До Адама - Лондон Джек (книги онлайн без регистрации полностью .txt) 📗
Однажды он едва не заполучил меня. Было раннее утро и Племя еще не проснулось. Происшедшее стало полной неожиданностью. Мне был отрезан путь вверх по утесу к моей пещере. Прежде, чем я осознал это, ноги сами понесли меня в двойную пещеру — ту, где Вислоухий водил меня за нос много лет назад, и где старый Саблезуб пришел в замешательство, преследуя двоих из нашего племени. Когда я протиснулся через лаз, соединяющий две пещеры, я обнаружил, что Красноглазый не последовал за мной. В следующий момент он проник в пещеру с внешней стороны. Я скользнул назад через проход, а он выскочил наружу, обежал вокруг и снова был передо мной, и мне пришлось повторить все еще раз.
Он караулил меня там полдня, прежде, чем уйти. После этого, если Вислоухий и я были полностью уверены, что успеем достичь двойной пещеры, мы больше не карабкались вверх по утесу к нашей пещере, когда Красноглазый появлялся на сцене. Мы должны были не спускать с него глаз, чтобы видеть, что он не отрезал нам путь к отступлению.
Именно в ту зиму Красноглазый убил свою очередную жену. Я назвал его пережитком, но в этом он был еще хуже, чем атавизм, даже самцы животных не обращаются так грубо и не убивают своих самок. Поэтому, я думаю, что Красноглазый, несмотря на его огромные атавистические склонности, предвосхищал появление настоящего мужчины, ведь только самцы человеческого рода убивают своих подруг.
Как и следовало ожидать, отделавшись от одной жены, Красноглазый решил заполучить другую. Его выбор пал на Поющую. Она была внучкой старика Мозговой Кости, и дочерью Лысого. Она была молода, очень любила петь у входа своей пещеры в сумерки и только что стала подругой Изогнутой Ноги. Он был тихим существом, никому не досаждал и не дрался с приятелями. В любом случае он не был бойцом. Он был невысок, худ и не столь быстр на ногу как остальные.
Красноглазый никогда не совершал ничего более возмутительного. Все произошло тихим вечером, когда мы начали собираться на площадке перед тем, как начать карабкаться в наши пещеры. Внезапно Поющая бросилась по тропе прочь от водопоя, преследуемая Красноглазым. Она бежала к мужу. Бедный маленький Изогнутая Нога был ужасно испуган. Но он был героем. Он знал, что пришла смерть, и все же не стал убегать. Он выпрямился, закричал, ощетинился и оскалил зубы.
Красноглазый взревел от гнева. То, что кто-то из Племени осмелился противостоять ему, было оскорблением. Он вскинул руку и сжал Изогнутой Ноге шею. Тот вонзил зубы Красноглазому в руку, но в следующий момент, со сломанной шеей, Изогнутая Нога бился и корчился на земле. Поющая визжала и бормотала что-то. Красноглазый схватил ее за волосы и потащил к своей пещере. Он грубо обхватил ее, когда начал подниматься вверх, и затолкал в свою берлогу.
Мы были очень сердиты, безумно, громогласно сердиты. Мы били себя в грудь, ощетинивались и скалили зубы, и гнев собрал нас вместе. Мы услышали зов стадного инстинкта, который пытался собрать нас для совместного действия, дать импульс к сотрудничеству. Эту потребность в объединении мы ощущали очень смутно. И не было никакого способа достичь его, потому что не было никакого способа его выразить. Мы не могли броситься, все вместе, и уничтожить Красноглазого, потому что у нас не хватало слов. В нас бродили смутные мысли, для которых не было определенных слов. Но эти слова все же должны были быть медленно и мучительно изобретены.
Мы пробовали сопоставить звуки с неопределенными мыслями, мелькающими как тени в нашем сознании. Лысый начал громко лопотать. Этими звуками он выражал гнев на Красноглазого и желание причинить вред Красноглазому. Это ему удалось и это мы поняли. Но когда он попробовал выразить стремление к совместным действиям, которое бродило в нем, звуки, которые он издавал превратились в тарабарщину. Тогда залопотал Большое Лицо, с ощетиниванием лба и битьем в грудь. Один за другим мы приняли участие в этой оргии гнева, пока даже старик Мозговая Кость не начал бормотать и шипеть надтреснутым голосом и ссохшимися губами. Кто — то схватил палку и начал колотить по бревну. Случайно он нащупал ритм. Подсознательно наши вопли и восклицания подчинились этому ритму. Это произвело на нас успокаивающий эффект и прежде, чем мы поняли это, наш гнев был забыт, и началось то, что я называю «хэ-хэ сборищами».
Эти «хэ-хэ сборища» блестяще иллюстрируют непоследовательность и бестолковость Племени. Только что мы были объединены гневом и зовом к совместным действиям и тут же забыли обо всем под воздействием грубого ритма. Мы были общительны и чувствовали потребность в обществе себе подобных, и это совместное пение и веселье нравилось нам. В каком-то смысле «хэ-хэ сборища» были наброском и советов первобытного человека, и больших национальных собраний, и международных съездов современного человека. Но мы — Народ Юного Мира, испытывали недостаток слов, и всякий раз, когда мы были так объединены вместе, мы извергали гам, из которого возникало единодушие ритма, содержащее в себе суть художественного видения мира.
Так рождалось искусство.
Мы не могли долго следовать отбиваемому ритму. Мы быстро сбивались с него и воцарялась какофония, пока мы снова не находили прежний ритм или не изобретали новый. Иногда до полдюжины ритмов отбивались одновременно, и каждый ритм поддерживался своей группой, каждая из которых отчаянно пыталась заглушить остальные ритмы.
В перерывах этой какофонии каждый лопотал, бранился, кричал, визжал и танцевал, сам себе король, заполненный собственными мыслями и побуждениями, отгородившийся от всех остальных, истинный центр вселенной, отбросивший на время любое единодушие с другими центрами вселенной, прыгающими и вопящими вокруг него. А потом опять мог возникнуть ритм — из хлопков в ладони, из битья палкой по бревну или например, из того, что кто-то подпрыгивал через определенные промежутки времени или из монотонного пения того, кто произносил отрывисто и регулярно, с то поднимающейся, то падающей интонацией «A-банг, а-банг! A-банг, а-банг!» Один за другим представители эгоцентричного Племени поддавались ему и скоро уже все танцевали или хором подвывали. «Ха-ах, ха-ах, ха-ах-ха!» Это был один из наших любимых припевов, а другим был, «А-вах, а-вах, ех-вах-хах!»
Вот так, с безумными ужимками, прыгающие, раскачивающиеся и дергающиеся, мы танцевали и пели в мрачных сумерках первобытного мира, забывая обо всем, достигая единодушия, и впадая в поэтическое безумие. Так искусство успокоило наш гнев против Красноглазого, и мы выкрикивали свои дикие припевы пока ночь не напомнила нам о ее ужасах, и мы не уползли в наши каменные норы, тихо переговариваясь друг с другом, а в это время взошли звезды и опустилась темнота.
Мы боялись только темноты. Мы не были заражены микробами религии или теориями невидимого мира. Мы знали только реальный мир, и вещи, которых мы боялись, были реальные, конкретные опасности, животные из плоти и крови, которые охотились за нами. Это они заставляли нас бояться темноты, поскольку темнота была временем их охоты. Именно тогда они выходили из логовищ и нападали в темноте, оставаясь невидимыми.
Возможно, из этого страха перед настоящими обитателями темноты происходит страх перед несуществующими, достигший высшей точки в создании могущественного невидимого мира. С развитием воображения, вероятно, увеличивался страх смерти и последующие поколения перенесли этот страх в темноту и населили ее духами. Я думаю, что Люди Огня уже боялись темноты именно в этом смысле, но причинами того, что наше Племя прекращало свои сборища и забивалось в пещеры были старый Саблезуб, львы и шакалы, дикие собаки и волки, все алчущие мяса создания.
ГЛАВА XV
Вислоухий женился. Это была вторая зима после нашего опасного похода и это было совершенно неожиданно. Он не предупредил меня. Я узнал об этом однажды вечером, когда поднялся по утесу к нашей пещере. Я протиснулся внутрь и застыл в изумлении. Для меня не осталось места. Вислоухий и его половина заняли все, к тому же она оказалась никем иным как моей сестрой, дочерью моего отчима, Болтуна.
