В глубине Великого Кристалла. Том 2 - Крапивин Владислав Петрович (книга бесплатный формат TXT) 📗
Я помолчал, переваривая информацию. Потом присвистнул. Затем усомнился:
— А если этот подонок просто замел след?
— Экспертиза установила, что один из трупов — точно Полоз. Лицо, кстати, не обгорело…
— Он ведь мог все, что угодно… Если умел делать дубликаты мальчишек прошлых времен, то разве не сделал бы копию самого себя, когда приспичило?
— Логично, — вздохнул Юджин. — Однако в этом случае труп должен был исчезнуть, как только… стал трупом…
— Черт его знает… Маэстро хитроумен и мог придумать способ…
— Ну, если даже и так, то в сфере нашего внимания маэстро едва ли когда-нибудь появится, — беспечно отозвался Юджин. На мой взгляд, излишне беспечно. И, по-моему, он меня просто успокаивал. — Едва ли этот оборотень заметал следы для того, чтобы опять вынырнуть у нас на пути…
«Но ведь он вынырнет на пути у других», — подумал я. И Юджин понял, о чем я думаю.
— Очень маловероятно все это, — сказал он. — Нет никаких оснований сомневаться, что эта нечисть убралась к себе в преисподнюю.
И я почувствовал облегчение. В самом деле, сколько можно жить с оглядкой?
Словно успокаивая меня и Юджина, ровно горел на письменном столе зеленый маячок — точная копия маяка на Георгиевском мысу. Это означало, что «Игла» продолжает благополучно сверлить пространство и наше дело живет и движется, несмотря на все земные потрясения.
А Петька в соседнем бункере хохотал и дурачился с Митей. Потом выбежал к нам:
— Дядя Пит, дядя Юджин! Митя грозится выкинуть меня в межпространственный вакуум!
— И правильно сделает, — сказал я. — А то ты скоро всю базу разнесешь.
— У, какой… — Он с притворной обидой надул губы и бросился в тамбур — как торпеда. За открытой дверью снова послышались вопли и хохот.
Я сидел, откинувшись в кресле, и отдыхал от всяких переживаний. Потом признался Юджину:
— Ты знаешь, теперь без этого чертенка я просто не смог бы жить.
— Надо полагать, — усмехнулся Юджин. — Вы же… такая родня друг другу, что роднее не придумаешь. Одна только разница — в размерах. Как у большого маяка и вот у этого…
«А душа вообще одна на двоих», — подумал я.
Развилка
Я купил Петьке патефон. Вернее, Петьке и себе. Чтобы крепче помнить сороковые годы двадцатого века и милый наш Старотополь.
Кстати, сейчас уже мало кто знает, что такое патефон. Это механический проигрыватель, древнее изобретение. Такие штуки воспроизводили звукозапись, сделанную на черных пластиковых дисках с цветными наклейками и дырками посередине. Пластик был тяжелый и хрупкий — что-то вроде застывшей асфальтовой смолы. Уронишь на пол — и прощай музыка.
Патефон сделан в форме чемоданчика. Поднимаешь крышку, вставляешь в боковое отверстие изогнутую ручку, закручиваешь пружину двигателя, сажаешь диск на шпенек в центре оклеенного цветным сукном крута, нажимаешь рычажок пуска — круг завертелся. На край диска опускаешь никелированную головку на изогнутой, как лебединая шея, блестящей трубке. В головке — игла. От бороздок на диске звук передается мембране, а от нее через трубку — в железный рупор, спрятанный внутри чемоданчика. И пожалуйста — вальсы, фокстроты и всякие песни…
Ну, звук от такой старинной штуки, конечно, не ахти какой: с металлической вибрацией, шипением и скрежетом. Но именно эти скрежет и шипение вперемешку с забытыми сейчас песнями тешили мое и Петькино сердце — голос детства, голос родного дома…
Кстати, продавалась эта штука в лавке со всякими древностями и стоила сногсшибательно — как автомобиль среднего класса. Но я почесал в затылке, потоптался у прилавка и все-таки отсчитал на автомате нужную сумму. Тем более что к патефону прилагалось два десятка пластинок с записями, которые в нынешнее время никто уже не знал (разве что кроме Феликса Антуана Полоза, не к ночи будет помянут). Здесь была и милая нам «Рио-Рита», и Клавдия Шульженко с песнями про Челиту и синий платочек, и озорная мексиканская «Кукарача», и песни из военных фильмов, и щемящий душу вальс «Ночь коротка», и песенка Паганеля из фильма «Дети капитана Гранта», и еще многое в том же духе…
Петька просто обомлел от счастья. Целую неделю, вернувшись из школы, накручивал ручку, меняя пластинку за пластинкой. Только и слышалось в квартире: «Летят перелетные птицы…», «В далекий край товарищ улетает…», «Давай закурим, товарищ, по одной…» и так далее.
С неожиданным интересом и, я бы сказал, с пониманием к патефону отнесся Кыс. Едва эта штука начинала играть, он прыгал на стол, садился рядом и пристально смотрел на вертящуюся пластинку. Порой Кыс поднимал растопыренную лапу и протягивал к головке с мембраной, но не тронул ни разу: видимо, сознавал, что нельзя переходить грань дозволенного. А когда музыка кончалась, Кыс вставал, горбил спину и терся боком о поднятую крышку. Наверно, в знак благодарности.
Иногда Петька приводил Никитку и других приятелей. Мальчишки слушали сиплые, с «жестяным» привкусом мелодии, открыв рты. Дивились чуду прошловековой цивилизации и сперва не верили, что внутри чемодана нет никакой электроники, а только пружина, шестеренки и валики. Пришлось патефон осторожно вскрыть и показать гостям механические потроха.
Никитка рассказал, кстати, что после гибели Полоза хор «Приморские голоса» закрылся, нового руководителя найти не удалось.
— А я бы все равно из «Голосов» ушел, — сообщил Никитка. — Там репетициями совсем замучили. У нас в гимназии свой хор создается, называется «Солнечный парус», я в него пойду…
Я посмотрел на Петьку: «А ты?» Петька засопел и отвернулся. Никитка сказал:
— Стесняется почему-то. Сам же говорил, что в интернатском хоре целый год занимался. И на нашем концерте вон как здорово тогда выступил…
Я понял, что Петька сочинил про себя обстоятельную легенду. Ну и правильно. Никому не надо знать, откуда он на самом деле…
Петька пробормотал:
— У меня все равно скоро голос будет ломаться…
— Не выдумывай, — сказал я. — Еще очень не скоро.
— А руководительница в «Парусе» в тыщу раз лучше, чем Полоз, — добавил Никитка и смутился: вспомнил, что о мертвых плохо не говорят. Он ведь ничего не знал…
Через неделю после того разговора Петька пришел из школы очень возбужденный и в то же время молчаливый. Я на «Доценте» считал кое-какие параметры формул типа «n + a» (свертывание необычных явлений при достижении Конусом предельной скорости). Петька встал сбоку от меня, завздыхал, заперебирал худыми ногами, почесывая пятками щиколотки.
— Ты чего танцуешь, будто в туалет не терпится? — подозрительно спросил я.
Петька запахнулся в мою куртку, как в черкесскую бурку, вздохнул еще раз и признался:
— Я в ту самую лавку заходил. В ан-тик-варную… Там такую пластинку продают…
— Какую? — Совсем-совсем старинную… Как у нас в Старотополе была. Еще не для патефона даже, а для граммофона с трубой. До революции выпущенная…
У нас в самом деле было когда-то несколько таких пластинок — от маминой бабушки остались. С Шаляпиным, с известной в начале того века певицей Вяльцевой…
— А какая именно, Петух? — поинтересовался я осторожно. Очень уж он был напряженный.
— Ну, та самая. Из оперы «Дубровский». Где он поет перед портретом своей мамы: «О, дай мне забвенье, родная…» Мамина любимая… — Петька вдруг заморгал и отвернулся. И добавил чуть слышно: — Только она стоит… почти как целый патефон…
Я не помнил такую пластинку. Любимая мамина? Нет, не помнил… Наверно, Петька что-то придумал или путает. Но он впервые заговорил о маме, и я не возразил ни слова. Тут же, прямо через «Доцента», связался с антикварным магазином, узнал про пластинку, с кредитной карточки перечислил (даже не охнув) сумасшедшее число и попросил доставить пластинку с посыльным.
Через полчаса на детском роллере прикатил блестящий и мигающий огоньками робот-мальчишка (новинка здешнего сервиса). Петька на время забыл даже о пластинке — ходил вокруг этого электронного существа и задавал ему всякие вопросы. Роботенок вежливо отвечал механическим, но приятным голоском. Он отдал Петьке плоский небьющийся футляр, попросил «господ покупателей» подтвердить по связи получение заказа и уехал, мигая горящими пониже спины красными сигналами.
