Кем ты станешь? - Биленкин Дмитрий Александрович (читать книги полные .TXT) 📗
— Можно ли сделать вывод, что мыслетика требует некоторых качеств характера, совсем не обязательных для живописи?
— Простите, я не психолог. Но до некоторой степени… Да, пожалуй. Но мы опять не о том говорим!
— Разве? Будем логичны. Вы хотите подавить в Мике стремление к риску и схватке, пусть временное, опрометчивое, но властное. Допустим, он поддастся нам, хоть я в это не верю. Но кем он станет тогда?
— Как, я не убедил вас?
— Нет.
— Вы отказываетесь мне помочь?
— Безусловно.
Старик неподвижно уставился на свои руки, и эти руки, в скрученных тёмных венах под пергаментной кожей, вдруг показались Яранцеву корневищами некогда сильного, но теперь одряхлевшего тела.
— Не расстраивайтесь, — мягко сказал он. — Уйдёт Мик — будут другие, может, куда более способные…
— Тогда так. — Рука сухо и неожиданно ударила по столу. — Вы не пожелали принять мою позицию, но я пойду до конца. Вы, конечно, знаете о “праве на талант”.
— Это ещё что? — воскликнул Яранцев. — Уж не собираетесь ли вы им воспользоваться?
— Именно! Именно собираюсь! — В комнате словно пронёсся звук боевой трубы. — Право гласит: человек волен распоряжаться своим талантом, если его приложение не направлено на преступления или если человек не губит его своим поведением. В последнем случае, поскольку гибель таланта наносит ущерб всему обществу, оно имеет право, не прибегая к принуждению, воздействовать на личность. Я докажу, что такое вмешательство в судьбу Мика необходимо!
— Вы отдаёте себе отчёт в последствиях? — Яранцев был готов и вспылить и рассмеяться. — Существует и ответственность общества: лица, препятствующие проявлению таланта, равно как и развитию личности, несут строгую ответственность. Вас это не смущает?
— Нет, потому что мне дорого будущее Мика, — последовал непоколебимый ответ.
“Вот так история! — подумал Яранцев. — Если все пустить на самотёк, то, быть может, этот фанатик своего и добьётся. Тогда Мика просто-напросто — сам он ничего и не заподозрит — провалят на вступительных экзаменах. На второй и, уж безусловно, третий раз его все равно примут, так как упорство — признак стойкого влечения к профессии. Но надо ли его подвергать таким испытаниям? Освоение планет… Для опыта неплохо бы убедиться, что же туда его тянет — мода или наследственные черты характера? Может, оставить все идти своим чередом? Нельзя, слишком грубое вмешательство. Исключительное, а этого быть не должно. Значит, попытку надо пресечь. Сделать это, конечно, можно, но скольких людей придётся тогда ввести в курс дела? Рискованно…”
Размышляя, Яранцев наблюдал за стариком. Тот словно так и замер с поднятым копьём, готовый к отпору, готовый стоять насмерть. Воистину Дон Кихот. Только стариковские пальцы дрожат, только слезящийся глаз скошен на портрет Мика, и в нем такая тоска…
“Да он же его любит! — ахнул Яранцев. — Все, все это из любви к Мику, к самому талантливому, может быть, последнему ученику, в котором вся надежда, на которого нерастраченная нежность… Отсюда — ведь для его же блага! — попытки уберечь и направить. А неблагодарный Мик… Неблагодарный? Мик был угнетён последние дни. Я-то, слепец, подозревал неразделённую любовь, а тут, похоже, совсем, совсем другое… Да, это так. Ах, мальчик, мальчик, если бы ты знал себя таким, каким ты был когда-то…”
— Внуков у вас нет? — внезапно спросил Яранцев.
Старик вздрогнул.
— Нет… Простите, какое это имеет отношение?
— И детей тоже не было, — уверенно продолжил Яранцев. — Но это действительно не имеет никакого отношения к тому, что я хочу сказать. Кто такой, по-вашему, Мик?
— Как это? — опешил Полосухин. — Мик — это Мик, как вы — это вы, а я — это я.
— Не совсем, — возразил Яранцев. — Вы — это вы, я — это тоже я, а вот Мик… Недавно, говоря о его намерениях, вы обронили слова “набег” и “меч”. Случайность?
— Не понимаю вас!
— Должны понять, — властно сказал Яранцев. — Освоение планет, борьба со стихиями потянули у вас цепочку; набег, меч… Дальше, дальше, что приходит вам на ум? Не думая, быстро, подсознательная ассоциация, ну?
— Варварство, нелепость… — поддавшись напору, пробормотал старик. — Но…
— Имена, с этим связанные? Набег, варварство — кто?
— Чингисхан, Аттила…
— Стоп! Мик и есть Аттила.
Стеклянными глазами старик уставился на Яранцева.
— Верно! — вскричал он тоненько. — Так относиться к своему дарованию может только варвар!
— Вы не поняли, — понизив голос, сказал Яранцев. — Не в том дело, что Мик с вашей точки зрения поступает как варвар. Он по рождению варвар. Он Аттила. Тот самый “бич божий”, который полтора тысячелетия назад опустошил Европу. В нем мозг Аттилы, кровь Аттилы, это вовсе не иносказание, он Аттила!
— Оч-чень интересно, — ледяным тоном сказал старик. — Как прикажете истолковать? Исключив весь этот бред…
— Никакой это не бред, — устало сказал Яранцев. — Могилу Аттилы нашли и раскопали четверть века назад, а любая уцелевшая клетка тела хранит генетическую программу всего организма. Такие клетки отыскались, остальное было делом эмбрионотехники — и не таким уж сложным. Родился, воскрес, был создан — это уж как хотите — младенец Аттила. У нас детей не было, мы взяли его. Со смертью Магды Аттилу-Мика воспитываю я один. Теперь он вырос… Вот и все.
На этот раз слова, сказанные столь буднично и просто, дошли. Сжалось, как-то усохло тело старика, съёжилось, потемнело от множества новых морщин лицо, а борода, усы выделились, будто побелели, и стали главенствующими на этом опустошённом лице.
Так длилось с минуту, потом глаза ожили, точно сквозь гарь пробился светлый ключ.
— Почему… почему же Мик?
Голос прошелестел так тихо, что Яранцев не вдруг его расслышал, а расслышав, не сразу уловил смысл вопроса.
— Просто мальчика надо было как-то назвать!
— Зачем?
— Что — зачем?
— Все…
— Но это же ясно! Проблема среды и наследственности. Вот новорождённый Аттила. А вот наше общество. Что выйдет теперь из кровавого насильника?
— Вы стали ему отцом…
— Да.
— Так требовал эксперимент…
— Ну да.
— Ненавидя прошлое Мика, остерегаясь его задатков, пугаясь проявлений характера…
Яранцев нахмурился.
— Пережитое — пережито, — сказал он резко. — Оставим это.
Старик сорвал очки, словно они увидели нечто такое, чему не должны быть свидетелями. Помедлил и спросил, не глядя на Яранцева:
— Мик, конечно, не знает, кто он?
— И никогда не узнает, — твёрдо ответил тот. — Это тайна немногих.
— Даже если я ему скажу?
— Вы не скажете.
— Тоже верно… — Старик кивнул.
“Мне о многом придётся умолчать”, — с горьким восхищением и жалостью к Яранцеву подумал он, чувствуя себя разбитым, беспомощным перед ослепительным, грозно-непредсказуемым величием того, что дерзнули сделать эти непонятные ему люди.
Недаром он ощутил что-то глубоко личное ещё в той, самой первой работе Мика. Той, где по равнине, безнадёжно зеленой и гладкой, к горизонту отчаянно спешила крохотная фигура ребёнка, А с неба, смятенно и пристально, как бы заклиная беду, на ребёнка смотрело похожее на глаз солнце.
То же самое выражение старик уловил теперь во взгляде Яранцева. Того, кто был отцом Мика и воспитателем Аттилы. Кто знал и действовал, любил и страшился, растил сына и ставил над ним эксперимент. И кто, очевидно, так и не понял, почему Мик стремится уйти подальше от дома.
