На берегах тумана - Чешко Федор Федорович (электронные книги бесплатно .txt) 📗
Но Леф на нее не пялился. Леф сидел в противоположном углу, теребил выткнувшийся из трещины скрюченный хворый стебелек и маялся, пожалуй, похлеще Ларды, хоть и из-за другого. Бешеные его не слишком пугали, потому что представлял себе он их смутно; за Хона особой тревоги не было — твердо верилось, что сильнее его в Мире быть никого не может. Да и с прочими ничего плохого не случится: отец же с ними, он защитит, ежели что.
А вот Ларда... Очень хотелось сделать так, чтобы стала она добрее, чтобы не смотрела презрительно и зло. Но Леф понимал: что он ни выдумай, хоть поперек себя извернись, а получится только хуже. И потому так радовавшая сперва необходимость быть с ней вдвоем теперь ужасала. А еще угнетало то, что отец велел играть, но играть нельзя — от этого плачет Ларда.
Тянулось время, вязкое, будто смола, и на душе у обоих становилось все хуже. Первой не выдержала Ларда. Она совершенно не могла сидеть вот так, бездельно, но делать было ну совсем нечего, даже смотреть было не на что — долину по-прежнему застил дым — и оставалось только одно: говорить. Пусть хоть с этим, никчемным. Пусть. Больше-то не с кем...
Не меняя позы, не оборачиваясь к Лефу, будто бы и не с ним, а сама с собой, заговорила она о том, что четверо воинов (даже будь они все таковы, как Торк или Хон) с троими проклятыми не управятся — воинов надо бы не менее десятка, иначе за жизни бешеных заплатить придется недешево; что разыскивать бешеных в таком дыму или (упаси, Бездонная!) в скалах — дело безнадежное и смертельное, и что ведь просила она отца решиться взять с собою Цо-цо, а тот не захотел, сказал: «Убьют его бешеные, а другого пса, обученного охоте, раздобыть нелегко, и обойдется он слишком дорого». Но только все-таки дешевле и лучше собаку потерять, чем родителя. Потом Ларда рассказала, что верхушка пальца огорожена камнями, чтоб снизу не видать было засевших на ней, а еще — так, на всякий случай. Потому что хоть обычно бешеные и не имеют другого оружия, кроме голубых клинков, но говорят, будто когда-то у одного из них случилось неведомое, с грохотом метавшее гирьку втрое дальше пращи.
Потом жадно вслушивавшийся в ее бормотание Леф осмелился спросить, не могут ли бешеные вскарабкаться сюда, на Палец, а Ларда очень обидно засмеялась и сказала, что не могут: в одиночку до ступеней не дотянуться, а сообща бешеные делать ничего не умеют, потому как не знают речи и неспособны сговориться между собой. Воины рассказывают, будто проклятые друг друга как бы не замечают и нападает каждый сам по себе. Но своих они никогда не рубят, а когда их двое, то ежели один тяжко поранен и кричит, другой прибегает его защищать и не покидает, а бродит поблизости, покуда пораненный не умрет. Эта едва ли не единственная слабость бешеных часто спасала живущих в опасной близости от Ущелья Умерших Солнц.
Пронзительный свист вспорол задымленную тишину где-то недалеко, справа, и слева подступившие к долине утесы ответили таким же свистом — протяжным, тревожным. Ларда смолкла, вскочила. Леф тоже вскочил, подбежал к ней, пытаясь заглянуть в лицо, понять, что случилось. И снова свист, короткий и резкий, словно предсмертный визг, — не разобрать, откуда. И агония эха в изломанных скалах. И опять тишина.
— Они нашли бешеных, — Ларда судорожно сглотнула, будто в горле у нее застряло колючее и сухое. — Наши двоих нашли, а десятидворцы одного. Рубятся. Ох, не пустовать сегодня Вечной Дороге...
Леф не слыхал сказанного Торковой дочерью, потому что стояли они рядом, его плечо касалось вздрагивающего Лардиного плеча, и она не отодвигалась — конечно же, потому, что просто не замечала этого, но пусть хоть так, подольше бы...
Подольше не вышло. Где-то в задымленном недалеке родился новый звук — протяжный и гулкий, дробящийся эхом рев, торжествующий, нечеловеческий, хищный, от которого Ларда вскрикнула и побелела, а Лефовы волосы встали дыбом.
— Бешеный... — Лардин шепот был невнятен, потому что губы ее тряслись; она сдавила виски судорожно стиснутыми кулаками, пытаясь унять дрожь, только ничего не получалось. — Так кричит бешеный, когда убивает... Но ведь это же он слева кричал, ты же слышал, Леф? Ведь правда же, это было слева?
Леф торопливо закивал, надеясь успокоить ее, хотя разобрать, откуда прикатились отголоски сулящего беду крика, было невозможно. А потом, сообразив, что направо ушел и его отец, почувствовал неприятную сухость во рту и слабость в коленях.
Ларда вдруг больно вцепилась в него, встряхнула и тут же отпустила, принялась оглаживать Лефовы плечи с какой-то несуразной ласковостью.
— Леф, хороший... Ты же хороший, ты храбрый-храбрый, ты совсем уже мужик взрослый, воин, ну как есть — воин. — Она подтащила парнишку к куче метательных камней, заставила взять один, потом почти перегнулась через оградку. — Видишь валун большой, там, внизу? Брось в него, брось, попади! Да ну же ты, бестолочь, мозгляк худосочный, бросай!
Леф бросил. Не потому, что хотел попасть, а потому, что Лардина истерика перепугала его хуже только что слышанного нелюдского рева. Когда увесистый камень разлетелся мелкими осколками, грохнувшись о ноздреватый, лишайниками заросший валун, Леф поразился неожиданной своей ловкости, а Ларда завизжала от восторга:
— Так его, так! Убил! И бешеного, когда сунется, — камнем его, вот так! Если не побоишься, опять получится. Ты же не побоишься, правда? Не побоишься один?
Только когда Ларда взялась за канат и перебросила ногу через ограждение, Леф понял, что она задумала. Он бросился следом, обхватил, повис на ней с криком:
— Не надо, не уходи! Я не смогу один! Я не умею! Зачем ты, они же тебя убьют!
Ларда, рыча от ярости, ударила его кулаком в лицо, и еще раз, и снова, в полную силу, но вырваться ей не удалось. А потом внизу, совсем близко, раздался надрывный, сорванный крик, и они, разом забыв о своей бессмысленной драке, бросились на противоположный край площадки смотреть, что за новая беда приключилась у подножия Пальца.
Опять переменившийся ветер сдернул с Долины дымовой полог и позволил увидеть все.
Кричал чернобородый. Он бежал к Пальцу, бежал изо всех сил, вот только сил у него оставалось немного. Нагрудник его был залит красным, на губах лопались кровавые пузыри, он шатался на бегу, и ближние утесы множили его хриплое дыхание издевательским эхом. А следом за ним тяжелыми длинными прыжками неслось, громыхая, чудовище — двуногое и двурукое, но с голым огромным гребнистым черепом, отблескивающим подобно редкостному железу; с плоским безносым и безгубым лицом, на котором вместо глаз зияла чернотой слепая узкая щель. А плечи, грудь, живот ужасной твари прятала под собой лязгающая тусклая чешуя, а во вскинутой правой руке голубоватыми бликами вспыхивало широкое и длинное лезвие, оканчивающееся хищным вытянутым жалом. Голубой клинок. Бешеный. Смерть. Леф видел, как бешеный догнал чернобородого, как от удара рукоятью проклятого клинка слетел, покатился по траве островерхий нелепый шлем, и сам чернобородый тоже покатился по траве и замер, широко раскинув бессильные руки.
А потом над ухом у Лефа что-то завыло — тонко, страшно, — и когда он оглянулся, втягивая голову в плечи, то оказалось, что это Ларда раскручивает пращу.
Вскрикнул воздух, раздираемый рвущейся на волю гирькой; под звонкий веселый лязг над головой бешеного взметнулось облачко глиняной пыли, и он медленно, словно нехотя, осел на колени, уткнулся лицом в траву, нелепо вывернув локти.
С какой-то пониманию недоступной тревогой смотрел Леф на его мучительно дергающуюся спину, гадая, сможет ли оправиться от удара казавшееся неуязвимым чудовище. Похоже, что нет, похоже, что уже ладится оно на Вечную Дорогу. Хотя проклятых Бездонная, верно, не удостаивает после смерти Вечной Дороги...
Мигом позже мысли о бешеном будто выдуло из Лефовой головы, потому что он увидел Ларду. Увидел там, внизу. Она вывернулась из-за подножия Пальца, кинулась к скорчившемуся в траве чудищу, и в кулаке ее был нож. Зачем, ну зачем?! Ведь можно было, не испытывая долготерпенья Мглы, добить бешеного гирьками. Или она диковинный свой нож захотела опробовать по-настоящему, или, уже вбив себе в голову, что нужно ей слазить, о другом и думать забыла? Глупая...
