Галактическая одиссея - Снегов Сергей Александрович (книги без регистрации .TXT) 📗
Он приподнялся. Он был невысок. На меня глядели с худого лица не по-стариковски голубые живые глаза, жёлто-белые волосы, упавшие вдоль щёк, подчёркивали яркость глаз. Он был похож на святого, грозящего грешникам с древней иконы. Лишь несоответствие лика великомученика и гибкой худощавой фигуры выдавало характер — святости было не ждать у лихого астроразведчика Арнольда Гамова.
— Вы говорите о космосе, юноша, — сказал он хмуро. — А что знаете о нем? Два—три галактических рейса, стажировка на ближних планетах, командировка куда-нибудь в дальний уголок, так? Космос — ваша профессия, верно? А душа где?
— Я был на Кремоне, где мало что напоминает, какой вы её впервые увидели. Но трагедия Кремоны может повториться в других местах. Моя профессия — делать такие происшествия невозможными. Разве этому нельзя отдать душу?
— Вы строитель галактических кораблей? «Орион» — ваше детище?
— «Орион» спроектирован у нас, я главный конструктор.
— Хороший корабль, — сказал он задумчиво. — В моё время таких не было. Сколько бы жизней мы сохранили, если бы шли не на «Икаре», а на «Орионе».
— «Орион» — плохой корабль. Лучше «Икара», но хуже того, какой мы сейчас предлагаем. Вам достаточно познакомиться с расчётами, чтобы в этом убедиться.
Его глаза стали рассеянными. Он смотрел внутрь себя, оглядывался на прошлое. Потом он вздохнул и возвратился в настоящее. Улыбка преобразила его лицо, оно, помолодев, перестало быть ликом. Он откинул за уши жёлто-белые волосы и протянул руку:
— Здравствуйте, Василий Грант. Я много слышал о вас. В моё время немало было дерзких конструкторов, но, кажется, вы всех отчаянней. Говорят, что, если вас не удовлетворяют законы природы, вы исправляете их, правда? — Он не дал ответить и продолжал: — Но вы совершаете тривиальную ошибку — хотите техническими новшествами предотвратить все опасности. Кое-что это даёт, не спорю. А если главная опасность — страсть души? Сколько киловатт развивает гнев? Печаль и скорбь — какова их мощь? И какое тормозное усилие в унынии? И какой дополнительный импульс в честолюбии?
— Не понимаю, Арн.
— Поймёте. Пойдёмте.
Он заскользил с дюны. Я шёл за ним. У садика я обернулся к морю. Солнце садилось, и волны и пена были уже не розовыми, а кроваво-красными. Гамов отворил калитку сада и нажал кнопку на воротах. У соловьёв настал час вечернего азарта, они техкали отовсюду. На дорожке вдруг возникли три гигантских чёрных пса — широко разверстые пасти злобно нацелились на меня. Я замешкался. Гамов рассмеялся:
— Ужасов дальнего космоса не страшитесь, трех безобидных существ испугались!
Доги остановились, Гамов шёл прямо на них. Все собаки радуются, увидев хозяина. Эти и не помыслили вилять хвостом и строить умильные морды. Я шёл за Гамовым, сознавая, что сближение со страшилищами не сулит добра. Но Гамов прошёл сквозь них. Он сделал знак не отставать, и я пересёк туловище среднего дога, не ощутив сопротивления. Пройдя несколько шагов, я обернулся. Псы двигались позади, и морды их так же свирепо скалились.
— Неплохо сработано, — сказал я, стараясь, чтобы голос не дрожал. — Оптическая иллюзия?
— Стереообраз. Каждый дог может совершать сто тридцать два движения, включая лай, ворчание и ласку. Их придумал Гюнтер Менотти на «Икаре». Здесь его создания отпугивают непрошеных посетителей. Уходя к морю, я забыл включить аппарат, а то бы вы так легко до меня не добрались.
— Ваш сторож Том Таллиани — тоже стереообраз?
— Он-то живой. Но на эту ночь уехал в Клайпеду. Входите, конструктор Василий Грант.
В комнату, куда он ввёл меня, я уже заглядывал. Тогда она показалась похожей на музей минералов и чучел. Но это был скорее кабинет, а не музей, она вся была полна книг, ящичков с плёнками и фотографий старинного образца — изображения менялись, когда менялся угол зрения, — а всего больше звёздных карт, плоскостных и стереоскопических.
В углу стояли два кресла, массивные, прочные. Я сел в одно, Гамов в другое. Между шкафами висел веерок фотографий, две женщины и семь мужчин — знаменитый экипаж «Икара», в таком составе он стартовал в дальний поиск с Галактической базы на Латоне.
— Да, — сказал Гамов. — Молодые, красивые, энергичные… Не все вернулись, но если бы мы и знали свою судьбу, ни один не отказался бы от похода. Ибо что смерть? Неизбежность! Три столетия биологи обещают одарить нас бессмертием, но дальше долголетия не пошло. Нет, мы не страшились смерти как таковой, мы боялись преждевременной смерти, ибо она означала, что наша цель не будет достигнута. Трое узнали именно раннюю смерть…
— Техническая подготовка вашей экспедиции…
Он вспылил. Каждому, изучавшему экспедицию на «Икаре», известно, что её руководитель иногда впадал в такой гнев, что от него шарахались. Гамов впился в меня побелевшими глазами. Гнев его, впрочем, угас столь же быстро, как и зажёгся. Он сказал с какой-то грустной иронией:
— Опять техническая подготовка!.. Она была прекрасной.
— Я читал ваши отчёты, заключения следственных комиссий, научные монографии о вашем рейсе.
Он пренебрежительно махнул рукой:
— Поздравляю. Мне не удалось одолеть все, что написали о нас. Не сомневаюсь, нашли бездну умного. Ну и что? «Икар» был лучше подготовлен к дальнему рейсу, чем мы, его экипаж. Не уверен, что это понимают даже умные конструкторы.
Гамов своими туманными намёками на свойства характера, будто бы мешавшие удаче рейса, начал меня раздражать. Я был бы плохим конструктором, если бы согласился, что техническая оснащённость — что-то второстепенное. И рейс «Икара», несмотря на понесённые жертвы, был на редкость успешным, результаты его крупно обогатили науку о космосе — сетования на неудачи звучали неискренне.
Никого теперь не удивляет, что в полёте среди членов экипажа появляются разногласия. Наука о совместимости характеров пока достижениями не блещет: разводятся порой и влюблённые.
Я не постеснялся именно так ответить Гамову.
— Не понимаете, юноша, — сказал он с досадой. — Совместимость у нас была идеальной. Мы любили друг друга! Но как бы это сказать?.. Могли смотреть на одно явление и видеть его по-разному.
— Боюсь, ваши объяснения не доходят до меня.
Он опять впал в отрешённость, как бы одеревенел, глаза стали тусклыми — смотрели и не видели. Не сомневаюсь, что в эти минуты перед ним возникали тысячи воспоминаний.
Вернувшись в реальность, он засмеялся.
— Не могу сказать, чтобы вы были деликатны. Я никого не принимаю, никуда не выезжаю, ни с кем не беседую, а вы моими категорическими «нет» пренебрегли. Даже страшные доги вас не испугали. Впрочем, я забыл их включить, это моя оплошность. Знаете, а вы хорошо сделали, что не посчитались с моими странностями. Одиночество все же томительно. Не надейтесь, что я увлекусь вашими чертежами. Но поговорить о рейсе «Икара» могу, возможно, вы что-нибудь и для себя извлечёте полезное. Идёт?
Я, естественно, согласился.
С той беседы прошло больше года. Недавно человечество узнало о смерти прославленного звездопроходца. На торжественную церемонию внесения праха Арнольда Гамова в Пантеон прибыли астронавигаторы и поселенцы с дальних планет, их было больше, чем землян. Наше конструкторское бюро, спроектировавшее семьдесят лет назад галактический крейсер «Икар», получило три пригласительных билета. Первый предложили мне. Я не пошёл. Я хотел оставить в памяти образ человека, пожилого, усталого, телесно уже почти немощного, но сохранившего такую живую душу, смотревшего такими живыми глазами, хотел слышать его глуховатый голос, так непрестанно менявшийся — то насмешливый, то категоричный, то гневный, то грустный, звучавший порой такой печалью… Наши предки говорили: «В человеке ищи душу живу». Мне кажется, я нашёл в той долгой ночной беседе «душу живу» великого странника Галактики, я боялся ослабить память о ней церемонией внесения его мёртвого тела в уготованное навечно жилище. В Столице были развешаны траурные флаги, звучала скорбная музыка, а я улетел за город, и сидел в саду, и думал о живом, а не мёртвом Гамове, о маленьком, умном, добром, вспыльчивом старичке, — и как бы въяве блуждал с ним по главам его долгого галактического путешествия…
