Концессия на крыше мира (Советская авантюрно-фантастическая проза 1920-х гг. Т. XXVII) - Наги Алексей Львович (книга регистрации TXT) 📗
— Киссовен! Это невозможно! Наложение запрета должно быть обосновано! И обосновано фактами…
— Это-то и мучительнее всего, что у нас нет фактов! Пойми, Соколов, мое положение!.. Я, логически рассуждая, прихожу к заключению, что все мои опасения — вздор и пустяки… И в то же время не могу отделаться от мысли, что теллит в руках Моргана… — а ведь нет сомнения, что он попадет в руки Моргана, — может стать грозным оружием.
Соколов поражался мыслям Киссовена.
Для него уже давно не был секретом тот знаменитый разговор, который в свое время подслушал Киссовен в Институте Рыкова. Именно Соколов выяснил, что передача разговора произошла благодаря сохранившейся в комнате Мак-Кертика и Дунбея электропроводке старого типа.
Содержанию этого разговора он, однако, не придавал крупного значения.
Наоборот, бывали моменты, когда он подтрунивал над Дунбеем, которого любил называть в таких случаях «тюфяком».
— Умный этот Дунбей, а идет на удочку старика, как мальчишка. Тюфяк он и больше ничего. Если бы Мак-Кертик заговорил о «чистой науке», то Дунбей обязательно прослезился бы. Разве это настоящий деятель науки? — вскипел Соколов.
Так было и на этот раз, вечером 5 августа, когда он вместе с Киссовеном направился в свою маленькую шлифовальную мастерскую для завершения работы по изготовлению нового крупного объектива.
Он был сегодня особенно жизнерадостен, и ему хотелось развеселить Киссовена.
— Нам не страшно никакое грозное оружие, которое может очутиться в руках Моргана. Не мне говорить тебе о том, что Евразия — самостоятельная экономическая единица, которая совершенно не нуждается в помощи или в связи с Америкой. Мы можем порвать в любой момент всякие отношения с Америкой, и это не отразится на нашей жизни. Если бы в стране Моргана не существовало угнетенных, эксплуатируемых трудящихся, нам вовсе не надо было бы думать о ней.
Подходя к мастерской, Соколов вспомнил, что не захватил с собой оправы, специально приготовленной для нового объектива.
Через десять минут оправа была на месте.
Соколов рассказал Киссовену, что видел, как Эди и Дунбей вместе вошли в его дом.
— А что, если поговорить с Дунбеем серьезно?.. Все то, что мы о нем знаем, все то, что о нем рассказывает Эди, говорит за то, что он славный малый. Я думаю, что он не знает, что делает. Если с ним поговорить серьезно, он сумеет выбрать между своим американским гражданством, которым так кичится Мак-Кертик, и благом человечества, к которому стремимся мы, — проговорил Киссовен больше для себя, чем для Соколова.
Действительно, Соколов, занятый прилаживанием оправы, или не расслышал слов Киссовена, или не хотел вовсе возобновлять разговора. Во всяком случае, он оставил слова Киссовена без ответа.
За работой не заметили, как минула ночь. Киссовен принимал во всем деятельное участие.
Исчисления были сделаны. Результаты их превзошли самые смелые предположения Соколова. Он был радостно взволнован и, как бы снова испытывая прочность кертикита, постукивал им в такт речи Киссовена по столу.
Кертикитовый полуобъектив, как и пластинка, выдержавшая в зале Моргана выстрел из револьвера Мак-Кертика, несмотря на видимую стеклянную хрупкость, с металлическим звоном отскакивал от мраморного стола совершенно неповрежденным.
Соколов приступил к заполнению полости объектива памтуином.
Обе половинки объектива были опущены в ванну, наполненную памтуином.
— Половинки сложены… Так… Воздушных пузырей в полости нет… Киссовен! Будь добр, передай мне оправу.
Киссовен погрузил оправу в ванну.
— Вот так! Объектив уже в оправе… Но… оправа чуть-чуть велика. Сейчас возьмем и… готово…
Соколов сжал оправу и… произошло нечто непредвиденное, непонятное.
Соколов вскрикнул.
Киссовен недоумевающе следил за движениями своего помощника.
Тот с необычайной быстротой выхватил руки из ванны. Они были в крови.
Киссовен немедленно занялся осмотром рук Соколова.
На правой руке оказались четыре небольшие поверхностные резаные раны, на левой — одна большая, зияющая, тоже резаная рана.
Вместе осмотрели ванну.
И… нашли в ней несколько обломков кертикитового объектива с острыми краями.
Объектив, по-видимому, при зажиме лопнул, и осколки поранили руки.
Соколов еще не находил слов.
Киссовен был по-прежнему спокоен.
— Тут что-нибудь неладно! — сказал Киссовен.
— Надо немедленно исследовать! — отвечал Соколов, пришедший, наконец, в себя от изумления.
XVIII
ТЕЛЛИТ ЗА ПРЕДЕЛАМИ ЕВРАЗИИ
Киссовен тщательно осмотрел руки Соколова.
— Тебе руки еще пригодятся. Я, прежде всего, займусь перевязкой ран. Ты ведь истекаешь кровью. Особенно меня беспокоит твоя левая рука.
— Учти, что мы впервые имеем дело с осколками кертикита. Нужно будет следить, не появятся ли какие-нибудь осложнения, а установить причину неудачи мы всегда успеем.
— А что это такое? — недоуменно спросил Киссовен, услышав сирену, возвещающую прибытие авиетки скорой медицинской помощи. — Неужели на нашей спасательной станции имеется экран Терехова?
Однако, спустя несколько секунд авиетка пролетела мимо.
— Что же произошло?
За все время работы на концессии еще не было ни одного серьезного случая, который требовал бы немедленной медицинской помощи.
Опыты с объективами Мейерлинга были брошены.
Киссовен решил немедленно выяснить, что случилось. Он наложил временную перевязку на руки Соколова, и они вместе вышли из мастерской, направляясь в больницу, где из уст Эди и Клавы услышали тревожный рассказ о несчастном случае с Дунбеем.
Причин для тревоги было достаточно.
Все усилия медицинского персонала вернуть Дунбею сознание оказались тщетными. Врач с минуты на минуту ждал смерти.
Эди была почти невменяема.
Киссовен, не теряя присутствия духа, занялся выяснением вопроса, каким путем попал Дунбей на электрическую станцию.
Его спокойствие, уговоры Соколова и Клавы подействовали на Эди, и она постепенно, вначале бессвязно, затем последовательно, рассказала им о событиях предыдущего дня.
Эди хорошо помнила последние слова Дунбея: «Я сейчас же должен разыскать Киссовена или Соколова. Евразии грозит серьезная опасность! Завтра теллит будет за пределами Евразии. Нужно принять меры сегодня же!»
Стало очевидно, что Дунбей, разыскивая Киссовена и Соколова, побывал во всех частях и цехах концессии. На электрической станции, по-видимому, второпях, он задел передаточный вал, и это стало причиной его гибели.
Теперь он лежал на операционном столе без сознания, и, увы, не было надежды на то, что он сможет когда-нибудь сообщить Киссовену или кому-нибудь другому, что именно грозит Евразии.
Киссовен был в глубоком раздумье.
«Завтра теллит будет за пределами Евразии».
Он вспомнил секретную беседу, которую он вел 19 января с председателем ЦИК Евразии Соммером по поводу случайно подслушанного им разговора между Мак-Кертиком и Дунбеем.
Он сам горячо ратовал за утверждение концессионного договора. Он рассчитывал тогда не только на превосходство научных сил Института имени Рыкова, но и на то, что Мак-Кертик преувеличивает значение теллита.
И где же гарантии, что Памир — единственное месторождение теллита?.. Что, если Мак-Кертик обнаружит еще где-нибудь теллитоносные породы, и Евразия вовсе будет лишена возможности иметь теллит?!
Несомненно, концессионный договор необходимо было заключить!
«Да-а теллит сегодня будет вывезен в Америку!»
Но что предпринять, чтобы предотвратить несчастье, виновником, хотя и косвенным, которого может оказаться он, Киссовен?
Единственный человек — Дунбей, который мог бы разрешить все его сомнения, но он был при смерти и не мог произнести ни слова.
Киссовен пробыл два часа подряд у постели Дунбея.
Напрасно.
Состояние Дунбей не изменялось.
Киссовен находился еще около Дунбея, когда в больницу прибыл Мак-Кертик.
