Ветка кедра - Костман Олег (читать бесплатно полные книги .txt) 📗
— А что это даст? — осторожно, словно продвигаясь с шестом по болотной топи, сказал пан Пепел.
— С их точки зрения наша музыка будет тем же бессмысленным набором звуков, как и остальная наша информация. Белый шум, и все, — пожал плечами Мельников.
— Но все же кое-какая разница есть, — так же осторожно сказал пан Пепел. — Ведь музыка — это не рациональная система знаний о мире, построенная на какой-то исходной аксиоме, например, на той, что предметы в мире автономны друга от друга, а какое-то другое знание — интуитивное, подсознательное, чувственное, внелогическое, не связанное с какими-то исходными посылками.
— Мы и сами-то толком не знаем, какую информацию о мире несет музыка или, скажем, поэзия, а хотим, чтобы эту информацию обнаружил в них кто-то другой! — возразил Мельников.
— А может быть, как раз эта-то информация и является понятной для всех живых и чувствующих существ Вселенной? — мягко поблескивая глазами, проговорил пан Пепел. — А?
Академик Мельников посмотрел сначала на меня, потом на пана Пепела. Затем подошел к селектору и нажал клавишу.
— Начинайте передавать им Баха! — негромко сказал он. — Что передавать? Передавайте все подряд! Возьмите в фонотеке полное собрание записей и транслируйте с самого начала! Ясно? — И, повернувшись к нам, добавил: — Может быть, Стас и прав. Что ж, давайте ждать. Больше нам ничего не остается.
В раскрытое окно из-за густых сиреневых кустов проникал слитный, не разделимый на отдельные звуки шум большого города. Шли мгновения жизни. Щелкали словно пролетающие сквозь регистрационное устройство элементарные частицы. Мягко и неразделимо катились, как растекающееся по столу масло. Двигались, словно сцепленные воедино, великие звуки бессмертного Баха, в которых жили лучи, бьющие в разноцветные окна торжественных готических соборов, и белые паруса уходящих в таинственную океанскую дымку каравелл, костры из книг и высокие залы библиотек, заросшие травой, спящие под горячим июльским солнцем полустанки и мартеновские огни первых пятилеток, высокое счастье любви и черное горе предательства, вера и надежда, трудные пути рождения древней и юной земной цивилизации.
Разбросанные по чудовищным холодным вселенским просторам галактики слушали Баха.
— Если вы будете заседать целыми сутками, ваши жены перестанут пускать вас домой, — неожиданно услышали мы.
На пороге кабинета стояла Геля с чайным подносом в руках. Стука в дверь мы, вероятно, просто не заметили.
Геля поставила поднос на стол и, склонившись над чашками, стала разливать чай.
— Хотя бы чаю выпейте, мужчины, — сказала она. — Да, Геннадий Иванович, сейчас из созвездия Водолея звонил Скворцов, он с вами соединиться не мог, звонил в приемную и просил срочно передать вам, что инопланетяне прекратили преобразование материи.
Видимо, на наших лицах было что-то странное, потому что Геля удивленно вздернула брови и раздельно повторила:
— Скворцов просил передать, что инопланетяне остановили свои преобразования. Станислав Александрович, вы не забыли о своем обещании? — вдруг повернулась она в мою сторону.
И мне показалось, что она… волнуется.
Елена Грушко
Золотая рыбка
Могло быть и хуже, могло быть куда хуже! Могло вообще случиться, что Денива родится раньше, чем Мать достигнет этой планеты, которая называется Джерана. А новорожденной в открытом космосе не выжить. Организм нестоек, неопытен, реакция превращений не развита, и пройти сквозь безвоздушность, а потом сразу — сквозь обжигающую оболочку Джераны самостоятельно Денива не смогла бы. Но признаки того, что Мать покидает ее, становились все сильнее. Стало труднее дышать — влага стремительно уходила из организма Матери. Слепая, неразумная, еще детская жажда жизни заставила Дениву резко забиться, чтобы вырваться на волю, однако постепенно пробуждающийся врожденный опыт многих поколений длугалагских покорительниц космоса подсказывал быть терпеливой и ждать. И она выжидала, сколько смогла, сдерживаясь изо всех сил, пока не поняла, что даже если ее и ожидает гибель тотчас после рождения, то не меньший риск и дольше оставаться в Матери. Гасли последние ощущения, делавшие их единым целым; по существу, Денива уже продолжала полет сама — вслепую, наудачу. Оставалось надеяться только на чудо и еще на то, что чутье Матери, подсказавшее ей прилететь из необъятного космоса именно на Джерану, где должна быть вода, не подвело. Но вот Денива почувствовала, что некогда заботливое тело Матери отторгает ее. Среди неисчислимого количества новых ощущений были мгновенная нежность, и жалость, и тоска прощания, и страх… Но она даже не успела заметить, как исчезла Мать, — и сделала свой первый вдох.
О-о!.. Благодарение Матери. Она не ошиблась в выборе планеты. Вода, жизнь!
Как ни радостно было это открытие, расслабиться Денива не могла ни на мгновение. Ведь, оказавшись в чужой среде, надо тотчас к ней приспособиться. Она напряженно ждала появления обитателей здешних мест.
И вот увидела… Абориген медленно парил над почвой, слегка отсвечивая тусклым серебристым телом. Оно показалось Дениве уродливым, и она даже с некоторой тоской приняла его форму, не забыв оставить шлейф для взлета, который произведет сразу, как только наберется для этого сил. Денива обнаружила, что разум у встреченного ею существа убог и неконкретен, оно боязливо и неагрессивно, существование его зависит более всего от инстинктов. Денива, жизнь которой тоже основывалась прежде всего на инстинктивном знании и умении, не пожелала тем не менее счесть серебристого уродца собратом по разуму. Да, и ее Мать, и сестры Матери, и она сама, и все многочисленное потомство когда-то могучей и великой планеты Длугалаги рождались для разведки Жизни в космосе, но, едва вообразив холодную темную жидкость, которая лениво текла в этом унылом теле, заставляя пульсировать медлительную мысль, Денива почувствовала нечто вроде обиды, что ей так не повезло в самом начале жизни. Это создание вызывало у нее отвращение. Возможно, отчасти причиной тому была оставленная Матерью память о встрече с представителями цивилизации планеты Агуньо-Цу-Квана, их тупым разумом и неразборчивой жестокостью. Они были, судя по стойкому отвращению, которое испытывала к ним Мать до последнего мгновения, чем-то похожи на этих… И Денива ощутила прилив мгновенной тоски и острое желание поскорее оставить эту планету и взмыть в прекрасный космос, следовать там своей межзвездной дорогой, изредка улавливая в невообразимой черной глубине сигналы летучих длугалагских маяков, собирателей и обработчиков информации для Межгалактических хранилищ Знания; иногда опускаться на встречные планеты в поисках светоносной Жизни, накапливать сведения, чтобы потом опять передавать их маякам и неведомым, никогда не встречаемым на бесконечных космических дорогах сестрам, и снова, снова в одиночестве отдаваться радостному вихрю движения, пока не настанет и ее черед, умирая, дать жизнь новой неутомимой страннице, новой разведчице, новой дочери великой Длугалаги.
Ольга накануне долго плакала, а утром еле открыла глаза. Тихонько отодвинулась на краешек дивана, еще полежала немного, вслушиваясь в непотревоженное дыхание Ромки, а потом сползла на пол и на цыпочках выбралась из комнаты.
На кухне в ведре с водой дрожал солнечный луч, пуская зайчики по небрежно выбеленной стене. Ольга посмотрела на свое неопределенное, дробящееся отражение и, кое-как собрав гребнем раскудрявившуюся косу, натянула платье, скомканное на стуле. Надо было бы, конечно, взять что-то другое, почище, не это — заношенное, но она боялась скрипом старого гардероба разбудить мужа. Дверь открывала тихо-тихо, не дыша…
На дворе было еще свежо. Август — обманщик, приманит дневным теплом, а ночью бьет поклоны близкой осени. Сонно шуршала вода за оградкой, еще пахло ночной сыростью. Вверху, на взгорке, просыпалось село… На воде дремал туман, но сквозь жемчужно-серую пелену неба пробивалась голубизна — день обещал быть солнечным.
