Лучшая зарубежная научная фантастика: Звёзды не лгут - Дозуа Гарднер (книги серии онлайн .TXT) 📗
Я пожал плечами. Может быть, где-то есть музыкальные гении, которые могли бы различить божественную искру таланта, но я точно не из их числа.
Та минута, что ушла у Рози на разглядывание меня, показалась вечностью.
— А ты хорош, Джейк, — заметила она. — И мне без шуток понравилась «Мелодии Вирджинии» — славная подборочка.
Мне было приятно думать о том, что она все это время следила за моей работой, но я заставил себя проигнорировать сей факт.
— У Точечки достаточно песен для дюжины улетных концертов. Разве мало для того, чтобы признать твой опыт успешным?
— Для «Хитачи» — может быть, достаточно. А для меня мало. Считай меня безумным ученым, но, пока я не увижу процесс изнутри, не узнаю — получилось у меня или нет. — И она снова умолкла на мгновение.
— Но как отличить настоящий творческий потенциал от закодированного?
— Не знаю. Или не хочу знать. Просто хочу понять, как Точечка это делает.
Зелень над нашими головами сгустилась, еще больше вытеснив голубизну.
— Прости, что я на нее сорвался, — мягко произнес я. — Проходит время, и ты вдруг забываешь про то, что у нее волосы странного цвета, слишком светлая кожа и слишком большие глаза. И перестаешь воспринимать ее просто как персонажа-персонификацию программы. Начинаешь считать ее за человека.
— Знаешь, что такое тест Тьюринга?
— Нет.
— Алан Тьюринг, ученый, как-то сказал, что не существует хорошего способа для того, чтобы определить или продемонстрировать искусственный интеллект. Но в наших силах увидеть со стороны, насколько хорошо машина способна имитировать человека. Тьюринг описал двух собеседников, для общения у которых — только клавиатура и экран. Если одного из них заменить машиной, а второй не учует подвоха — значит, машина преуспела в имитации. Множество энтузиастов того времени уцепились за эту идею и стали утверждать, что если разница незаметна — значит, ее вовсе нет.
— Выходит, если ты исполняешь музыку вместе с машиной и забываешь о том, что это машина, тогда ее можно считать человеком?
Рози покачала головой.
— Вряд ли. Отталкиваясь от подобного утверждения, можно сказать, что поведение — единственный признак качественного характера организма. Это уже, скорее, бихевиоризм. Именно в бихевиоризме принято ставить поведение во главу угла, ну а все остальное — так, побоку. Конечно, многие, пообщавшись с роботом, который идеально имитирует человека, назвали бы его человеком. Но мне это правильным не кажется. — Рози снова перевела взгляд с меня на зеленую дымку, заполонившую долину. — С ней что-то происходит. Я уверена.
— Да и у меня нет поводов сомневаться. Этот ее ответ…
— Ты ей нравишься.
Я уставился на Рози.
— Как ты можешь знать?
Рози улыбнулась.
— Векторы внимания. Когда ты ей что-то рассказываешь, я регистрирую всплеск переходных нагрузок, отвечающих за обработку, — то есть она внимательно разбирает все то, что ты ей говоришь. Это ожидаемо. Но когда она просто наблюдает за тобой, у нее случаются учащения переходных процессов с регулярным участием ее в моделировании твоего поведения — не простого анализа твоей речи.
— Ну и как ты из этого заключила, что я ей нравлюсь?
— «Нравишься» — не совсем то слово. Ты ей интересен — вот так будет правильнее. Сейчас чуть ли не все ее внимание сосредоточено на тебе. В конце концов она придет к тому, что выстроит для себя модель тебя — очень точную и дотошную.
— Люди уделяют много внимания тому, что им не нравится.
Рози вновь покачала головой.
— Точечке не нравятся канарейки. Когда они попадают в поле ее зрения, она быстро соотносит их с усредненной моделью. Эта модель для нее — ключевая при всякой с ними встрече. Проще говоря, она уделяет им внимание только тогда, когда их поведение отличается от того, что предусмотрено моделью.
— Может, все дело в том, что я чуть сложнее канарейки.
— Может быть. — Рози отняла сигарету от губ, и дым протянулся к небу одной большой вьющейся полосой. — Вот я для ее восприятия — не сложнее кошки.
— Ты ведь не ревнуешь?
Она выдала кашляющий смешок.
— Едва ли. Я не удивлена. Я не музыкант. Мне превратности выступлений, увы, не доступны. Поэтому в параметры ее интересов я не вписываюсь. В отличие от тебя. — Рози смерила меня продолжительным взглядом, снова затянулась. — Ты был ее первым и единственным выбором. Я на нее не давила. Сама возможность сотрудничать с кем-то, кроме тебя, ею отметалась. — Рози хихикнула. — Я все еще работаю над проблемой фиксации и оригинальности мышления.
Я обдумал ее слова.
— Так мне извиниться перед ней?
— Поступай так, как велит твоя совесть. — Рози выдохнула дым. — Не могу тебе ничего иного посоветовать. Не знаю, есть ли у Точечки эмоции, но она точно знает, что у тебя они есть.
Что ж, я приказал себе утихомириться — и принес извинения машине. На что только не пойдешь, дабы подмазать шестеренки коммерции! Мы начали все сначала.
Рози заняла наблюдательный пост в глубине гостиной, а я встал перед стеной, на которой светилась Точечка. Позади нее маячила табулатура «Неспешно бьющегося сердца» — плод нашей совместной с ней работы.
— Итак, — подумав, спросил я, — ты хочешь отрепетировать концерт с живым звуком?
Она кивнула.
— Отлично. Тогда убери все, кроме вокала и гитар.
Точечку моя просьба явно озадачила.
— Но зачем?
— Разберемся по ходу. Пожалуй, ты умнее меня. Но что-то мне подсказывает, что ты не умнее пяти человек — тебя самой, гитариста, басиста, барабанщика и клавишника. Ах да, иногда еще бывает вторая гитара. В общем, надо бы посмотреть, как все складывается.
— Но мне это не нравится, — хмуро сказала она. — У меня есть идея…
— …которую тебе придется выпустить, как канарейку из клетки, чтобы другие люди могли с ней работать. — Я взял небольшую эффектную паузу. — Это как с театром. Режиссер собирает актерский состав. Они много и упорно репетируют. Но в ночь премьеры он должен отпустить их. Он не может быть на сцене, руководя каждым их шагом, верно? Если он хорош в своем деле — он все уже разжевал на репетициях. А дальше уже актерам надлежит справляться с ролью. То же самое в музыке. Мы позволим группе изобрести собственное звучание. Не с нуля — мы дадим им идеи, предложения, наметки, все то, чем мы владеем. Но зубрить готовенькое мы их заставлять не станем. Будет лучше. Вот увидишь. А теперь — пой «Неспешно бьющееся сердце».
И я сидел и смотрел, как Точечка выводит ту песню, в которую вложил немного сердца и я сам. Хорошую песню. В ее вокале нашли отражение далеко не все изменения, которые я попросил ее внести, — но это лишь заставило меня усмехнуться. Может, она и не была человеком, однако на своем настоять могла. Закрыв глаза, я прислушался. Длинное глиссандо взобралось по лестнице в три октавы на самый верх — и задало тональность грандиозному финальному запеву.
И тут я прервал ее:
— А спой-ка «Звездную пыль». Твою собственную песню, а не ту старую, в стиле «джаз». Ты выпустила ее года два назад.
— Я пытаюсь отойти от старых стандартов.
— Почему бы не взять частицу старого и не смешать ее с новым? На твои концерты идут по двум причинам — пережить уже испытанное и насладиться чем-то незнакомым. Ты должна уметь балансировать между тем и тем. Управляться со всем сразу, иначе говоря.
— Управляться с концертом я умею. Не проблема.
— Точно?
Она выдержала мой пристальный взгляд.
— Точнее некуда.
Я поразмыслил над ее словами немножко. С личика шестнадцатилетней девочки за мной наблюдатели пронзительные огромные глаза. Возможно, она была права. Вернее, не она, а ее система оценки качества.
— И все же — почему ты не хочешь исполнить кое-что старенькое?
— Старый материал контрастирует с тем, на что я способна сейчас. Тогда я засмеялся.
— Ой, да брось ты. Сколько раз Эрику Клэптону [52] приходилось петь «Лайлу»? А сколько раз Берлинский филармонический оркестр играл Девятую симфонию? Все исполнители через такое проходят — им всем приходится искать что-то хорошее в старом и отталкиваться от этого, дабы создать новое. — Кажется, теперь мне пришлось изъясняться словами Рози. — Творец хорош настолько, насколько хорошо облекает старое в новое. Так что не дрейфь. Пой «Звездную пыль».
