Третий Вавилон - Столяров Андрей Михайлович (книги txt) 📗
— Ты же работаешь в контакте с полицией…
Ивин молчал.
— Разве не так?
— Потому и нет результатов, что я работаю в контакте с полицией, — неохотно сказал он.
— А «Звездная группа»?
— Это Сиверс.
— И что?
— Умер Херувим.
— Убийство?
— Пока неясно…
— Ладно.
Я покусал ноготь на большом пальце.
— Подъезжаем, — сказал шофер.
По обе стороны мрачного гранитного углового дома на уровне второго этажа причудливой вязью неоновых трубок горела надпись: «Яхонт». В красных бликах ее, как памятники, неподвижно стояли двое — мокро блестя.
Сиверс шагнул мне навстречу.
— Обнаружили еще экземпляр, — Халидов, студент университета, пьяный и без документов. Говорит: был в компании. Он тебя интересует?
— Нет, — сказал я.
Сиверс хмуро кивнул.
— Мы его задержали — пока.
— Отпечатки? — спросил я.
— Каша, — лаконично ответил Сиверс. — Особо не рассчитывай.
Я и не рассчитывал.
— Где Валахов?
— Крутится.
— Еще не закончили?
— Там некоторые сложности…
— Пошли!
Я просто не мог стоять на месте. Предчувствие неудачи угнетало меня.
Мы прошли темный двор, где на задниках магазина уныло мокли груды деревянных ящиков, и через низкую арку проникли во второй — узкий, как колодец, — вымощенный булыжниками. Сеялся невидимый комариный дождь. Было холодно. Сиверс ладонью отжимал воду с костлявого лица: — Дорога разрыта, машина не пройдет, зачем ты приехал, отрываешь от дела, сидел бы себе в кабинете и прихлебывал чай… — Он был прав. Мне следовало сидеть и прихлебывать. Ивин ядовито похмыкивал сзади. — Как твои «звездники»? — в паузе спросил я. — «Звездники» на месте, — буркнул Сиверс. — Кого проверили? — Весь «алфавит». — Даже так? — У них большое радение: восходит Козерог. — А кто проверял? — Верховский. — Понятно. — Я перепрыгнул через лужу, в которой желтела консервная банка. У меня не оставалось никакой надежды. Верховскому можно было верить. Если он говорит, что «алфавит» на месте, то «алфавит» на месте. «Звездная группа» отпадает. Девяностолетний туркмен, носитель мирового разума, сидя на молитвенном коврике, прикрыв больные глаза и раскачиваясь, выкрикивает в старческом экстазе бессмысленные шантры на ломаном русском языке, а покорный «алфавит», буквы мироздания, — инженеры, медики, кандидаты наук, окружающие его, — склоняются и целуют полы засаленного халата, искренне веруя, что Великий Космический Дух низойдет с небес и просветлит их грузные томящиеся души. Трое убитых за последние полтора года — ушедшие к звездам. Ритуал посвящения в избранные, отречение от всего земного, культ наготы и безволия. Махровая уголовщина. Хорошо, что не придется влезать в эти дела. Я поежился и глубоко вдохнул холодный, насыщенный влагой воздух. Значит, полный провал. Значит, вся операция к черту. Нострадамус опять испарился бесследно. В одиннадцатый раз. Он умеет испаряться бесследно. Значит, метод исчерпал себя. Четыре минуты — это наш предельный срок. Меньше нельзя.
— Налево, — сказал Сиверс.
Пригибаясь под аркой, мы выбрались в тесный переулок, один конец которого был перерыт траншеей. У раскрытого телефона-автомата, присев на корточки, копошились люди в резиновых накидках. Вдруг — ощетинились голубыми фонариками.
— Уберите свет! — приказал невидимый Валахов. — Это гражданин Чаплыгин.
Гражданин Чаплыгин был в плаще поверх полосатой пижамы и в незашнурованных ботинках на босу ногу.
— У меня бессонница, — пробормотал он. — Я курил в форточку, гляжу — милиции много…
— Вы кого-нибудь видели здесь?
— Никого.
— Припомните хорошенько: кто-нибудь звонил из этого автомата?
Гражданин Чаплыгин выпучил глаза.
Будто филин.
— Телефон уже неделю не работает…
— Как не работает?
Произошло быстрое движение на месте. Головы повернулись. Один из сотрудников Сиверса носовым платком осторожно снял трубку и послушал.
Лицо его приобрело туповатое выражение.
— Не работает, — растерянно подтвердил он.
Я посмотрел на Сиверса. Сиверс задумчиво моргал, и вода капала с его редких пружинистых ресниц.
Я отвернулся.
В машине Ивин сказал:
— Ничего не понимаю. Мы ошиблись — бывает. Но компьютер указал именно на этот автомат. Европейский ВЦ… — Закурил очередную сигарету. — О чем ты думаешь?
Шелестели шины. Морось ощутимо усиливалась. Набухли туманные шары света под проводами. Я расслабленно лежал на сиденье. Проносились черные окна. Мигали светофоры на безлюдных перекрестках. Где-то здесь, в сердцевине дождя, одинокий и неприкаянный, бродил загадочный Нострадамус и жестокие глаза его, будто рентген, пронизывали город.
— Я думаю о докторе Гертвиге, — сказал я.
Ивин ошарашенно повернулся.
— Кто такой, почему не знаю?
— Доктор Гертвиг умер в семнадцатом году.
— Когда?!
— В январе тысяча девятьсот семнадцатого, незадолго до февральской революции.
— Парадиагностика?
— Да.
— Погружение в историю?
— Да.
— Ну ты даешь, — после выразительного молчания сказал Ивин.
2. ДОКТОР ГЕРТВИГ И СТУДЕНТ
Луна была яркая и большая, просто невозможная была луна. Резкой чернью обдавала она булыжник на мостовой, битый череп фонаря, синюю листву сада. Как мертвый ящер, ощетинясь оглоблями, лежала поперек улицы растерзанная баррикада. Напротив нее, у здания рынка, зияющего каменным многоглазием, будто приклеенные, стояли Кощей и Тыква. Кощей гоготал и длинно сплевывал, а Тыква подкручивал свои дурацкие намыленные усы. Прямо зло брало: давно ли бегали, как куропатки, — теперь гогочут.
Человек, невидимый в низкой подворотне, шевельнулся и лунный свет упал на фуражку, какие носят студенты. Ну — слава богу, тронулись, пошли к площади, во мрак собора. Тыква переваливался, а Кощей придерживал шашку. Говорят, это он убил Сапсана, зарубил во дворе участка, еще в июне. Садануть бы по ним из револьвера — нельзя, нет револьвера, зарыт дома, в сарае, под поленницей. Не такое сейчас время, чтобы разгуливать с револьвером.
Погрузив кулаки в карманы тужурки, упрятав лицо в поднятый воротник, человек быстро пересек улицу и прильнул к чугунной ограде. Взялся за железные прутья и, легко переломившись в воздухе, махнул прямыми ногами на ту сторону.
Тотчас, заколачивая в землю булыжник, из Кривого переулка вывернул конный отряд и поплыл в бледном сиянии — призрачные лошади, призрачные люди.
Казаки дремали в седлах.
Человек с головой ушел в синюю листву. Разогнулись ветви. Он знал, куда ему идти, — к двери на стыке двух глухих стен. Он достал ключи. Ключи у него были. Застучало сердце. Ай да Абдулка, медный котел! Не обманул все же, подлец, дурацкая рожа! — Зачэм рэзать такой бедный доктор, совсем нищий… Плохо живет — слуга нету, жена нету, сам ноги моет… Или другой этаж — баба живет, фабрика имеет… шибко толстый, богатый, деньги в подушку зашил — золото, Абдулка знает… Ее рэжь — бабу не жалко… Убей, пожалуйста, — дай Абдулке пятисот рублей… Абдулка хитрый — пьяный был, ничего не видел…
Сотню взял за ключи, пузатая сволочь.
В тусклом гробовом свете паутинного окна угадывалась черная лестница. Он поднялся на второй этаж и чиркнул спичкой. Лезвие ножа просунулось в щель, звякнул сброшенный крючок — все! Он проскользнул пахнущее аптечными травами междудверье, миновал светлую кухню, где цепенели тарелки, кастрюли и раздутый, сияющий медалями бок самовара. В коридоре было хоть глаз выколи, но он помнил, что дверь в библиотеку третья направо. Об этом рассказывал Сапсан. Гертвиг почему-то доверял ему. Именно ему. Правда, Сапсана больше нет. Исчез после провалов в организации, я даже имени его не знаю — просто Сапсан. Он первый понял, что это означает: врач, который не ошибается в диагнозе. Вообще не ошибается. Даже не осматривает пациентов. Мистика, не иначе. Оккультные знания. Что-то по ведомству госпожи Блаватской.
