Абсолютная Энциклопедия. Том 2 - Диксон Гордон Руперт (библиотека книг .txt) 📗
Бродский снова тихонько вздохнул.
– Джеймс повел свой отряд вперед вместе со всеми, – продолжал он. – Там проходила дорога, которую им приказали удерживать Джеймс наверняка с самого начала понял, что он и его люди оказались втянутыми в бой с силами, настолько превосходящими их по численности и боевому оснащению, что им не удастся сдержать их натиск. Части милиции справа и слева от них во главе со своими командирами отступили, а проще говоря, бежали. Джеймс сделал запрос по системе связи, но тот же самый милиционер, рассылавший приказ и, так же как и руководитель управления, потерявший от испуга голову, просто сообщил Джеймсу, что никаких приказов об отступлении от дорсайского командования на его имя не поступало.
Бродский замолчал. В гостиной повисла мертвая тишина.
– На этом связь с отрядом Джеймса прекратилась, – снова заговорил он после продолжительной паузы. – Он наверняка решил, что наше командование имело веские причины на то, чтобы он не отступал со своего рубежа. Он, разумеется, мог в соответствии с Кодексом Наемников сам принять решение об отступлении, но не сделал этого. Они сражались до конца, пока их не окружили и все они, включая и его самого, не погибли.
Взгляды всех присутствующих были обращены на Бродского.
– Того милиционера-связиста убили примерно час спустя, при штурме позиции, где располагалась их служба, – негромко произнес офицер. – Иначе мы бы, конечно, занялись им. Кроме того, вашей семье полагалась компенсация за понесенный ущерб. Но Доннесворт оказался банкротом, из-за чего соблюсти даже это правило оказалось невозможным. Те из нас, кто оставался там, пригрозили, что захватят столицу Доннесворта и станут удерживать ее до тех пор, пока они не заплатят им столько, сколько нужно для того, чтобы покинуть планету. Разумеется, неприятельской стороне гораздо дешевле было откупиться, чем бороться с нами за овладение столицей.
Бродский закончил свой рассказ. В гостиной снова надолго стало тихо.
– Что ж, тогда это все, что мы хотели знать, – сухо сказал его отец. – Мы благодарим вас за ваше сообщение.
– Значит, получается так. – Это заговорил его дядя, обычно дружелюбное и открытое лицо которого стало теперь совсем другим. Он превратился в точную копию своего вечно угрюмого брата-близнеца. – Уильям Сетанский, руководитель управления и убитый связист. Вот те, на ком лежит ответственность за все, что произошло.
– Руководителя управления осудили и уже казнили в Доннесворте, – сказал Бродский. – Многие его люди тоже погибли.
– Тогда остается только… – начал его дядя, но тут вмешался его отец:
– Сейчас не стоит выискивать виновных. Такова наша жизнь, подобные вещи в ней случаются.
Услышав эти слова, Хэл почувствовал сильное смятение. Но тогда он не сказал ничего, видя, что его дядя замолчал и все члены семьи поднялись на ноги. Его отец протянул офицеру руку, и тот пожал ее. Они на мгновение задержали рукопожатие.
– Благодарю вас, – снова повторил его отец. – Вы сможете остаться, чтобы присутствовать на похоронах?
– Я хотел бы остаться, – ответил офицер. – Но вынужден извиниться перед всеми за то, что не смогу. К нам все еще продолжают возвращаться раненые.
– Мы понимаем, – сказал его отец.
…Дверь конюшни со скрипом отворилась, и образы событий предыдущего дня исчезли. Осталось лишь ощущение сильнейшего холода, как будто его вморозили в глыбу льда. Он издали почувствовал, что по проходу между стойлами к нему направляется его дядя.
– Эй, парень, ты что здесь делаешь? – спросил дядя озабоченным тоном. – Твоя мать беспокоится о тебе. Пошли в дом.
Хэл не ответил. Его дядя, вдруг нахмурившись, наклонился к нему, а затем опустился на колени, так, что их лица оказались на одном уровне. Пристальным взглядом он посмотрел ему в глаза, и внезапно в этом взгляде отразились боль и глубокое потрясение.
– Ах ты, мой мальчик, – прошептал дядя. Хэл почувствовал, как большие, сильные руки обхватили и крепко сжали его окоченевшее тело. – Ты еще слишком молод для таких вещей. Тебе еще пока рано вставать на этот путь. Оставь это, парень, слышишь? Приди в себя!
Но слова доходили до него словно откуда-то издалека, как будто они предназначались не ему, а кому-то другому. Из глубины охватившего его холода он, не отводя глаз, смотрел на своего дядю.
– Довольно, – услышал он свой собственный голос. – Это больше не должно повториться никогда. Я найду их и остановлю. Их всех.
– Мальчик… – Дядя прижал его к себе, словно пытаясь согреть маленькое тельце своим собственным жизненным теплом. – Приди в себя, очнись…
На некоторое время стало так тихо, как если бы его дядя разговаривал с кем-нибудь другим. Но в следующий момент, спустя буквально несколько секунд, холод стал уходить из его тела. Все еще находясь в полубессознательном состоянии от только что пережитого эмоционального стресса, он, подавшись всем телом вперед, припал к дядиному плечу и, как во сне, почувствовал, что тот берет его на руки, словно уставшего младенца, и несет прочь из конюшни…
В очередной раз он, пробудившись, понял, что находится в своей камере. На мгновение ему показалось, что он снова здоров, но анестезирующее воздействие недавнего бесчувствия тут же прошло, и у него начался приступ такого неудержимого кашля, что некоторое время он совершенно не мог дышать. Панический страх, подобно стервятнику, опускающемуся с неба, распростер свои крылья над его головой, и в течение не правдоподобно долгой минуты Хэл безуспешно пытался вновь обрести дыхание. Когда он сумел наконец откашляться и освободить легкие от мокроты, ему сразу же показалось, что теперь он снова может свободно и глубоко дышать. Правда, эта иллюзия тут же пропала под натиском вновь давших о себе знать лихорадки, яростной головной боли и ощущения полностью забитых легких.
Его состояние нисколько не улучшилось, хотя Хэл почувствовал в себе некоторую перемену. У него как будто бы за время сна немного прибавилось сил; несмотря на неутихающую головную боль, сознание стало более ясным; стремление бороться против удушья возросло.
Хэл впервые почувствовал огромное, захватывающее волнение – волнение исследователя, преодолевшего наконец преграду, заслонявшую ему поле зрения, и теперь безошибочно и ясно видящего свою цель. Он ощутил себя на пороге чего-то грандиозного, того, что он искал всю свою жизнь, а фактически даже дольше собственной жизни, в течение времени, не поддающегося никакому измерению.
Хэл сидел выпрямившись, опираясь спиной о стену камеры, и пытался осмыслить ту разницу, которую принесло с собой это новое ощущение – словно весь мир за пределами видимого им ограниченного пространства камеры и коридора вдруг сделал гигантский шаг ему навстречу. Он больше не выискивал наугад расплывчатые формы возможных взаимосвязей, недосягаемых для него; теперь он знал, что они находятся там и что его доступ к ним уже невозможно преградить.
Размышляя подобным образом, он отправил себя в путь, следуя указаниям стрелки своего внутреннего компаса – своей воли. И почти без всяких затруднений пришел в состояние, прежде никогда им не испытываемое. Бодрствуя, он спал и при этом осознавал, что спит. Он видел окружающие его стены камеры, но одновременно с такой же, если не с большей ясностью, мог видеть вокруг себя и местность из своего сна.
Хэл снова оказался в своем видении, на пустынной каменистой равнине со стоящей на ней башней, к которой он так долго и так мучительно шел и которая с каждым его шагом словно отодвигалась от него все дальше и дальше, не давая ему приблизиться к ней. Сейчас же казалось, она почти рядом. Но в то же самое время Хэл знал, что преодолел только половину своего пути, причем более легкую. Оставшаяся часть пути была короче, но гораздо труднее, и он понимал, что только навыки и закалка, полученные им во время долгого и тяжелого странствия к ней, позволяют ему надеяться на возможность преодоления разделяющего их последнего, самого трудного и опасного участка местности.
