О сборнике 'Ошибка создателя' - Казанцев Александр Петрович (бесплатные серии книг .txt) 📗
Использование фантастического допущения как литературный прием предполагает полную неправдоподобность этого допущения (скажем, движение во времени назад в нарушение закона причинности, невидимость материального тела, отрыв от Земли материка и т. п.).
Читатель поверит в происходящее, если писатель, подобно Уэллсу, Марку Твену или Гоголю, достоверно покажет среду, в которой живет и действует его герой, узнает в нем близкого ему современника с его привлекательными или отталкивающими чертами.
Секрет здесь в том, что фантастическая литература попадает под действие общих законов литературы, призванной отражать жизнь.
Но фантастическая литература делает это зеркало "волшебным", увеличивающим, показывающим то, что в обычном зеркале незаметно.
Обязателен ли элемент предвидения для научно-фантастической литературы? Должны ли современные фантасты стремиться к "поучению" деятелей науки? Думаю, что нет. У литературы свои задачи, отличные от науки. Но попутно иной раз ученый и может найти в литературном произведении нечто ценное для него, поскольку произведение это, как мы уже говорили, отражает жизнь, по крайней мере, в угаданных тенденциях развития и чаяниях.
И нельзя, конечно, судить фантастов, как оракулов, по тому, насколько они более точно, чем, скажем, синоптики - погоду, угадают грядущие достижения человечества. Важно лишь то, насколько созвучны их произведения нашим мечтам, насколько удачно их гипотетические достижения помогают раскрыть образы героев и воплотить основную гуманистическую идею произведения.
Вместе с тем, фантастическая литература разнообразна, не перечислить всех ее направлений, и каждое из них имеет право на существование, разумеется, если оно отвечает задачам нашей советской литературы. Возможен и прогноз, возможен и памфлет, возможно и предостережение.
С этих позиций мне и хотелось бы представить читателям трех новых фантастов-сибиряков.
У каждого из них собственный почерк, собственная область творчества.
В рассказах Виктора Колупаева читатель встретится с самой, казалось бы, обыкновенной жизнью, с нашей современностью, со столь близкими мне, былому томичу, Университетской рощей или Лагерным садом, но... эта обыденность у Колупаева пронизана фантастическими допущениями. Пусть они и невозможны, но они позволяют автору увидеть и показать обыденность с неожиданной стороны.
Что проходит перед мысленным взором человека за миг до его гибели? Говорят, чуть ли не вся жизнь. Впрочем, этого никто не мог проверить. А быть может, не прошлая жизнь, а мечта о том, что могло бы быть?
И в странных видениях чуждого мира, который герой показывает своим реально существующим детям, читатель ощущает нечто тревожное, даже в самом образе "этих смешных деревьев", которые вырастают подобно взрывам, "посеянные" снарядоподобными семенами.
Фантастический образ у Колупаева поднимается здесь до символического обобщения, оправдывая полную трагизма реалистическую концовку, которая заземляет чужепланетные, неземные картины, раскрывая отражение в них реальных событий, уродства войны...
В рассказе "Спешу на свидание" автору понадобилось лишь упоминание о некоем фантастическом аппарате (который, впрочем, оказался неисправным), чтобы показать два взгляда на одну и ту же бытовую ситуацию в семье, на обыденную, надоевшую обоим супругам жизнь. Оптимистический прием автора заставит многих посмотреть на себя, на свои окостеневшие семейные отношения с предложенной фантастом стороны. И через волшебную оптику вдруг видится, что все может быть по-иному, можно найти счастье рядом, оживить, казалось бы, умершее. Человек - сам кузнец своего счастья!
И даже "безусловная условность" рассказа "Улыбка" оправдывается светлой чистотой убежденности в том, что улыбка символ добра и радости и что черные стороны истории человечества как бы связаны с попыткой -физически уничтожить" улыбку.
Смещение врзменных планов нужно автору как литературный прием в романтическом рассказе "Две летящие стрелы" так же, как и в "Улыбке". Чисто сказочное внедрение будущего в настоящее помогает автору поэтически воспеть силу ищущей и находящей взаимность любви.
Для Колупаева фантастика - не самоцель, а средство изображения действительности, человеческих чувств и стремлений.
Тем же задачам служит и фантастическое допущение в рассказе "Любовь к Земле". Пусть никогда "телепортация" (перемещение из одной точки пространства в другую - без перехода!) не будет средством связи космонавтов с Землей, но для Колупаева она, якобы возможная в каком-то месте Космоса, становится средством показа борьбы человека с самим собой, достижения победы великого веления Долга.
Интересен Д. Константиновский в своей повести "Ошибка создателя", давшей название сборнику. Фантастическая обстановка и достижения человечества, освоившего Луну, нужны автору для создания своеобразного детектива, в каждой главе которого перед читателем ставятся все новые загадки. Повесть, построенная как решение цепочки ребусов, распутывает не кровавое преступление, а загадочную странность поведения персонажей, среди которых равное место занимают роботы, запрограммированные с людскими особенностями и недостатками. Перед любителями разгадывать повороты сюжета на каждом шагу встанут трудные проблемы, но тем большее удовольствие получит тот, кто разгадает замысел автора и сумеет разобраться в сложном переплетении поступков людей и роботов. Каждый читатель сможет проверить здесь свою прозорливость, интуицию, способность к раскрытию тайн...
С совсем другим почерком встречаемся мы в повестях Геннадия Прашкевича "Разворованное чудо" и "Мир, в котором я дома".
Повесть "Разворованное чудо" читатель сразу не отнесет к фан тастике, настолько реалистичны картины "пылающей" Африки, где находит применение своей профессии наемных убийц отребье капиталистического мира, циничные "ландскнехты" современности, не знающие ни совести, ни родины. На примере поведения этих изгоев, повстречавшиеся с подлинным чудом, читатель видит, как они, поставленные в необычные условия, совершают преступление уже не только против угнетенных народов Африки, но и против всего человечества. Реалистическая достоверность повести выгодно оттеняет романтику фантастического феномена, неизвестно как оказавшегося в джунглях.
