Освобожденный Франкенштейн - Олдисс Брайан Уилсон (книги онлайн без регистрации TXT) 📗
— Весьма характерный для вегетарианца каламбур, — сказал Байрон, вторя общему смеху.
— Уже через несколько поколений вегетарианцами станет все человечество, — провозгласил Шелли, размахивая в воздухе ножом. Его тирады вторили перепадам настроения. — Как только все поймут, сколь близкая наша родня животные, поедание мяса будет заклеймено позором, как чересчур схожее, чтобы его можно было терпеть, с каннибализмом. Только вообразите, какой облагораживающий эффект произведет это на массы! Через какую-нибудь сотню лет успехи физических наук… О Альбе, вам следовало бы поговорить на эти темы со старым Эразмом Дар-вином! Он предвидел время, когда пар внедрится практически повсюду…
— Как при приготовлении этой пародии на барашка?
— Пар — основа всех достижений сегодняшнего дня. Представьте, что это
— лишь самое начало революционных усовершенствований буквально во всем.
Обуздав пар, мы теперь учимся использовать газ — еще одного могучего слугу.
А ведь мы — всего-навсего предшественники тех поколений, которым суждено подчинить себе великую жизненную силу электричества!
— Итак, все идет лучше некуда, — вмешался Байрон. — С воздухом, водой и огнем. Ну а что наши просвещенные потомки собираются поделывать с четвертой стихией, землей? Найдут ли и ей какое-то применение — кроме закапывания в нее прогнивших тел?
— Земля будет свободна для всех и каждого. Неужели вы не понимаете?
Мэри, объясни! Когда мы поработим стихии, впервые в истории уничтожено будет рабство. Исчезнет порабощение человека человеком, ибо в дело вступят слуги в виде питаемых паром и электричеством машин. И все это означает, что забрезжит заря всеобщего социализма. Впервые не станет ни высших, ни низших.
Все будут равны!
Байрон рассмеялся и уставился себе на ноги.
— Сомневаюсь, чтобы это входило в намерения Бога! Он никак этого не выказывал!
— Это намерения не Бога! Это намерения Человека] Пока они могут быть обращены к добру… Человек должен исправить природу, заметьте-ка, а никак не наоборот. Мы все в ответе за этот сказочный мир, в котором нам суждено было родиться. Я чувствую, что грядут времена, когда человеческая раса будет править, как ей и подобает, — словно заботливые садовники, пекущиеся о необъятном саде. А потом, быть может, как и лукиановские герои, мы сможем перенестись на Луну и возделывать ее. И остальные планеты, что кружат вокруг Солнца.
— Не думаешь ли ты, что человечеству надо будет чуть изменить саму свою природу, прежде чем это случится, Перси? — робко произнесла Мэри. Она почти не сводила глаз с его лица, хотя он бродил теперь по комнате, сопровождая свои слова энергичными жестами.
— Его природа и в самом деле изменится — человек уже дал толчок этим переменам! — пылко вскричал Шелли. — Старый, прогнивший, самодовольный распорядок восемнадцатого века навсегда минул, — мы движемся к веку, когда воцарится наука, когда отчаяние уже не сможет попирать доброту! Будет слышен голос каждого!
— Представляю, что это будет за Вавилон! Ваше видение будущего пугает меня, — промолвил Байрон. — То, что вы пророчите, — расчудесно и способствует биению интеллектуальной жизни. Более того, мне бы очень хотелось, чтобы вы прочли подобную лекцию моей треклятой жене и сказали ей, что ее прогнившему и самодовольному образу жизни пришел конец. Но я не разделяю вашего прометеевского видения человека. Я вижу в нем подобострастного и ничтожного педерастя! Бы пишите его с большой буквы, как у Меррея; по мне, чем меньше для него шрифт, тем лучше. Вам кажется, что отчаяние можно искоренить машинами — какой-то паровой лопатой, вероятно.
Для меня же отчаяние — извечная участь человека, забыть о которой не дает маячащий вдалеке призрак — семь отмеренных ему десятков лет. Что может изменить здесь физика?
— Согласен, естественный порядок вещей со всеми его сугубо временными условностями достоин того, чтобы его разбранить. Юностью, например, стоило бы вознаграждать после весьма сурового экзамена многоопытных людей, а не раздавать ее бесплатно простым мальчишкам. Но вы же намерены предоставить управление естественным порядком парламенту. Подумайте, насколько хуже станет этот порядок, если заправлять им будут завтрашние Норты и Каслри!
— Я говорю о том, Альбе, что машины освободят людей, всех «немых, безвестных Мильтонов» из стихотворения Грея. И тогда во главе преобразованной социальной системы не останется места для таких ничтожеств и гадюк, как Норт или Каслри. Способности получат возможность заявить о себе во весь голос, честность станет пользоваться уважением. Юность не будет скована, поскольку все извращения, свойственные нынешнему порядку, будут уничтожены, уничтожены навсегда!
Его глаза сверкали. Он возвышался над Байроном и пытался заглянуть тому в лицо. Несмотря на принятую им дилетантскую позу, я видел, что Байрон тоже захвачен этой темой.
— Возможно ли, что машинерия устранит угнетение? — спросил он. —
Вопрос в том, что усиливают машины в человеческой природе — добро или зло.
До сих пор все, что мы видели, не очень-то обнадеживает, и я подозреваю, что новые знания способны повлечь за собой новое угнетение. Французская революция намеревалась исправить естественный порядок, но почти ничего не изменила. И уж во всяком случае не приостановила развращения власти!
— Но это все из-за того, что французы продолжают настаивать, будто в обществе есть верхи и низы. Социализм все это изменит! Нужно только помнить, что как раз нынешний порядок и неестественен. Мы и стремимся к более естественному порядку, при котором исчезнет неравенство. К тому времени, как мы с вами состаримся…
— Я раньше застрелюсь!
— К концу этого столетия вся планета… ну да, крошка Уилмышка, будем надеяться, доживет и все это увидит. Можно вызвать совершенно новые силы, силы, которые парят в воздухе, сгущаются в будущем, таятся в людских умах, — как Просперо вызвал Ариэля.
— Не забывайте, он вызвал к тому же и Калибана! Что произойдет, если этими новоявленными силами завладеют те, кто и без того обладает властью — и кто, в конце концов, находится поэтому в самом удобном положении, чтобы ими завладеть?
— Потому-то нам и нужен новый общественный порядок, Альбе! Тогда новая сила достанется поровну всем и каждому. Что вы скажете на это, мистер Боденленд?
Внезапно повернувшись ко мне своим озаренным лицом, Шелли стремительно уселся на один из стульев, вытянул вперед ногу и оперся о бедро рукой, явно приглашая меня подхватить ненадолго нить разговора.
В конце концов, подумал я, в этом настоящем нет никого, кто был бы более подготовлен говорить на темы будущего. И как приятно обращаться к столь восприимчивым умам! Я взглянул на Мэри. Она стояла рядом с Шелли, внимательно слушала, но сама молчала.
— В одном очень важном отношении я уверен, что вы правы, — сказал я, обращаясь к Шелли. — Возникающая новая система машин обладает огромной силой, и сила эта способна изменить весь мир. В текстильных центрах уже сегодня можно обнаружить, что новые мощные ткацкие станки создают и новую категорию людей — городского рабочего. А поскольку машины становятся все сложнее, будет расти и его квалификация. Весь его жизненный опыт сосредоточится вокруг машины; постепенно он и ему подобные превратятся просто в ее придатки. Их назовут рабочей силой. Иными словами, реальные отношения между хозяином и работником заменит абстрактная идея, что отнюдь не означает, что работать станет легче.
— Но ведь будет равенство — рабочая сила сама станет собой распоряжаться.
— Нет. Она не станет свободной, поскольку будет постоянно порождать из собственных рядов своих заправил. Не освободят ее и машины. Вместо этого машинами окажется порабощена культура. Второе поколение машин окажется намного сложнее первого, ибо в него будут входить машины, способные ремонтировать и даже воссоздавать первое поколение! Человеческие добродетели не только покажут свою несостоятельность в управлении подобной системой — по отношению к ней они будут становиться все более и более неуместными. Ибо расплодившиеся миллионами машины, большие и малые, станут символами различия и процветания, как лошади у племен краснокожих или рабы у римлян. Их приобретение и поддержание начнет вытеснять из человеческих отношений все остальное. Творец и творение сплетаются, как жизнь со смертью.
