Плеск звездных морей - Войскунский Евгений Львович (читаем полную версию книг бесплатно TXT) 📗
Меньшинство членов комиссии, и среди них Баумгарген, ставили под сомнение тезис «Тудор не слышал». Они утверждали, что Тудор никак не мог не слышать, но допускали, что сигнал от непримара, «чужого», мог не дойти до сознания. В этом Баумгартен и его сторонники усматривали некий «психический сдвиг», вызванный долголетним воздействием своеобразного венерианского комплекса. Впрочем, никто из членов комиссии не отрицал, что этот комплекс (близость к Солнцу, мощное воздействие «бешеной» атмосферы и специфических силовых полей, изученных пока лишь приблизительно) мог вызвать у примаров чрезвычайно тонкие изменения нейросвязей. Не исключалось, что именно это явилось причиной самоуглубления примаров, роста местной обособленности, утраты интереса к земным делам…
— Ты не ощущаешь в себе нечто подобное? — спросил Борг прямо, в упор.
— Нет. — Я поднялся, нахлобучил шапку. Мне не нравился этот допрос, и я так ему и сказал.
— Сядь, — сказал Борг. — Разговор только начинается. На корабле какой серии ты летаешь?
— Серия «Т-9», четырехфокусный ионолет с автомати…
— Не надо объяснять, — попросил Борг, и я невольно усмехнулся, вспомнив, что именно он сконструировал «Т-9». — Когда ты должен ставить корабль на профилактику? — продолжал он.
— Через два месяца.
— Через два месяца, — повторил Борг и взглянул на Феликса, который безучастно сидел на краешке стола и листал журнал.
— Ну что ж, это подходит, — сказал Борг. — Теперь слушай, пилот, внимательно. Я сижу третью неделю в этом чёртовом холодильнике и пытаюсь понять нашего друга Феликса. Мне пришлось забыть математику и вникать в невероятные вещи, которые начинаются за уравнением Платонова. С самого детства я отличался крайне умеренными способностями и потому не могу сказать, что вник. Но кое-что вместе с этим потрясателем основ мы сделали. Я грубый практик, мне надо покрутить в руках что-нибудь вещное, и вот мы сделали модель…
Он вытащил из кармана прямоугольное зеркальце и протянул мне. Я взглянул без особого интереса. Взглянул — и удивился. Лицо в зеркале было моё — и в то же время вроде бы не моё. Что-то неуловимо незнакомое.
— Не понимаю, — сказал я. — Зеркало искажает изображение. Оно имеет кривизну?
— Неча на зеркало пенять, — сказал Борг по-русски и засмеялся. — Нет, пилот, зеркало абсолютно прямое. Понимаешь? В обычном зеркале ты видишь своё перевёрнутое изображение. А это зеркало прямое, оно отражает правильно. Лицо всегда немного асимметрично. Чуть-чуть. Мы привыкаем к этому, постоянно глядясь в зеркало. Поэтому в зеркале-инверторе тебе чудится искажение. Теперь понял?
Я поднёс зеркальце ближе к лампе и увидел, что оно не сплошное, а состоит из множества мельчайших кусочков.
— Мозаичный экран? С внутренним энергопитанием?
— Не будем пока входить в детали, — ответил Борг. — Тем более что я и сам не очень-то… Тут в институте есть несколько ребят, они понимают Феликса лучше, чем я, и мы вместе сделали эту штуку.
Он поискал на столе, вытянул из кучи бумаг и плёнок чертёж и развернул передо мной. Там был набросок ионолета серии «Т-9», корпус корабля окружало какое-то двухъярусное кольцо. Я вопросительно взглянул на Борга.
— Да, вот такое колечко, — сказал он. — Зеркально-инверторное…
Я ещё не знал, что будет, но и так было понятно: будет то, чего ещё никогда не было. Ни с кем. А любой «первый раз» в космосе — это шаг в неизвестное. И этот шаг Борг предлагает сделать мне. Ах, свойства человеческие! Страшно и, конечно, привлекательно, как все неизвестное. Моё согласие? Борг его и не спрашивал. Он знал, что я соглашусь.
— …миллионами ячеек как бы начнёт вбирать в себя пространство, — слышал я хрипловатый голос Борга, — а хроноквантовый совместитель прорвёт временной барьер…
Голос тонул в смутном гуле, это был гул пространств, неподвластных воображению… нет, это гул крови в ушах… нет, подлый инстинкт отыскивания чужой спины для защиты…
Чтобы быстрее с этим покончить, я сказал, не дослушав Борга:
— Ладно, старший, я согласен.
Мне показалось — он меня не услышал.
Может, я сказал слишком тихо? Может, только хотел сказать?
— …обеспечит возвращение и вывод из режима. Одно только не сумеет сделать автомат — передать ощущения человека…
— Я пойду, пойду!
— Не кричи, — сказал Борг. — Расчёты сделаны точно, тут я ручаюсь, но принцип, на котором они основаны…
— Я видел, как передача с Сапиены подтвердила принцип, — сказал я. Теперь я боялся одного: как бы не передумал Борг.
— Речь идёт не об электромагнитных волнах, а о человеке. — Борг хмуро уставился на меня. — Торопишься, пилот, не нравится мне это. Я могу взять на себя ответственность за опыт. Но, если он не удастся, воскресить тебя я не смогу. — И добавил жёстко: — Оставим пока этот разговор. Ты к нему не готов.
Мы помолчали. Вдруг раздалось хихиканье. Это Феликс, углубившись в журнал, посмеивался чего-то. По затрёпанной обложке я узнал старинный журнал математических головоломок, один из тех, которые некогда издавали для своего развлечения андроиды.
— Чего ты смеёшься? — спросил Борг. — Феликс, тебя спрашиваю.
— Слышу, — отозвался тот. — Задачка хитро придумана, а решается просто…
Глава восьмая
«ЭЛЕФАНТИНА»
Нигде нет таких формальностей, как в космофлоте. Особенно они неприятны, когда ставишь корабль на профилактический ремонт. Делать тебе, строго говоря, нечего, потому что ремонтники знают корабельные системы получше, чем ты. Но все время приходится подписывать дефектные ведомости, заявки, акты осмотров и приемок, как будто без твоей подписи ремонтники чего-нибудь недоглядят.
Гигантский тор «Элефантины» — орбитальной монтажно-ремонтной станции — плывёт со своими причалами и ангарами вокруг шарика. Плывёт Земля в голубых туманах, в красном сиянии зорь, в вечерних огнях городов. И чтобы не отстать от вечного этого движения, плывёшь и ты в чёрной пустоте, барахтаешься возле корпуса корабля — маленький беспокойный человек.
А когда надоест плавать, ты устремляешься, кувыркаясь, к шлюзовым воротам. Ты входишь в один из отсеков станции, тут искусственная тяжесть, а потом ты идёшь, отупевший от подписывания бумажек, к себе в каюту читать, или в кают-компанию сыграть партию-другую в шахматы, или пить чай к старому другу Антонио.
Антонио оказался среди нашего выпуска самым домовитым. Он ведает на «Элефантине» службой полётов, у него не очень интересная хлопотливая должность, уютный двухкомнатный блок на третьем этаже станции и милая-премилая Дагни Хансен, похищенная у марсиан.
Когда Дагни, склонив белокурую голову, медленно и плавно вносит поднос с чаем и едой, и мягко улыбается шуткам, и садится вышивать что-то пёстрое на распашонке, мне становится легко, бездумно, покойно. Никаких тревог, никаких желаний. И смешно мне смотреть на суету Антонио. Чего тебе не сидится на месте, чудак? Опустись на ковёр у ног Дагни, и пусть она положит тебе на голову тёплую ладонь — право, больше ничего не надо…
Мы с Робином сидим у окна и играем в шахматы. Окно, понятно, условное. Стенной плафон, имеющий вид окна. Человеку свойственно тешить себя иллюзиями, он просто не может жить, если не обманывает самого себя. Говорят, у Трубицына, начальника «Элефантины», который годами не бывает на Земле, есть специальные ленты с записью дождя, шума ветра и утреннего щебета лесных птиц.
Мы сидим и играем в шахматы, а Дагни вышивает что-то пёстрое.
— Ну и ход! — Робин презрительно фыркает. — Чему учили в вашем детском саду? Кушать кашку?
— Да, — отвечаю. — И ещё учили не обижать деточек из вашего детсада.
— Почему же?
— Нам говорили, что они и без того обиженные.
— Бедная ваша воспитательница, — вздыхает Робин. — Как она пыталась спасти вас от комплекса неполноценности…
Я искоса поглядываю на Дагни и вижу, как она улыбается. Такую улыбку, думаю я, следовало бы с утра до вечера показывать по визору.
