Наследники Хамерфела - Брэдли Мэрион Зиммер (книги без сокращений TXT) 📗
— Я не понимаю… — начал было Конн, но не закончил, сделав вид, что прислушивается к завыванию ветра и ударам снега в ставни. Восприняв то, что ощущал в данный момент его приемный отец, он понял: старик был озабочен гораздо больше, чем это могло быть из-за простого сна, пусть даже и повторяющегося.
Если не считать шока и столь сильной боли, что он проснулся от нее, и ощущения, что его ранили, то все это было не слишком необычно для Конна; такие сновидения о другой жизни неоднократно посещали его и раньше, хотя он редко говорил о них со своим приемным отцом. Там он вел жизнь, вовсе не такую суровую, как в маленькой горной деревушке, где он вынужден был скрывать свой титул, известный лишь нескольким людям. В снах он жил в большом городе, окруженный роскошью, какую трудно было даже себе представить. Его здорово обеспокоило, когда он понял, что Маркос признает за этими уже ставшими привычными видениями определенный элемент реальности.
Маркос был его первым сознательным воспоминанием. Даже ценой большого напряжения он больше ничего не мог воскресить в своей памяти, кроме пожара, где-то на самом краю сознания, да иногда — мягкого голоса, что-то напевавшего ему во сне. Когда Маркос понял, что Конн все же сохранил какие-то воспоминания о пожаре, он сообщил ему его настоящее имя, рассказал историю сгоревшего Хамерфела и как при пожаре погибли его отец, мать и брат. Когда мальчик подрос, Маркос показал ему выгоревшие развалины, некогда бывшие гордой крепостью Хамерфел. Воспитатель поведал, что он — единственный живой мужчина, в ком течет кровь Хамерфелов, и что главная задача его жизни — это заботиться о позабытых всеми людях, принадлежавших клану Хамерфелов, а также отвоевать обратно земли, отстроить замок и восстановить герцогство.
Конн попытался заставить себя снова заснуть и провалился в темную бездну сновидений. Последней его мыслью было воспоминание о девушке, исцелившей его призрачную рану.
Маркос говорил, что он телепат. Тогда, возможно, он видел девушку с помощью ларана? Обладал ли его дар способностью к предвидению и не должна ли она войти в его жизнь?
Конн плавал в сновидениях, где рядом с ним была прекрасная девушка. Вдруг за стенами полуразрушенной хижины раздался топот копыт. Юноша тут же проснулся и потянулся, чтобы разбудить Маркоса. Хижина, которую они сейчас занимали, была похожа на ту, в которой они с Маркосом жили на самой границе Хамерфела, за исключением того, что в той обитала молчаливая старуха, которая готовила для них и ухаживала за Конном, когда тот был еще слишком мал, чтобы оставаться одному во время отлучек Маркоса.
— Пора, — прошептал он. — Они идут.
— Вот и сигнал, — подтвердил Маркос, когда снаружи три раза прокричала птица. Он зажег лампу, и в комнате зашевелились другие мужчины, вставая с лавок и натягивая обувь.
Маркос подошел к двери и распахнул ее настежь. Старые петли так жутко заскрипели, что Конн поморщился.
— Я бы услыхал этот скрип даже на дальнем конце Стены Мира, — недовольно буркнул он. — Смажь их, а то в горах их звук слышен не хуже набата.
— Да, мой господин, — согласился Маркос. Когда они были одни или среди тех, кто не знал истинного имени Конна, он обращался к нему со словами «сынок» или «мастер Конн», но с тех пор, как Конну исполнилось пятнадцать, Маркос, в присутствии посвященных в тайну, неизменно величал его соответственно титулу.
В комнату, где они спали, вошли шестеро человек, разгоряченных скачкой. Несмотря на небольшие сени, вслед за ними ворвался ледяной ветер и снег, так что последнему вошедшему пришлось с силой захлопнуть дверь.
В тусклом свете Маркос поднялся и спросил командира конного отряда:
— Ты уверен, что никто тебя не выследил?
— Если бы на всем пространстве от этого дома до Стены Мира оказался хотя бы снежный заяц, я бы съел его сырым, с шерстью и потрохами, — ответил большой грузный человек в кожаной куртке, с рыжей кучерявой бородой. — В лесу лишь снег, я удостоверился.
— Все люди хорошо вооружены? — спросил Конн. — Дайте-ка я сам посмотрю ваше оружие.
Он быстро оглядел обнаженные мечи и пики, все очень старые и вряд ли более грозные, чем обычные вилы, но хорошо начищенные и заточенные.
— Отлично, значит, мы готовы. Но вы, наверное, продрогли от холода. Посидите немного, у нас приготовлено для вас горячее вино.
Он подошел к очагу и начал черпать дымящийся пунш в кружки, раздавая их всем присутствующим.
— Выпьем и пойдем.
— Одну минуту, молодой господин, — сказал Маркос. — Прежде чем мы сядем на коней, я хочу кое-что для тебя сделать. — С торжественным и таинственным видом он полез в старый сундук, стоявший в дальнем конце комнаты. Затем обернулся и произнес: — С того самого дня, когда сгорел Хамерфел, я хранил его для тебя. Это — меч твоего отца.
Конн от неожиданности чуть было не выронил кружку, но все же удержал ее и отдал рыжебородому. Он взял меч и, явно потрясенный, сжал эфес. До сих пор у него не было ни одной семейной реликвии. Маркос сказал, что огонь уничтожил все, принадлежавшее его отцу. Люди высоко подняли кружки. Рыжебородый прокричал:
— За нашего молодого герцога!
— Спасибо тебе, Фаррен, спасибо всем вам. Пусть сегодняшняя ночь станет началом пути к цели. — Подумав, Конн добавил: — Есть старая пословица: «Боги дают тому, кто прежде чем просить, хорошо потрудился сам».
Он вложил старинный меч в ножны, позже он изучит выгравированные на нем руны, пытаясь представить судьбы прежних хозяев оружия.
Фаррен обратился к Конну:
— Распоряжайся нашими жизнями, мой господин. Но куда мы идем сегодня? Маркос сказал лишь, что мы нужны тебе, и мы пришли в память о твоем отце. Не позвал же ты нас в эту бурю, чтобы мы выпили за твое здоровье, хотя пунш был превосходный, или чтобы посмотрели, как тебе вручат меч Хамерфелов.
— Ты прав, — ответил Конн. — Вы здесь потому, что до меня дошли сведения, будто наш старинный враг, Ардрин Сторн, собирается спалить деревню, принадлежащую Хамерфелам.
— Это в такую-то бурю? Но зачем это ему?
— Он уже не в первый раз жжет дома наших арендаторов и выкидывает их на мороз, когда они не могут сражаться, а должны бежать, чтобы спрятаться от стихии, — сказал Конн. — Я слышал, что он хочет развести много скота на шерсть, для этого ему нужны наши земли. Овцы приносят больший доход, чем обрабатывающие землю арендаторы.
— Да, это так, — произнес Фаррен, — он выгнал моего деда с маленькой фермы, на которой тот прожил пятьдесят лет, и бедному старику ничего не оставалось, как отправиться в города Нижних Земель. Он нанялся там кладовщиком, да и то ему, считай, повезло. И теперь на землях, где дед растил урожай, пасутся овцы.
— Не один лишь Сторн следует этой порочной практике, — заметил Конн. — Судьбы его арендаторов меня не волнуют. Но я поклялся, что люди Хамерфелов не будут страдать от этого. Я не знал про твоего деда, Фаррен, но если в конце концов я одержу победу над Сторном и верну свои земли, то возвращу ему дом. Старые и слабые не должны проливать пот за миску овсяной каши.
— Благодарю тебя от его имени, — произнес Фаррен, склоняясь, чтобы поцеловать руку господина, но Конн покраснел и вместо этого протянул ладонь для дружеского пожатия.
— А теперь — пошли. Люди Сторна нападут ночью. Но сегодня Сторн узнает, что Хамерфел жив и не оставит его преступления безнаказанными.
Они вышли друг за другом, добрались до лошадей и вскочили в седла. Дорогу показывал Маркос, а Конн ехал сразу же за ним. Снег слепил глаза, и невозможно было разглядеть, куда они направляются. Но он безоговорочно доверял Маркосу, понимая, что в этих горах старику знаком каждый камень и каждое дерево. Оставалось только держаться как можно ближе к его лошади. Так он ехал, наполовину прикрыв глаза и позволив лошади идти самой, время от времени с затаенной гордостью трогая рукоять отцовского меча.
Этого Конн не ожидал. Каким-то образом обретение меча было для него даже более знаменательным событием, чем ночной рейд. Он уже неоднократно ходил с Маркосом в набеги на земли Сторнов. Что и говорить — именно деньги и скот, захваченные у Сторнов, позволили им продержаться все эти годы. Никогда в жизни он не считал себя или Маркоса разбойником; еще до его рождения Сторны захватили большую часть земель его отца, а когда ему был всего лишь год, сожгли то малое, что еще оставалось.
