Человек напротив - Рыбаков Вячеслав Михайлович (книги читать бесплатно без регистрации .txt) 📗
Вот так, думал Симагин, с трудом сохраняя лицо спокойно сочувствующего слушателя. От боли и отвращения к себе в груди его будто сжались какие-то ледяные тиски. Вот так, чистоплюй болотный. Это тебе не о поколениях рассуждать, не об общих тенденциях. Это был твой личный выбор. И ты предпочел ничего о них не знать. Спрятался за очень благородное: раз я им не нужен, значит, я не имею права вторгаться в их жизнь, не имею права совать свой нос в дела, к которым они… она… если бы я ее спросил, меня бы ни за что не допустила. Один раз, дескать, я спросил. Получил по морде — и успокоился. Не в том смысле успокоился, что стал спокоен, а в том, что решил не брать на себя ответственность за непорядочный поступок: выяснение ее обстоятельств против ее воли. Я в замочные скважины за любимой женщиной не подглядываю! А если бы подглядел, увидел бы вещи, которые дали бы тебе право на многое… Должен был подглядеть, тварь!!! А теперь уже поздно. Поздно? Поздно. Ах, поздно! Хоть вешайся, хоть башку себе раскрои об асфальт — это можно, это никогда не поздно. А спасти ее — поздно. А что же теперь? Теперь — Антон. Про него я тоже не счел себя вправе что-то знать, раз она решила его ко мне не пускать. Ах, тряпка. Она была права тогда, права кругом и во всем: тряпка, ничтожество. А теперь — Целиноградский котел. Ну, Антона я вытащу. Клянусь. Асенька, девочка моя, Тошку я спасу, обещаю. Значит, Целиноградский котел… Конечно, ей ничего не сообщили. У нас вообще о котле не сообщали, и в Уральском Союзе тоже ни слова в официальных СМИ. Мясорубка. Две российские дивизии, полученные по военной статье договора о взаимопомощи, Уральский Союз кинул на юг, тщась удержать хотя бы те лоскутья северного Казахстана, которые в основном населены русскими; но в марте Шестой тумен казахских волонтеров внезапно — разумеется, лишь для окружающих внезапно, не для себя — перешел на сторону таджикских талибов, полностью оголил тургайский фланг и сам ударил уральцам и их союзникам в спину.
— Андрей, у тебя что-нибудь… болит? — осторожно спросила Ася.
— Н-нет… почему ты так решила?
— У тебя такое лицо…
— Нет-нет.
— Ты извини, я надоедаю тебе со своими проблемами… я понимаю, что ты в этих делах ни бум-бум… Очень долго рассказываю?
— Я тебя внимательно слушаю, Ася. А в списках пропавших без вести его тоже не было? — спросил Симагин, чтобы оживить разговор и тем раскрыть начавшие было в очередной раз смыкаться створки Асиной раковины.
— Не-ет, в том-то и дело! Вообще ничего! — Она была счастлива уже оттого, что вдруг нашелся человек, которому все это можно рассказывать. Не сухую сводку из трех фраз, покороче, поинформативнее, как, скажем, той же Александре, а от души, так, как выговаривается. Симагин. Надо же, Симагин. Кто бы мог подумать. — В одном комитете матерей, правда, какой-то капитанчик-регистратор намекнул… именно намекнул, понимаешь, ничего конкретного… будто некий теплоход, на котором по реке Белой транзитом перевозили новобранцев из России, был то ли захвачен пограничниками башкир, то ли потерпел аварию… Знаешь, у нас теперь, по-моему, там, где авария, сваливают на диверсию, а там, где какой-то военный провал, сваливают на аварию. Вот помяни мое слово!
— Похоже на то, — сквозь зубы проговорил Симагин. Сволочи! Сволочи!! Несчастные бабы сутками, неделями обивают пороги, ночуют в приемных, на коленях стоят и молят об одном: скажите! Уж не спасите, ладно, Бог с вами — хотя бы просто скажите! И не говорят. Крутят-вертят, намеки, понимаете ли, как бы невзначай разнообразные подкидывают, чтобы у всех мозги пошли наперекосяк от обилия противоречивых и невнятных версий, чтоб никто уже ничему не верил и все махнули бы на все рукой. Капитанчик-регистратор…
— У тебя тоже такое впечатление? Ну, вот… А раз захвачен, или раз авария на чужой территории, значит, надо еще несколько месяцев ждать, пока поступит информация. Пока там вся эта дипломатическая переписка провертится… Понимаешь? Ну с ума сойти! Письмо от него последнее было в феврале, я говорила, да? Сейчас — август. И еще несколько месяцев ждать!
Антон, думал Симагин. Антошка. С которым мы ходили в тогда еще работавшую химчистку, его рука в моей, — и потом, беря Асю за руку, я в первый момент всегда удивлялся: какая у нее рука большая. Который хотел стать писателем, как мой друг дядя Валерий Вербицкий, чтобы решить все на свете неразрешимые вопросы — потому что решать неразрешимые вопросы есть профессия писателей, так ему сказал я… У меня до сих пор лежит тетрадка с его первым рассказом, он подарил. Рассказ о том, как у маленького мальчика поссорились мама и папа, и мальчику стало так одиноко и страшно, так худо и так жалко их обоих, что он начал умирать; и, спасая его, мама и папа вынуждены были встречаться, посменно дежурить у его постели, советоваться, как лучше сделать то или это, все время быть вместе, и они даже не заметили, как опять помирились, и тогда мальчик поправился… Целиноградский котел. Без малого семь тысяч мальчишеских трупов.
— Ну, я понял, — сказал Симагин. — Завтра попробую начать дергать за ниточки. Ты не думай, кой-какие возможности у меня есть.
— Да ладно… — сказала Ася. — Знаешь, я уж забыла, зачем тебе это рассказываю. Просто так… Делюсь с не вполне чужим человеком.
— Спасибо, — проговорил Симагин. У него болели скулы — так стиснулись челюсти, пока слушал.
— Симагин, — в наглую попросила Ася, — а давай еще коньяку треснем.
— Давай, — улыбнулся Симагин и поднялся.
— А давай я закурю, — сказала Ася, внимательно глядя, как он разливает свою гомеопатию.
— Конечно, кури, Ася, какой разговор. Будь как дома.
— О-о! — сказала Ася. Теперь она просто блаженствовала. Ай да Александра. Тут и впрямь свет, подумала она, пригубив коньяк. С удовольствием раскурила сигарету. Выговорилась. До чего же славно выговорилась. Надо же, на сердце легче.
— Ась, — попросил Симагин, — а теперь расскажи все-таки, как тебя ко мне занесло.
— Ох, Андрюшка, это отдельный цирк. Ты сейчас просто обалдеешь! Значит, в полном бабьем отчаянии я хватаюсь уже за какие только подвернутся соломинки, и надо ж такому случиться…
Симагин слушал. Вот это да, думал он. Вот это да. Эмпатка, разумеется. И очень сильная, могла бы на эстраде выступать. Был такой Вольф Мессинг во времена моего детства и ранее… Но что, собственно, она почувствовала? Я же как пень сижу. Дерево деревом. Не очень понятно. Неистовое, на уровне инстинкта самосохранения старание так вести себя, чтобы застраховаться от любых этически нежелательных последствий — как свет воспринимается, что ли? Интересно. Надо было бы с нею поговорить… Только вот разберусь с Антоном. Нет, нет, Антона я вытащу. Это реально. Я чувствую, что это реально, это мне по силам. Хоть какая-то польза от тебя будет в этом мире, Симагин.
— И вот я здесь, граждане судьи, — закончила Ася и вдруг почувствовала, что у нее слипаются глаза. Вторая рюмка ее добила, сработала не как тоник, а как снотворное. Сейчас ей море было по колено, и разлучаться с так по-доброму слушавшим ее Симагиным никак не хотелось, но очень хотелось спать. И Симагин, чертяка, снова все почувствовал.
— Дело к двум идет, — мягко сказал он. — Давай-ка я тебе покажу, где именно ты будешь нынче смотреть сладкие сны.
— Почему ты думаешь, что я буду смотреть сладкие сны?
— Потому что коньяк был сладкий.
Ася засмеялась. Ужасно хотелось сказать сидящему напротив человеку что-то ласковое. Или даже по руке погладить, что ли. Но… вдруг он решит, что она вот этак вот и впрямь пытается к нему вернуться?
И не примет?
— Симагин, Симагин, ты не зазнавайся… — сонно пробормотала она.
— Ни в коем случае, — серьезно сказал он. — Пошли.
Они пошли. Это было поразительно. Как будто он нарочно готовился к ее приходу. Может, они с Александрой все-таки удивительнейшим образом сговорились? Ох, чушь. Но не может же этого быть: мебель та же, стоит так же… книжки те же, что Антон тогда читал. Закладки Антоновы торчат, Боже мой! Вот эта, с утенком… мы десяток таких купили, когда Антон пошел в школу. Я про них и забыла, а теперь вспоминаю, узнаю — точно, те… Мемориал. Даже нарисованная когда-то Антошкой картинка, совсем выцветшая, висит, приколотая кнопками — наверняка теми же самыми! — на своем тогдашнем месте. Наверное, ее и снять теперь нельзя — на обоях останется темное пятно по форме листа. Висит тут все эти годы… как укор. Мне укор, подумала Ася и помрачнела. Я ушла. Это что же, я — просто-напросто стерва? Вот так открытие! Стоило за этаким открытием сюда тащиться… Симагин достал из комодика постельное белье, кинул на кресло. Достал рыжую подушку, взялся за наволочку. Он что, мне еще и стелить будет?
