Песнопевец - Желязны Роджер Джозеф (серия книг TXT) 📗
— Через несколько минут двинемся, — сказал он. — Что стряслось? Насколько все серьезно?
— Азотное опьянение, — доложил я. — И Пол начал погружаться, и начал бороться со мной, когда я попытался вытащить его.
— Пострадали оба?
— Нет, не думаю. Он ненадолго потерял загубник. Но теперь дышит нормально.
— В таком случае, в каком он состоянии?
— По-прежнему «под мухой», я полагаю. И упадок жизнедеятельности, выглядит как… пьяный.
— Порядок. Можете уже освобождаться от вашего снаряжения…
— Уже освободился.
— …и раздеть его.
— Уже начал.
— Мы радировали на остров. Медик прилетел и ждет в лаборатории. Впрочем, предупреждали, что ему необходима, главным образом, декомпрессионная камера. Так что мы медленно и осторожно доведем в ней давление до нормального на поверхности. Я займусь этим прямо сейчас… А у себя самого вы чувствуете какие-либо симптомы опьянения?
— Нет.
— Ладно. Вы покинете камеру через некоторое время… Вы что еще хотите мне сказать?
— Да нет, пожалуй.
— Тогда все в порядке. Теперь я свяжусь по радио с доктором. Если я вам понадоблюсь, свистните в микрофон. Он это выдержит.
— Ладно.
Я освободил Пола от снаряжения, надеясь, что он вскоре начнет приходить в себя. Но он не очнулся.
Он сидел, сутулясь, бормоча что-то с открытыми, но остекленевшими глазами, и то и дело улыбался.
Хотел бы я знать, что с ним стряслось. Если давление и в самом деле было снижено, он должен был прийти в себя почти мгновенно. Возможно, надо снизить давление еще чуть-чуть, решил я.
Но…
А не погружался ли он раньше, еще до начала рабочего дня?
Продолжительность декомпрессии зависит от общего количества времени, проведенного под водой в течение двадцатичасового периода, от общего количества азота, усвоенного тканями, частично — головным и спинным мозгами. Мог ли он погружаться, чтобы поискать что-нибудь, скажем, в иле, у основания сломанной мачты, среди обломков старого затонувшего корабля? Возможно, погружаться надолго, тщательно обыскивая все в тревоге? Зная, что сегодня предстоит работать на берегу, зная, что в течение всего рабочего дня в ткани тела не попадет ни молекулы азота? И вот неожиданная авария, и он должен рисковать. Он делает вид, что все в порядке, возможно, даже поощряет новичка продолжить и закончить работу. Отдыхает, пытается справиться с собой…
Очень может быть. В этом случае ценность декомпрессии, проводимой Бартелми, исчезает. У него данные о времени и глубине погружения — но только последнего погружения Пола. Черт побери, насколько я понимаю, он мог побывать в нескольких точках, разбросанных в различных местах на дне океана.
Я нагнулся над ним, изучая зрачки его глаз, чтобы привлечь внимание к себе.
— Как долго ты был утром под водой? — спросил я.
Он улыбнулся.
— Я не нырял, — ответил он затем.
— Мне нет дела до того, зачем ты нырял. Меня куда больше заботит твое здоровье… Как долго ты был внизу? И на какой глубине?
Он покачал головой и повторил:
— Я не нырял.
— Черт бы тебя побрал! Я знаю, что ты нырял. Это было у старого затонувшего корабля, да? Там где-то около двадцати фатомов. Но сколько ты там пробыл? Час? Или еще дольше?
— Я не нырял, — настаивал он. — Это правда, Майк! Я не нырял.
Я вздохнул, откинувшись назад. Быть может, он говорил правду. Люди устроены по-разному. Возможно, что его особенности физиологии сыграли такую шутку, и это был другой вариант — не тот, что предполагал я. Однако, все это было так близко к истине… На мгновение я примерил его на место поставщика камней, а Фрэнка — на место укрывателя краденого. Итак, я пришел к Фрэнку со своей находкой, Фрэнк сообщил Полу о таком обороте дела, и тот, забеспокоившись, отправился, пока все на станции спали, убедиться, что его добро по-прежнему там, где он и предполагал. Во время неистовых поисков его ткани накопили много азота, а затем произошло все остальное. И эта стройная гипотеза поразила меня своей логичностью. Но коснись это меня, я нашел бы способ прервать погружение. Я всегда мог соврать что-нибудь для того, чтобы подняться наверх раньше срока.
— Ты не можешь вспомнить? — попытался я еще раз.
Он начал без особого воодушевления клясть все на свете, но потерял последний энтузиазм после дюжины-другой слов. А затем он протянул:
— Почему ты не веришь мне, Майк? Я не нырял…
— Ладно, я верю тебе, — сказал я. — Все в порядке. Так что, отдыхай.
Он потянулся и вцепился в мою руку.
— Значит, все прекрасно, — решил он.
— Ага.
— Все это так — как никогда не было прежде.
— С чего ты взял? — поинтересовался я.
— …прекрасное.
— О чем ты? — настаивал я.
— Ты знаешь, я никогда не притронусь ни к одному из них, — сказал он в конце концов.
— Тогда в чем же дело? Ты знаешь?
— Проклятая красота… — сказал он.
— Что-то стряслось на дне? Что это было?
— Я не знаю. Уходи! Не зови это обратно. Все так, как должно было быть. Всегда. Не та дрянь, что ты взял… Начало всех неприятностей…
— Прости, — сказал я.
— …это началось…
— Я знаю. Прости, — рискнул я. — Добытые вещи… не иметь…
— …говорено, — говорил он. — Растранжирь их…
— Я знаю. Прости. Но мы дали ему, — продолжал я.
— Ага, — отреагировал он: — Затем… О, господи!
— Алмазы… Алмазы в безопасности, — предположил я быстро.
— Дали ему… О, господи! Прости.
— Забудь. Скажи мне, что ты видел, — попросил я, пробуя вернуть его к тому, о чем мне хотелось услышать.
— Алмазы… — сказал он.
Затем он разразился длинным и бессвязным монологом. Я слушал. Снова и снова я говорил что-нибудь, чтобы возвращать его к теме алмазов, все готовился бросить ему имя Руди Майерса. Ответы его оставались фрагментарными, но в целом картина начала проясняться.
Я спешил, стараясь узнать как можно больше, пока не вернулся Бартелми, чтобы продолжить декомпрессию. Я боялся, что Пол неожиданно протрезвеет именно таким образом и срабатывает декомпрессия, если вы не ошиблись в диагнозе. Он и Майк, насколько я понял, принесли алмазы — но откуда они, установить не удавалось. Сколько бы я ни пытался выяснить о роли Фрэнка, Пол лишь только бормотал какие-то нежности по поводу Линды. Но кое-что я все-таки сумел из него вытянуть.
Видимо, Майк о чем-то проболтался однажды, приняв в заднем помещении «Чикчарни» наркотики. Руди это настолько заинтересовало, что он составил снадобье, несколько иное, чем «Розовый рай» — и, наверное, не один раз. Это могло быть одной из тех коварных ловушек, о которых я слыхал. И после этого Руди обслуживал Майка и выведал у него всю историю, и почувствовал, что запахло долларами. Только Пол оказался куда умнее, чем он думал. Когда Руди затребовал плату за молчание и Майк сказал об этом Полу, Пол выдал идею о «помешательстве» дельфинов в парке и предложил Майку поучаствовать в этом чтобы он предложил Руди встретиться с ним в парке для получения платы. Остальное было окутано какой-то дымкой, потому что упоминание о дельфинах сдерживало его. Но он, очевидно, поджидал в условленном месте, и они с Майком занялись Руди, когда тот добрался до места засады; один держал жертву, а другой обрабатывал шантажиста дельфиньей челюстью. Но было не совсем ясно: или Майк был ранен в схватке с Руди и Пол решил прикончить его и придать и ему вид дельфиньей жертвы, или же он спланировал эту часть заранее и после первого убийства напал на Майка, застав его врасплох. В любом случае дружба между ними со временем ослабела, и дело с шантажом окончательно рассорило их.
Примерно такой рассказ я выслушал, перемежая его бормотание своими наводящими вопросами. Очевидно, убийство Майка потрясло его больше, чем он предполагал. И он по-прежнему называл меня Майком, говорил, что сожалеет о случившемся, и я поддерживал его бред.
Прежде, чем я сумел вытянуть из него что-либо еще, вернулся Бартелми и спросил меня, как идут дела.
— Пол бредит, — ответил я, — и больше ничего.