Лучшая зарубежная научная фантастика: После Апокалипсиса - Коллектив авторов (книги онлайн без регистрации полностью .txt) 📗
В те дни работой жены было не допустить, чтобы из дома вынесли семейный сор. Наша мать запирала все внутренние двери даже днем, чтобы удержать отца внутри, подальше от прихожан церкви или родственников, заглянувших к нам по пути в Абуджу. Если он безумствует в гостиной, она загонит нас в спальню или выметет метлой во двор. Она даст ему виски, если он попросит, чтобы он уснул. Наша мать ни с кем никогда не говорит о таких вещах, даже со своей собственной матерью, только с нами.
Мы слышим, как он шумит по ночам, стонет, словно от боли, или шлепает кого-то. Кроха, что спит в комнате родителей, начинает реветь. Я вглядываюсь во тьму: не причинил ли папа вред моему маленькому брату? Утром лицо отца будет опухшим. И что-то сказать посмеет лишь Рафаэль. В первый раз я услышал его дивный голос, когда он спросил мать, резко и требовательно:
– Почему этот человек бьет себя?
Мать рассердилась и толкнула Рафаэля в лицо; нет, просто «отвесила пощечину» будет неверно, она пришла в ужас от того, что проблема, с которой она промучилась всю жизнь, ясна пятилетке.
– Не смей называть своего отца «этот человек»! Кто ты такой, чтобы задавать вопросы? Вижу, пришла пора приставить тебя к работе, как было принято поступать с детьми в мое время. Ты не знаешь, как тебе повезло, что ты родился в этом доме!
Рафаэль смотрел на нее, прикусив губы:
– Это не ответ на мой вопрос.
Мать совсем разозлилась и наорала на него, много еще чего кричала. Потом он выглядел таким маленьким и грустным, что я притянул его ближе к себе на тахте. Он вполз ко мне на колени и устроился там.
– Жаль, что мы не у самой реки. – сказал он, – мы могли бы гулять там и играть.
– Мамамими говорит, река опасна.
Нашу мать зовут Мими, что означает «правда», так что Мама Правда – это вроде как титул.
– Все опасно, – сказал он, выпятив нижнюю губу. У пятилетки не должно быть такого сурово-унылого лица.
Когда мне стукнуло девять, папа попытался спихнуть нас в колодец, то ли чтобы спрятать, то ли чтобы убрать с глаз долой. Его широкие ладони легли на наши затылки и плечи, притискивая нас к штукатурке. У Рафаэля был вид как у раздавленной ягоды, но он закричал в ярости:
– Нет! Нет! Нет!
И все же мой отец носил костюм и сам ездил на службу. Джейкоб Теремба Шаву работал налоговым инспектором и выборным чиновником.
Неужто другие правительственные сотрудники поступают так же? Влезают за работой в скорлупу спокойствия? Его вызывали на важные встречи в Абуджу, порой на несколько дней. Однажды Мамамими сказала за столом, не съев еще своего белого хлеба, не заботясь о том, что дети слышат ее:
– Зачем ты едешь в Абуджу? С кем ты там спишь, дикарь? Какие болезни принесешь в мой дом?
Мы не отрывали глаз от тостов и чая, ошеломленные словами матери.
– Ты обманом втянул меня в этот брак. Я оплакиваю тот день, когда согласилась. Никто не сказал мне, что ты сумасшедший!
Мой отец – не из тех, кто в доме глава. Но он поднялся, в своем рабочем костюме.
– Если тебе не нравится, уходи. Посмотрим, кто захочет тебя после того, как ты оставишь своего мужа. Кто захочет тебя без всех тряпок и драгоценностей, что я покупал тебе. Может, тебя больше не устраивает этот уютный дом со всеми удобствами. И твоя машина тебе не по нраву. Что ж, я могу отослать тебя обратно в твою деревню, и никто не станет меня винить.
Мать ринулась в кухню и принялась греметь кастрюлями. Она не плакала. Она тоже не претендовала на главную роль, но знала, что порядка вещей ей не изменить. Мой отец залез в свой джип и поехал в Абуджу в своем особом блестящем костюме, отметающем все вопросы, с отполированной до блеска лысиной и прямоугольным портфелем. Машина промчалась по обрамленной деревьями главной улице, и никто не помахал ей прощально вслед.
Полное имя Джайда – Бабаджайд. На йоруба это означает «отец просыпается». Его сына зовут Бабатанде, «отец возвращается». Многие люди верят во всякое такое в мешанине народов Нигерии.
Моя работа по мышам была опубликована в «Nature» [70] и стала широко известна. Люди хотели верить в то, что личность можно наследовать; что подавленные отцы передадут свою несостоятельность собственным внукам. Казалось, это открывает двери унаследованным свойствам, возможно, преображает теорию эволюции. Наши эксперименты убеждали: существуют не только негенетически обретенные эмоциональные тенденции, мы можем реально устанавливать уровни метила.
Мой отец родился в тысяча девятьсот шестьдесят пятом, в год, предшествовавший восстанию тивов против того, что они считали мусульманским вторжением. То было время переворотов и контрпереворотов. Из-за всеобщей жестокости мой дед покинул Джое, перевез семью в Макурди. Они шли пешком, затолкав кое-что из пожитков и моего будущего отца-младенца в тачку. Поезда, полные безголовых игбо, мчали на восток, самолеты бомбили наши собственные города – полыхала гражданская война. Мои ровесники скажут: ох уж эти старые войны. Что нам за дело до какой-то Биафры [71], а?
А мы обнаружили, что тысяча девятьсот шестьдесят шестой может дотянуться до твоей головы, вползти в твою мошонку и покрасить твоих детей красным. Ты продолжишь прошедшую войну. Раздраженные старики в деревнях, никакой живой музыки в клубах, всеобщее недоверие, солдаты повсюду, злодеяния колониализма запечатлены в дорожных картах. Мы проживем жизни наших дедов.
Снаружи блестят звезды. Будет чудесный ясный день. Традиционное облачение висит, невостребованное, в шкафу, и я боюсь за сына, который может у меня появиться. Что я передам ему? Кому захочется, чтобы его сын повторил жизнь моего отца, жизнь моего брата? Следует ли мне вообще жениться? Снаружи, во дворе, влажные от росы, выстроились белые пластиковые стулья для гостей.
Моя бабка Иверин является в гости без предупреждения. Ее имя означает «Благословение», и в нем для нас звучит горечь. Бабка Иверин посещает всех своих детей по очереди, и неважно, как далеко от нее они забрались: в Кано, Джалинго или Макурди.
У ворот вдруг останавливается такси, и мы слышим стук. Один из нас, мальчишек, бежит открывать, и там уже стоит она, стоит как принцесса.
– Иди, скажи моему сыну спуститься и заплатить за такси. И будь добр, прихвати мои сумки.
Она собирает нас в гостиной вокруг тлеющего кончика своей сигареты и изучает так, словно все вокруг не оправдывает ее надежд. Морозильная камера, которая только и может сохранить холод, газовая плита, сетка с овощами, гора жестянок с сухим молоком, сбившийся коврик на полу, безупречно гладкое одеяло на тахте, телевизор, весь день показывающий «Волшебную Африку». Проходя мимо, она со вздохом выключит его.
– Образование, – скажет она, качая головой.
Она изучала литературу в Университете Мэдисона, штат Висконсин, и пользуется этим, как пользуется своей сигаретой. Иверин крохотная, сухонькая, весьма привлекательная и элегантная в своих поблескивающих голубых или фиолетовых платьях с головными повязками в тон.
Мать моей матери тоже может присутствовать, шить что-нибудь, стрекоча на своей швейной машинке. Эти две женщины притворяются любезными, даже улыбаются. Ввалится мой отец со своим портфелем; две бабушки станут делать вид, что им все равно, где спать, но Иверин займет дальнюю спальню, а другой бабуле достанется тахта. Мой отец сядет, уставившись на собственные колени, сомкнув челюсти крепче, чем черепаха. А его сыновья решат, что так делают все дети и все матери соблюдают такой порядок.
Закончив преследовать нас по всему нашему же дому, Иверин в очередной раз вздыхает, опускается на тахту и ожидает, когда моя мать принесет ей еду. С сознанием своего долга Мамамими так и делает – семья есть семья, – после чего садится, каменеет лицом и скрещивает руки на груди.
– Тебе следует знать, что семья говорит о тебе, – может начать бабуля, сладенько так улыбаясь. – Они говорят, что ты заразила моего сына, что ты нечиста после аборта.
