Канун всех святых (другой перевод) - Брэдбери Рэй Дуглас (полные книги txt) 📗
Они стояли и ждали, невесть от чего погрустневшие, как в воду опущенные. Все их мысли были о Пифкине и о празднике, который может превратиться в гнилую тыкву с погасшей свечкой внутри, если только – если Пифкин не выйдет.
Где же ты, Пифкин? Выходи! Спасай наш Праздник!
Глава 2
Почему они ждали, с какой стати их так перепугало отсутствие какого-то маленького мальчишки?
А потому что…
Джо Пифкин был самый замечательный мальчишка на всем свете. Самый мировой парень из всех, кто хоть раз сверзился с дерева или чуть не лопнул со смеху. Самый лучший друг из всех, кто мчался по беговой дорожке, оставляя всех бегущих на милю позади, а потом, оглянувшись, вдруг спотыкался и шлепался на землю, поджидая, пока они с ним поравняются, и вместе, голова в голову, рвал грудью финишную ленточку. Самый славный выдумщик из всех, – уж он всегда разведает все дома с привидениями в городе, а их ох как трудно вынюхать! – и всегда позовет ребят пошарить по подвалам, всласть полазать по обвитым плющом кирпичным стенам, покричать в жерла труб и пустить тугие струйки прямо с крыши – накричишься, навопишься, напляшешься, как обезьяна, до упаду… В тот день, когда Джо Пифкин появился на свет, все бутылки с пепси-колой и шипучим лимонадом во всем мире вышибли пробки и салютовали пенным залпом, а спятившие от радости пчелы роями носились по полям и лесам и вовсю жалили почтенных старых дев. Но каждый его день рождения озеро в разгаре лета уходило от берегов и набегало обратной волной, полной мальчишек, которая взмывала вверх, подбрасывая ребятню, и расшибалась в визге и хохоте.
На рассвете, бывало, лежа в постели, слышишь, как птица стучится в окно. Пифкин.
Высовываешься из окна глотнуть прозрачного, как с горного ледника, рассветного воздуха летнего утра.
На газоне, посеребренном росой, кружево кроличьих следов даст тебе знать, что всего мгновение назад не десяток кроликов, а один-единственный кролик выплясывал здесь и выделывал коленца, выписывал кренделя и закладывал виражи от простой, немыслимой радости жить, в восторге скакал через изгороди, сшибал перья папоротника, топал по клеверу. Сеть следов напоминала переплетение рельсов на сортировочной станции. Миллион путей и дорожек в траве, но никого не видать. Где… Пифкин?
Да вот же он, выглядывает, как дикий подсолнух в саду. Его славное круглое лицо светится, встречая солнце. А глаза сверкают, сигналя, как зеркала по азбуке морзе:
– Торопись! Вот-вот все кончится!
– Что?
– Этот день! Сия минута! Уже шесть утра! Ныряй сюда! Окунись с головой!
Или:
– Да лето же! Не успеешь оглянуться – бах! – и ушло! Давай быстрей!
И он окунался обратно в подсолнухи, чтобы вынырнуть уже в луковицах, сплошняком.
Пифкин, милый ты наш Пифкин, самый настоящий, самый лучший из всех мальчишек.
Прямо непостижимо было, как он ухитрялся так быстро бегать. Его старые кроссовки едва держались. Когда-то белые, они набрались зелени в лесах, которые пришлось пробежать, побурели от прошлогодних осенних пробегов по сжатым полям в сентябре, а смоляные пестринки и разводы усеяли их после рейдов по причалам и пристаням, где разгружались баржи с углем, желтыми пятнами их украсили беззаботные собаки, и еще были они утыканы щепками и занозами от множества заборов и плетней. Одежда у него была под стать вороньему пугалу, ведь ее по ночам таскали друзья Пифкина – собаки, он им давал поносить, пофорсить – ясно, что все обшлага были изжеваны, а брюки в пыли и протерты на коленках.
А волосы? У него на голове шапкой стояли, щетинясь, как иглы у ежика, топорщась во все стороны, пестрые – каштаново-золотистые – вихры. Уши – чистый персиковый пушок. А руки – на них были словно перчатки из пыли и славного запаха псины, мятных леденцов и ворованных где-то за тридевять земель персиков.
Пифкин. Сгусток скоростей, запахов, фактур, таких разных на ощупь; копия и прообраз всех мальчишек, которые когда-либо мчались во всю прыть, падали, вскакивали и неслись дальше.
За все годы никто и никогда не видел его сидящим на месте. Невозможно было вспомнить, чтобы он просидел в школе, на своем месте, хотя бы час. Он последним прибегал в школу и первым вылетал из дверей, как ракета, под звон последнего звонка.
Пифкин, славный малый Пифкин.
Он умел издавать такие заливистые вопли, наяривал на губной гармошке и ненавидел девчонок больше, чем все ребята в его уличной команде, вместе взятые.
Это Пифкин, обняв тебя за плечи, нашептывал тебе в ухо про великие дела, ждущие вас в этот день, был твоей опорой и защитой от всего мира.
Пифкин…
Сам Бог старался встать пораньше, только бы увидеть, как Пифкин выскакивает из своего дома, будто апостол на башенных часах. А уж погода всегда стояла отличная везде, где был Пифкин.
Пифкин.
Они толпились перед его домом.
Вот-вот дверь одним махом распахнется.
Пифкин вылетит пулей в россыпи искр и клубах дыма.
И тогда праздник начнется взаправду!
«Выходи, Джо, эй, Пифкин, – шептали они. – Давай выходи!»
Глава 3
Дверь дома отворилась.
Пифкин вышел на крыльцо.
Не вылетел. Не выскочил. Не вырвался, как из пушки.
Вышел.
И пошел по дорожке навстречу друзьям.
Шагом. И без всякой маски! Без маски!
Он шел медленно, будто старик какой-то.
– Пифкин! – заорали они хором, стараясь спугнуть свой испуг.
– Привет, ребята, – сказал Пифкин.
Он был совсем бледный. Пытался улыбнуться, но глаза у него были какие-то странные. Одну руку он прижимал к правому боку, как будто у него там нарывает.
Они все уставились на его руку. Тогда он отнял руку от правого бока.
– Ну что, – сказал он каким-то тусклым голосом. – Готовы в поход?
– Мы-то готовы, а вот ты как? – сказал Том. – Заболел?
– Под праздник? – сказал Пифкин. – Шутишь?
– А где твой костюм?
– Вы идите, я вас догоню.
– Нет, Пифкин, мы лучше подождем, пока ты…
– Ступайте, – еле вымолвил Пифкин, бледный как смерть. Руку он снова прижал к боку.
– У тебя что, живот болит? – спросил Том. – А твои знают?
– Нет-нет, не могу я им сказать! Они… – Слезы брызнули из глаз Пифкина. – Да это пустяки, я же говорю! Идите прямиком к оврагу. К тому Дому, ладно? К Дому с привидениями, поняли? Я там буду.
– Клянешься?
– Клянусь. Погодите, увидите, какой у меня костюм!
Мальчишки стали отходить. Уходя, каждый или трогал его за локоть, или легонько стукал в грудь, или нежно касался сжатым кулаком его подбородка, будто бы в драке понарошку.
– Ладно, Пифкин. Раз уж ты обещаешь…
– Обещаю, точно. – Он перестал держаться за бок. Лицо его залилось румянцем, как будто боль отпустила. – А ну, на старт! Внимание! Марш!
Когда Джо Пифкин крикнул «Марш!», они сорвались с места.
Они побежали.
Полквартала они пробежали задом наперед, не сводя глаз с Пифкина, который стоял и махал им рукой.
– Догоняй, Пифкин!
– Догоню-ю! – крикнул он им вслед из дальнего далека.
И ночь поглотила его.
Они бежали вперед. А когда снова оглянулись, Пифкина было совсем не видать.
Они хлопали дверьми, кричали «Сласти или страсти-мордасти!», и их мешочки из коричневой бумаги уже начали наполняться несусветными вкусностями. Они бежали вприпрыжку, а зубы у них увязали в розовой жевательной резинке. Губы у них ярко горели, красные как кровь.
Да вот только все, кто открывал им дверь, были как две капли воды похожи на их собственных родителей – как леденцы, сыпавшиеся с конвейера на конфетной фабрике. Словно ты и вовсе из дому не выходил. Каждое окно, каждая дверь заливали их добротой, как сиропом. А им хотелось услышать рев драконов в подземелье и скрежет подъемных мостов в замках.
Таким образом они, оглядываясь – не идет ли Пифкин? – дошли до самых окраин города, где цивилизация уступала место темноте.
Овраг.
Овраг, в глубине которого таились неисчислимые ночные шорохи, змеились ручьи и речонки чернее чернил, копились сокровища каждой осени, что прокатилась вся в золоте и багрянце – за целую тысячу лет… Эта глубокая трещина в земле порождала мухоморы и поганки, и холодных, как галька, лягушек, и мокриц, и пауков. Там, в черной яме, начинался длинный подземный ход, где сочились отравленные воды, а эхо бесконечно перекликалось, звало: «К нам – к нам – к наммм», – а уж если ты замешкался, то навеки останешься здесь, навсегда, в шорохе, перестуке, перебежках, перешептываньях, и не вырвешься никогда, ни-ко-гда…
