Все хорошо - Лазарчук Андрей Геннадьевич (библиотека электронных книг .txt) 📗
Аля очнулась и, вскочив, осмотрелась. Все было слишком просто, чтобы казаться ужасным.
Пустые стулья стояли неровным полукружием, как бы беседуя. В открытые окна влетали голоса. Доносились удары мяча, невнятные механические звуки и электрические потрескивания.
Вошел Горбовский, по-прежнему озабоченный. Сел на стул верхом, посмотрел на Алю, вздохнул и покачал головой.
– Нашелся наш Стас, – сказал он. – Только не знаю, хорошо ли это…
– Где он? – быстро спросила Аля.
– На Земле. У Сикорски.
– А кто такой Сикорски?
– Неужели не знаете? Это была громкая история.
– Первый раз… – она замолчала. Внутри лопнул пузырек. – Знаю. Да. Все знаю. Но – зачем он Стасу?
Горбовский пожал плечами.
– Мы безнадежно опаздываем… главным образом – вот здесь, – он дотронулся до лба. – А кроме того – некий паралич воли…
– Паралич волн, – повторила Аля. – Жалко.
– Как вы себя чувствуете? – спросил Горбовский. – В такой переделке побывали.
– Не знаю. Никак не чувствую. Еще не прожгло.
– Да, это я понимаю. Ну, что – оставим работу профессионалам?
– Нет, – сказала Аля. – Я так не могу. Должен же кто-то, кто понимает…
– Через полчаса Максим улетает на Землю. Туда, к Сикорски. Я пока остаюсь. Вы – как намерены?
– Я полечу, – твердо сказала Аля.
– Стас для вас… что-то значит?
Аля посмотрела на Горбовского. Неясно было, он действительно не понимает – или спрашивает о чем-то другом?
– Он у меня вот здесь, – повторяя жест Горбовского, она дотронулась до лба. – И я уже почти не могу это выносить…
СТАС
– Вы ничего не понимаете, Попов, – хрипло сказал Бромберг. – Допускаю, что вы все знаете, но не понимаете вы ни черта.
– Ну, почему же? – вежливо ответствовал я. – Древний способ отучения от наркотиков: медленно и постепенно уменьшать дозу. Девятнадцатый век.
– А от пищи вы так никого не пытались отучать? От воздуха? Нет? Ну, так попытайтесь, попытайтесь…
– Бросьте, Бромберг. Это не я, это вы не понимаете, что предприятию вашему все равно пришел конец. Остановлюсь я – не остановятся другие. Это же выстрел дробью. За нас взялись всерьез.
– Кто? Кто взялся? Что вы несете, идиот?!
– Некий весьма сведущий разум, который мы ассоциируем с Малышом. Им, видите ли, не нравится наше поведение…
– Я же сказал: идиот! Повторить? Я повторю: идиот! Какой Малыш? Какой разум? Это все выдумки нашей разлюбезной! Она пичкает нас байками, чтобы мы…
Я подождал, когда он прокричится, и спросил:
– Скажите, а вы сами-то подвержены этому внушению?
– Я? Конечно, нет. Я знаю, что оно существует, что оно направлено на модификацию моего поведения, и веду себя с поправкой на оное.
– Вы давно снимали спектр этого излучения?
– Регулярно. А что?
– Вам не бросилось в глаза ничего необычного?
– Нет. И не могло броситься. Потому что ничего необычного там нет.
– Понятно. Так вот, слушайте меня внимательно. Я жил на планете, где гипноизлучения нет. На Земле я около суток. Даже на обычного человека излучение еще не окажет влияния за такой срок… эффект его накапливается, не так ли?
– Ну, в некотором роде – да.
– Отлично. Вам, когда вы возвращаетесь, не бросаются в глаза простор и пустота на Земле?
– Вы были у Сикорски? Может быть, вы и сейчас у него?
– Нет, – ответил я только на последний вопрос.
– Сикорски – сумасшедший старик. У него идефикс…
– Перед прилетом сюда я ознакомился со спектром гипноизлучения, которое орошает Землю. Золотым дождем. Лишь четыре процента спектра – это модификаторы поведения. Девяносто шесть – модификаторы восприятия.
– Бросьте нести чушь, Попов. Я сам писал эти спектры, сам, понимаете? И что же, я не знал, что пишу?
– Излучатели на спутниках «Атлас» не работают, – продолжал я. – Зато там установлен вероятностный вариатор, который, как вам должно быть известно, к использованию запрещен категорически… Тагора, по-вашему, – тоже изобретение машины?
– Да. То есть не машины. Тагору придумал в сорок седьмом году Майкл Хиггинс. Машина воплотила его мысль.
– Понятно. Его можно поздравить: изобретение оказалось столь емким, что обрело самостоятельную жизнь.
– Род иллюзии. Надеюсь, это-то вы понимаете?
– Конечно. Но тогда откуда взялся вариатор?
– А при чем тут?..
– Вариатор доставлен с Тагоры. Якобы образец техники Странников.
– Все смешалось. Впрочем, так и должно быть. На определенном этапе накачки уже не удается проследить, откуда приходит та или иная иллюзия.
– Скажите, Бромберг, а с Пирсом вы сотрудничали когда-нибудь?
– Что значит – сотрудничал? Он ноолог, а я – историк науки. Конечно, я изучал его работы, его самого… Когда случилось несчастье в лаборатории, я как раз направлялся к нему.
– Несчастье какого рода произошло там?
– Взрывной импульс Тиффани. Вы знаете, что такое импульс Тиффани? Хотя что это я…
– У меня другие сведения.
– Ваши сведения неверны!
– Возможно… Вам не закрадывалась такая интересная мысль: все ложные объяснения всегда по касательной проходят рядом с истиной? Как бы дразня ее. Когда-то говорили, что вора тянет на место преступления…
– Это вы обо мне?
– Пока нет. Но вспомните: запрет на Машину объяснялся тем, что в недрах ее зародился новый нечеловеческий разум, новая цивилизация. Так?
– Да. Я сам придумал это объяснение. До сих пор горжусь им.
– А вам не кажется, что нечто подобное случилось на самом деле?
– Болезненный бред. В стиле Сикорски.
– Разум, получивший возможность расселяться по сознаниям тысяч миллионов людей, которые ни сном ни духом…
– Перестаньте!
– Пирс работал как раз над этим, не так ли? Может быть, машинный разум почувствовал в нем опасного противника, конкурента?..
– Да прекратите же!!! – Голос Бромберга взметнулся до визга, сорвался… Сам он, багровый, качнулся к экрану, лицо его вывалилось за пределы, остались только глаза и лоснящийся нос. Безумные, чуть косящие глаза. Потом они медленно мигнули… – Вы правы, Попов, – сказал Бромберг совсем иначе. – Я не сомневался, что вы догадаетесь обо всем. Владея таким объемом информации, мудрено не догадаться…
– Вы – Бромберг? – спросил я.
– Да. В определенной мере.
АЛЯ
Они сели на каком-то крошечном островке посреди пустого океана. Дом приземистый, вжатый в скалы… Наверное, зимой здесь штормы.
– Рудольф Сикорски, – представил Максим хозяина. – Александра Постышева, носитель ноограммы Стаса Попова.
– Вы это ощущаете? – спросил Сикорски, пожимая ей руку.
– Иногда.
– Крепитесь, девочка. Это бывает очень тяжело, особенно когда она начинает распадаться. Вот Максим побывал в таком положении…
– Он говорил. Но без подробностей.
– Те подробности такие, что лучше, о них не говорить. Главное, не позволяйте наезднику управлять вами. И знайте, что боль – ненадолго. День, два.
– Он будет исчезать…
– Да. Умирать в полном сознании. Цепляться за вас.
– Какой ужас…
– Ужас. Он симпатичный человек, он мне понравился. Что ты думаешь обо всем этом, Максим?
– Что он намерен делать, Экселенц?
– Он? Намерен? Это не те слова…
– Возможно, не те…
– Просто не те, Максим. Я не знаю, чего ты хочешь от меня. Разве не видишь: я сдался? Я вдруг оказался человеком, который желал отстоять крепость – решительнее, чем другие, – но сам в рвении своем разрушил стены… И вот – все. Последний шаг противника. Он просто входит… он даже приходит ко мне. На чашку чая. Ко мне. Какая ирония.
– Он не противник, – сказала Аля.
– Не он. Не Попов. Противник – в Нем.
– Нет. Вы ошибаетесь. Вы ошибаетесь в чем-то главном.
– Нет, Александра. Не ошибаемся. Может быть, мы просто говорим о разных вещах…
– Где он? Вы знаете, где он? Догадываетесь?
