Волшебный локон Ампары (сборник) - Павлов Сергей Иванович (читать полную версию книги .TXT) 📗
Садыков удивленно вскинул черные брови:
– С тех пор, как люди стали богами, они переделывают миры в масштабах, достойных богов. И человек имеет на это право именно потому, что он – человек.
– А Хейдель? Хейдель имел право швырять взрывчатку?
Абид поморщился:
– Завоевание космоса не обходится без некоторых осложнений… Но стоит ли много говорить об этом?
Стоит. Я убежден, что стоит. Человек не просто завоеватель, он не может только сознавать свои права. Он должен чувствовать свое великое единение с природой, единение творческое. Природа – зеркало, в котором отражаются деяния людей, и в этом зеркале человек должен видеть себя мудрым и добрым…
Так думаю не только я. Еще так думает наш астрофизик Веншин. Он прост и скромен, этот Веншин, но знает удивительно много. Гораздо больше, чем я. Может быть, поэтому я заранее проникся к нему уважением. Вчера он спросил меня:
– Расскажи, что у тебя в мечтах?
Застигнутый врасплох, я не нашелся, что ответить. Я чувствовал себя перед ним мальчишкой. Тогда Веншин пришел мне на помощь.
– Бурные реки пробиваются к морю по каменистым руслам… Рано или поздно у тебя будет свое русло в жизни, ты найдешь себя, найдешь то, ради чего стоило бы жить.
Я мучительно искал ответ: почему для Веншина, Фидлера, Горина все так просто и ясно, как на ладони? Я видел, эти труженики космоса не были обременены поисками «себя», они давно нашли свое «русло» и влили в него свои силы. А я? Неужели мне так и придется сжиться с чувством неловкости перед ними и перед самим собой? Нет… Конечно, нет… Где-то в глубине моего сознания бродило что-то еще не понятое, но влекущее. Я не могу передать словами, что это было. Было – и все. Это удивительное ощущение. Ощущение потребности совершить необычное – нечто вроде высшего инстинкта человеческой природы, унаследованного мною от многих и многих поколений моих разумных предков точно так же, как перелетные птицы наследуют инстинкт направления. Значит, рано или поздно «инстинкту» суждено проявиться в полную силу, и уже от меня самого будет зависеть, как я отнесусь к его властному зову, сумею ли пробить свое «русло»… Больно кольнула мысль: а вдруг не сумею? Нет, сумею. Должен суметь… Чья-то рука легла на мое плечо. Я не видел лица подошедшего, но по размерам молочно-белого скафандра догадался: Шаров.
– Наблюдал охоту Волкова? – слышу его спокойный голос. – Правильно, сведения о торах могут нам пригодиться.
Я спросил:
– Нам? Экипажу «Бизона».
– Да. Видимо, торы – это результат каких-то процессов, происходящих на Солнце. Группа орбитального дежурства сообщила сегодня, что несколько колец приближалось к «Бизону». Они исчезли, как только корабль оказался в тени планеты. «Красные призраки» ни разу не появлялись на ночной стороне Меркурия. Отсюда вывод: необходимую им энергию они получают от Солнца.
– Но чем объяснить, что ни в одном из отчетов предыдущих экспедиций на Меркурий не упоминается о тороидах? – задал я вопрос, который вот уже много дней не давал мне покоя. И сам же ответил: – Очень просто: солнечная деятельность и «красные призраки» не имеют между собой ничего общего. Торы – это пришельцы из Большого Космоса…
Шаров спросил:
– Интуиция?
Он мог бы спросить по-другому. С насмешкой.
– Если хотите, да! – ответил я с вызовом. И напрасно. Мне следовало бы поучиться у него выдержке.
Мы помолчали. Мне было неловко, и я не хотел мешать его размышлениям и ни о чем не спрашивал.
– Завтра, Алеша… – как-то буднично и очень спокойно сказал Шаров.
– Завтра!
Улавливаю в своем голосе торжественные нотки и сконфуженно умолкаю.
Шаров ободряюще хлопает меня по плечу и прижимает к себе:
– Эх, мальчишка! Наверное, воображаешь себя героем? Ничего героического нет, будет тяжелая работа.
Шаров чуть запрокидывает голову вверх.
– Жди, старина, – говорит он Солнцу, – скоро нагрянем в гости.
Посмотрим, кто кого…
Он не грозит Солнцу кулаком, не швыряет в небо камнями и даже не смеется. В его словах слышатся одновременно уверенность, почтение и снисходительность.
ОГНЕННЫЙ БОГ
На орбиту «Бизона» нас доставил орбитолет «Чайка». Я следил за экраном радара, но, кроме вырастающего на глазах треугольника, ничего особенного не увидел. Пилот включил вспомогательные моторы и выполнил маневр скоростного сближения. Теперь на экранах переднего обзора быстро росла громада широкого конуса. Легкий толчок. Прибыли. Странное ощущение неподвижности…
Мы снимаем шлемы скафандров и минуту молча стоим у открытого люка переходной шахты перед объективами съемочных мониторов. Затем – крепкие рукопожатия экипажа «Чайки», теплые слова напутствия, сдобренные хорошей дозой грубоватого мужского юмора. Горин подходит последним. Он медлит, видимо, что-то хочет сказать на прощание, но лишь обнимает нас всех по очереди, не то серьезно, не то шутливо грозит Шарову, незаметно кивая ему в мою сторону, отворачивается, отходит. Когда мы спускаемся в отверстие шахты, все поднимают сомкнутые руки над головой – традиционный жест космонавтов: «Удачи вам, удачи!»
В салоне «Бизона» с помощью орбитальных дежурных покидаем скафандры. Небольшое округлое помещение залито голубоватым «дневным» светом. Мерцают экраны и многоцветные светосигналы на панелях приборов, матовой белизной отсвечивают пульты, кресла, столы. Пластичность линий, спокойное изящество форм радуют глаз.
Командир орбитальной группы, подтянутый, официально строгий, рапортует Шарову. Дежурные облачаются в скафандры, поднимают над головой сомкнутые руки: «Удачи вам, удачи!» Глухо звякает крышка люка. Тишина… Теперь мы одни на «Бизоне». Впрочем, нет, не совсем: на экране еще видна неподвижная «Чайка». Но вот и она зажигает стартовые огни. Дюзы моторов отбрасывают зеленые языки пламени, и «Чайка» серебристой рыбкой соскальзывает с полукруглого края голубоватого конуса.
По-комариному тонко пищит сигнал телетарного вызова. Шаров подходит к пульту и включает тонфоны:
– Командир «Бизона» слушает.
– Это я, старина, – отвечают динамики голосом Горина. – Только что принял сообщение: Земля шлет вам привет и желает доброго пути. Там знают, что вам придется сделать то, что кажется почти невозможным.
Шаров трет рукой подбородок и долго молчит. Наконец отвечает:
– Кто-то должен быть первым…
Спинки наших кресел принимают горизонтальное положение. Сосредоточенно молчит Шаров, молча лежат Веншин и Акопян. Скорее бы услышать мерный отсчет автомата-диспетчера: «Четыре… Три… Два… Один… Старт!»
Тридцать четвертые сутки полета. Тридцать четыре по двадцать четыре.
Это очень много, если напряженно чего-то ждешь и если ничего особенного не происходит.
Сегодня произошло. Случилось то, что предугадывал Веншин. Мы потеряли радиосвязь.
Меркурий молчал. Шаров, озабоченно поглаживая подбородок, мерил шагами салон. Каждый раз, когда он останавливался у пульта связи, Акопян снимал наушники и отрицательно качал головой:
– Ничего…
Веншин, навалясь грудью на стол, беззвучно шевелит губами. Он настолько поглощен работой, что не сразу замечает новые кассеты магнилатора, которые я разряжаю прямо перед ним на столе. Заметив, жадно сгребает диаграммы и быстро раскладывает их по периодам. Я стараюсь не смотреть на его дрожащие от нетерпения руки. Мне это почему-то неприятно.
– Великолепная запись, Алеша! Ты молодчина, – говорит он.
Я слышу только разрозненные слова: «Алеша. Запись. Молодчина…» До меня давно уже перестал доходить смысл его стереотипной похвалы.
Набиваю кассеты и произвожу настройку записывающей аппаратуры. Теперь, когда мы так близко от Солнца, комплексная регистрация его могучего дыхания должна вестись непрерывно, и я отвечаю за это головой. Для Веншина эти записи дороже жизни: я чувствую на своей спине его благодарный взгляд.
Ох, не люблю, когда он так смотрит…
А Шаров все ходит и ходит…
