечения.
И Толстая Бабушка как раз пускала в ход все охотничьи и воинские приемы, которыми обучилась, шестьдесят восемь лет сражаясь с этой неласковой жизнью - и вот именно теперь подводилась черта и по _последней истине_ выяснялось, на что они годятся и какую добычу приносят. И с одной стороны, громкое испускание стонов было тратой энергии и почти не достигало ушей сидящих в отдалении медесестер и врачей, а все ж таки хоть как-то обращало внимание и побуждало хоть к каким-то врачебным действиям, а на угрозы соседок по палате, что они отлупят её валенком за эти стоны, Толстая Бабушка умело отшучивалась, а ещё не забывала хвалить медесестер и врачих за красоту и заботу и желать им личного счастья - и ведь выгадывала себе толику услуг и сочувствия хоть у двух-трех поотзывчивее. Когда обнаружилось, что найти кого-нибудь сидеть с ней ночью почти невозможно, а Толстая Бабушка требовала, чтобы её на ночь одну не оставляли, то она же сама подсказала Брату позвать её сестру и племянницу, а то есть, как подобает отличному сталкеру, в решающий момент бросила на стол припасенные козыри: сестра была свободна, тоже на пенсии, а племянница так вообще работала медсестрой в реанимации, чего Брат даже и не помнил. И конечно, в тот же вечер в палату явились та и другая, с кучей уколов, с охапкой разовых простыней, с готовностью сопереживать и поочередно дежурить ночь. А ещё у Толстой Бабушки побывали все соседки, Крыска целых три раза и долго сидела, и Лиза дважды, и Маргарита, а ещё женщины с работы, хотя она уж тринадцать лет мало кого видала после выхода на пенсию, а вот все по разу да приезжали, да ещё с другого конца города. И хотя от их бульонов и отваров и детского питания не было проку, зато было великое облегчение Брату, можно было отлучиться домой на два, а то и добрых три часа, а это было сильно надо, ведь те же постирушки надо было делать каждый день, даже не по разу на дню - и простыни, и пеленки менять приходилось за день раза два-три, а ещё Брат стал потом стирать и тошнильные платки, утирать рвоту, тошнило бесперечь, так что никаких простынь не хватило бы, если раздирать на тряпки, и надо было стирать и сушить, а ещё забегать в аптеки за тем-другим, готовить себе, коту, да ещё утром убирать снег и долбить лед, а тут нечаянная передышка, праздник, а раз Брату выпадало послабление, приход, то стало быть, больше доставалось и Толстой Бабушке. Ну и, конечно, ещё были всякие процедуры, капельницы и ФэГээСы, всякая медицинская механика, на какую имела право бесплатного обслуживания Толстая Бабушка как законный гражданин государства, вот только почти все эти процедуры и лечебная техника, чтобы когда-то _п_о_т_о_м_ стало хорошо, при применении, _с_е_й_ч_а_с_, доставляли неудобства и боль, - а Толстая Бабушка оставалась верна себе и не понимала насчет "хорошо потом", зато нисколько не желала терпеть, чтобы было плохо теперь, и видит Бог, в этом слишком много самой последней правды и неправды, чтобы это мог судить какой-то иной Судия никто как Бог, и ещё неизвестно, что Он-то скажет, - уж конечно, совсем не то, что берутся говорить взамен него всякие уполномоченные жрецы, сами ведь ни хрена не знают, а туда же - а насколько знал Бога Брат, Ему как раз должна была нравиться эта его толстая хитрожопая детка, метко блюющая в лицо рентгенологу и ворующая у соседки мяско для своего Барчика.
