Странный человек - Столяров Андрей Михайлович (хорошие книги бесплатные полностью .TXT) 📗
— Не спугните его, — серьезно предупредил школьник. — Он всего боится. От нас с Петькой так и зачесал в другую сторону…
— Не спугну, — пообещал я. — Он когда выходит на промысел?
— Да в двенадцать…
— Каждый день?
— Когда неделю его нет. А когда да к каждый…
Дверь за школьниками закрылась, и директор развел руками:
— Откуда это? И ведь учатся оба неплохо. Занимаются в авиамодельном кружке…
— А вы в детстве никогда не искали кладов? — спросил я. — Вы не лазали по подвалам, по чердакам, не хотели обнаружить потайной ход к спрятанным сокровищам?
— Я в их возрасте уже работал, — сухо сказал директор. — Тогда была война. Я пошел на завод учеником слесаря. — Он спохватился. — Вы только не подумайте, что у нас запущена атеистическая работа. Напротив. И мы этот случай не оставим без внимания: проведем лекцию о суевериях… и… что-нибудь о космосе…
— Удостоверение, — напомнил я.
— Что? Ах, да! — директор вернул удостоверение, которое до сих пор вертел в руках. — Простите. Так что вас, собственно, интересует?
— Так сказать, вообще, — ответил я.
— Учебные планы?
— Да.
— Идеологическая, культмассовая работа?
— Разумеется.
— Факультативы?
— Конечно.
— Побываете на уроках?
— Хотелось бы.
— Только месяц назад у нас была областная инспекция, — задумчиво сказал директор. — Вадим Борисович остался доволен.
— Он болеет, — твердо сказал я, отсекая все вопросы о неведомом мне Вадиме Борисовиче.
— Опять печень, — посочувствовал директор.
— Да, печень.
— Или, кажется, сердце?
— Кажется, сердце, — уже несколько раздраженно сказал я.
Директор всплеснул руками:
— Впрочем, что я? Ведь у него обширнейшая язва желудка!
Не люблю, когда из меня делают идиота. Я демонстративно постучал удостоверением по столу.
— Чем же мы займемся в первую очередь? — спросил директор.
— Уроки.
Я чувствовал, что мало похожу на инспектора. Это и неудивительно: на подготовку легенды у меня было всего полдня. Я едва успел зазубрить структуру облоно и некоторые общие принципы педагогики.
— Я могу говорить с вами откровенно? — вдруг спросил директор.
— Разумеется.
Он включил вентилятор, внимательно посмотрел на белый, полупрозрачный круг и повернулся ко мне всем телом.
— Вас интересует учитель Зырянов?
Надеюсь, что на моем лице ничего ни отразилось. Да, меня интересовал учитель Зырянов. Но директору не следовало знать об этом. Никому в поселке не следовало об этом знать.
— Я так и думал, — сказал директор. — В конце концов я буду жаловаться. Если сам Зырянов не будет, то буду я. Дайте же человеку спокойно работать. Ну да, он дает материал сверх программы. Много материала. Но вы посмотрите — его ученики берут грамоты на всех областных олимпиадах. А двое даже на всесоюзной… Я понимаю, были времена, когда любое отклонение от программы… Я и сам… Но ведь все уже позади. В позапрошлом году Зырянов получил звание заслуженного учителя.
— Очень рад за него.
— А вы знаете, что его приглашали в Москву, на кафедру? Говорят, его метод — это готовая докторская.
— Неужели?
— Отказался, — торжествующе сказал директор. — Не поехал ни в какую Москву. Потому что Учитель. — Директор так и произнес это слово — с большой буквы. — Мы, конечно, все учителя, что там говорить, — он махнул рукой, — я, например, вот вы. Но Зырянов от бога Учитель. Вы слышали о Крапивине?
— Ну как же…
— Его ученик. А Дементьев, а Логачев, а Болдин…
Совсем недавно я тщательно изучил длинный список этих имен. Причем против каждого из них стояло очень высокое звание.
— Его ученики любят, — почему-то шепотом сказал директор. — Вы преподавали?
— Немного.
— Ну все равно. Это очень трудно, чтобы ученики любили. Меня, например, не любят. Честное слово. Меня только уважают, боятся, а его — любят.
— Несколько дней назад я даже не слышал о Зырянове, — вполне искренне сказал я.
— Я хочу, чтобы его оставили в покое, — сказал директор. — Есть же обычная деликатность. Вы не поверите: после каждой комиссии, после каждой проверки он день-два болеет. Да. Мне приходится переносить уроки. Он и так часто болеет.
Директор посмотрел на меня, словно ожидая, что после этих слов я извинюсь и уйду. Но я сидел.
— Хотите побывать на уроке у Зырянова? — безнадежно спросил он.
— Да.
Он вздохнул.
— Хорошо, я провожу вас. Но одна просьба: понимаете, в детстве Зырянов попал в аварию… Едва выжил… У него сейчас несколько… необычный вид. Мы-то привыкли, а вы — человек новый…
— Я все понял.
— Фу… какая жара, — сказал директор, дополнительно к вентилятору обмахиваясь руками. — Сколько здесь живу, не помню такого жаркого октября. Да вы оставьте пиджак — совсем распаритесь, повесьте вот тут, на стуле.
— Спасибо, мне не мешает, — сказал я. Это было не так. Но у меня под пиджаком, поверх рубашки, сбоку в кобуре на ремнях висел тяжелый двенадцатизарядный армейский пистолет с навинченным глушителем.
Мы прошли по пустому солнечному коридору. У дверей в класс директор как-то заколебался, но постучал. Школьники дружно встали. Директор назвал меня, попросил разрешения присутствовать.
— Пожалуйста, — клекочущим, как у птицы, необычайно высоким голосом сказал некто, сидящий за учительским столом.
Я прошел в задние ряды. Головы поворачивались мне вслед. Не знаю, в чем дело, но я сразу почувствовал острую враждебность. Меня не хотели. Весь класс не хотел.
— Продолжай, Егоров, — проклекотал учитель.
У доски, испещренной непонятными символами, стоял длинный нескладный парень. Он в раздумье почесал нос — костлявые запястья далеко высунулись из рукавов, — отрешенно поглядел на доску, сказал ломающимся баском:
— Топологические пространства, являющиеся подмножествами хаусдорфовых бикомпактных пространств, называются вполне регулярными, или тихоновскими пространствами. — Он запнулся, опять почесал нос и зачастил, будто прорвало: — Их тоже можно охарактеризовать некоторой аксиомой отделимости, а именно: аксиомой, требующей, чтобы для любой точки и любого не содержащего ее замкнутого множества существовала непрерывная функция, равная нулю в «икс» и единице в «игрек».
