Сборник 9 КОНВЕКТОР ТОЙНБИ - Брэдбери Рэй Дуглас (читаем книги TXT) 📗
– Непременно, – сказал он и добавил: – Стэн.
Они дошли до того места, где склон круто уходил вверх, и засмотрелись, как бетонные ступеньки отвесно поднимаются в небо. Его глаза слегка затуманились. Она тут же притворилась, что ничего не заметила, но на всякий случай взяла его под руку. И словно между делом предложила:
– Хочешь – поднимись. Давай. Иди.
И легонько подтолкнула его к лестнице.
Он зашагал наверх, вполголоса отсчитывая ступеньки, и с каждым шагом его голос набирал децибелы радости. Досчитав до пятидесяти семи, он превратился в мальчишку, играющего в любимую игру – старую, но открытую заново; он потерял представление о времени и, более того, не понимал, тащил ли он пианино вверх или убегал от него вниз.
– Погоди! – донесся откуда-то издалека ее возглас. – Задержись там, где стоишь!
Раскачиваясь и улыбаясь, будто в компании дружелюбных привидений, он остановился на пятьдесят восьмой ступеньке, а потом обернулся.
– Отлично, – услышал он ее голос. – Теперь спускайся.
Раскрасневшись, с затаенным чувством восторга, теснившим грудь, он побежал вниз. Ему явственно слышалось, как следом катится пианино.
– Остановись-ка еще разок!
У нее в руках был фотоаппарат. Заметив это, он непроизвольно поднял правую руку и вытащил галстук, чтобы помахать ей, как в первый раз.
– Теперь моя очередь! – крикнула она и побежала вверх, чтобы передать ему камеру.
От подножья ступенек он смотрел на нее снизу ввеpx, а она, забавно пожимая плечами, состроила смешную и печальную гримасу Стэна, растерянного, но влюбленного в жизнь. Он щелкал затвором фотоаппарата, желая только одного – остаться в этом месте навсегда.
Медленно сойдя по ступенькам, она вгляделась в его лицо.
– Эй, – сказала она, – у тебя глаза на мокром месте.
Она провела по его щекам большими пальцами. Попробовала влагу на вкус.
– Вот так раз, – сказала она, – настоящие слезы.
Он заглянул ей в глаза и увидел в них почти такую же влагу.
– «Опять влипли», – процитировал он.
– Ах, Олли, – вырвалось у нее.
– Ах, Стэн, – вырвалось у него.
Он нежно поцеловал ее.
А потом спросил:
– Мы теперь всегда будем вместе?
– Всегда, – подтвердила она.
Так начался их долгий роман.
Конечно же, у них были настоящие имена, но это не имело никакого значения, потому что лучших имен, чем Лорел и Гарди, нельзя было придумать.
Тем более, что ей не хватало фунтов пятнадцати веса, и он постоянно пытался заставить ее набрать недостающее. А в нем было двадцать фунтов лишку, и она постоянно пыталась заставить его сбросить что-нибудь более весомое, чем ботинки. Но все было напрасно, и в конце концов это вошло в неизменную поговорку: «Ты – Стэн, сомнений нет, а я – Олли, что ж тут поделаешь. Господи, девочка моя, будем наслаждаться тем, во что мы влипли!»
Так оно и было, пока все шло хорошо, и надо сказать, длилось это довольно долго; французы в таких случаях говорят parfait, американцы – perfection 19, имея в виду помешательство, от которого не излечиться до конца жизни.
После того предзакатного часа, проведенного на памятной кинолестнице, потянулась беззаботная череда смешливых дней, знаменующая самое начало и стремительное развитие любого бурного романа. Они прекращали смеяться только для того, чтобы начать целоваться, и прекращали целоваться только для того, чтобы посмеяться над своей чудесной и удивительной наготой, когда видели себя со стороны на кровати, необъятной, как сама жизнь, и прекрасной, как утро.
Восседая посреди этой дышащей теплом белизны, он закрывал глаза, покачивал головой и торжественно заявлял:
– Нет слов!
– А ты придумай! – подначивала она. – И скажи!
И он говорил, и они опять летели в бездну с земли.
Первый год был просто сказкой и мечтой, которая вырастает до невероятных пределов, если вспоминаешь о ней тридцать лет спустя. Они бегали в кино, на новые фильмы и на старые, но в основном на фильмы Стэна и Олли. Все лучшие сцены они выучили наизусть и разыгрывали их, проезжая по ночному Лос-Анджелесу. Чтобы ей было приятно, он говорил, что детство, проведенное в Голливуде, наложило на нее неизгладимый отпечаток, а она, чтобы доставить удовольствие ему, делала вид, будто он все тот же парнишка, который когда-то катался на роликовых коньках перед знаменитыми киностудиями.
Однажды у нее это вышло особенно удачно. Почему-то она решила уточнить, где именно он гонял на роликах, когда чуть не сбил с ног Уильяма Филдза 20 и попросил у того автограф. Филдз тогда подписал книгу, отдал ее обратно и процедил: «Держи, стервец!»
– Давай съездим туда, – предложила она.
В десять вечера они вышли из машины напротив студии «Парамаунт», и он, указав на тротуар рядом с воротами, сказал:
– Вот здесь это и произошло.
Тут она обняла его, поцеловала и нежно спросила:
– А где ты сфотографировался с Марлен Дитрих 21?
Он перевел ее на другую сторону и остановился шагах в пятидесяти.
– Марлен стояла на этом самом месте, – сказал он, – в последних лучах солнца.
На этот раз поцелуй длился еще дольше, а месяц уже выплыл из темноты, как из шляпы неумелого фокусника, и залил светом улицу перед опустевшим зданием. Ее душа струилась к нему, будто из склоненной чаши, и он отпил, вернул чашу обратно и преисполнился радости.
– Ну, хорошо, – тихонько сказала она, – а где ты видел Фреда Астера 22 в тысяча девятьсот тридцать пятом, Роналда Колмэна 23 в тридцать седьмом и Джин Харлоу 24 в тридцать шестом?
Они до полуночи объезжали эти места в разных концах Голливуда, подолгу стояли в темноте, она целовала его, и казалось, все это будет длиться вечно.
Так прошел первый год. В течение этого года они ежемесячно, а то и чаще, поднимались и спускались по той длинной лестнице, на полпути откупоривали бутылку шампанского и как-то раз сделали невероятное открытие.
– Наверно, все дело в наших губах, – сказал он. – До встречи с тобой я и думать не думал, что у меня есть губы. У тебя самые волшебные губы на свете: из-за этого мне начинает казаться, что и в моих есть какая-то магия. Ты до меня целовалась с кем-нибудь по-настоящему?
– Никогда!
– Я тоже. В жизни не задумывался, какие бывают губы.
– Твои – чудо, – сказала она. – Не утомляй их разговорами, лучше поцелуй меня.
Впрочем, к концу первого года обнаружилось кое-что еще. Он работал в рекламном агентстве и был привязан к одному месту. Она работала в бюро путешествий, и ее ждали служебные поездки по всему миру. Раньше они об этом как-то не думали. Осознание пришло, как извержение Везувия; когда вулканическая пыль начала оседать, они внезапно поднялись среди ночи, переглянулись, и она еле слышно сказала:
– Прощай…
– Что? – переспросил он.
– Мне видится прощание, – сказала она.
Ему бросилось в глаза, что ее лицо затуманила печаль, но не такая, как у экранного Стэна, а ее собственная.
– Как у Хемингуэя в одном романе – ночью двое едут в машине и говорят: как нам хорошо было бы вместе, а сами знают, что все кончено, 25 – сказала она.
– Стэн, – проговорил он, – причем тут роман Хемингуэя? Это же не конец света. Ты меня никогда не покинешь.
На самом деле это был вопрос, а не утверждение; она соскользнула с кровати, а он протер глаза и спросил:
– Что ты там ищешь?
– Дурачок, – сказала она, – я стою на коленях и прошу твоей руки. Женись на мне, Олли. Полетим вместе во Францию. Меня переводят в Париж. Нет, ничего не говори. Молчи. Совершенно излишне распространяться о том, что в этом году я буду зарабатывать нам на жизнь, а ты будешь писать великий американский роман…
