Путь колеса (Роман) - Ульянский Антон Григорьевич (книги без регистрации бесплатно полностью .txt) 📗
Требовалось подготовить людей к свободе. Речи и крики в коридоре продолжались. Было бы неосторожно сразу прекращать их, чтобы перемена настроения не вызвала подозрений у часовых за рвом. Для первого случая к дыре были созваны три десятка людей, которых Гренада расставил часовыми вдоль всего подземелья. Он показал крайним из них, где надо копать землю, и вернулся за новой партией заключенных. Толпа в коридорах постепенно редела, свет выключался, ораторы умолкали. Тарту пришлось кое-кого придержать, чтобы переход к тишине был не слишком резким.
В галереи вдоль рва через узкие отверстия в стенах проникал свет наружных фонарей, но в длинном ходе к колодцу было совершенно темно. Человек здесь шел на голос, от часового к часовому, спотыкаясь о препятствия, которые быть может заставили бы его бежать без оглядки, если б он увидел, обо что он спотыкается.
Не все понимали, куда и зачем они идут, но некогда было объяснять им подробности. Последний часовой ставил заключенного под земляной купол, и там сквозь дыру вверху он видел небо. Вокруг него обвязывалась веревка, чьи-то руки вытаскивали его наверх. Товарищ жестом показывал направление, в котором он должен был идти. Он оглядывался назад и при свете фонарей видел вдали между деревьями часовых, неподвижно стоявших лицом к крепости. Он встряхивался и исчезал в противоположную сторону.
Местность вокруг крепости была уже брошена жителями, увезшими и свое имущество. Но в их домах можно было найти немало хлама и старой одежды, оставленной на разгром. Беглецы могли здесь переодеться, чтобы продолжать путь беспрепятственно.
Тарт и Гренада, последними вышедшие на свободу, нашли в домах лишь очень скудную и старомодную одежду, которая не пригодилась другим заключенным. Рассвет застал их на холме, откуда была видна все местность вокруг крепости. Предполагаемая зона разрушения была очищена совершенно. Ни одной повозки, ни одного пешехода не было видно на несколько километров вокруг. И только на валах у самой крепости они увидели какое-то движение. Происходила смена часовых. Сменившийся караул свернулся и уехал, новый занял его место.
Все было в порядке: крепость охранялась.
16. РАССТОЯНИЕ НАИЛУЧШЕГО ЗРЕНИЯ
Анна покинула Клифтон, потому что ее хозяйство перестало оправдывать себя. Голод смягчился, и электрическая проволока снова стала дороже картошки, которую она должна была охранять.
Перед тем как заколотить окна в доме, Анна в последний раз отперла кабинет отца. В комнате пахло пылью и крысами. Большой исчерченный глобус и черный плоский футляр стояли на своих местах. Лист блокнота, последняя написанная Даррелем страница — лежала на столе сверху. Строчка букв и цифр едва проступала на ней из-под слоя пыли.
У Эревона Анна переехала через пролив и вышла на прямую дорогу в Лондон. От Сонгора ее спутником был Брисбен, немолодой человек с медной паяльной лампой у пояса и первобытным тиглем, выпиравшим из мешка за спиной. Он обладал простонародной внешностью и по дороге кормился лудильной работой.
Они шли пешком. Этот способ путешествия был для них единственно доступным, хотя рядом ходили поезда с наполовину пустыми вагонами. Лондон и южная Англия были в руках реакции, в стране соблюдались старые законы. Блокада кончилась, и тысячи бывших лондонских жителей направлялись назад, чтобы жить на привычных местах.
Пешеходами владела торопливость. Они спешили, словно все дело у них заключалось в том, чтобы пройти как можно больше километров. Иногда, заражаясь общей торопливостью, Анна также начинала спешить. Брисбен удерживал ее.
— Нам некуда торопиться, — говорил он, — и незачем обгонять других. Нам всем хватит места на большой дороге. Те, кто торопится, сами не знают, куда они бегут. Они бегут от самих себя. Спешка мешает им до конца продумать свое положение. Два месяца назад каждый из нас считал своим правом ездить в поездах. Сейчас мы пропускаем пустые поезда и молчим. Мы присмирели. Но если б мы хорошенько подумали, отчего это произошло, у нас может быть снова хватило бы смелости ездить в поездах.
Некоторые из пешеходов вели с собой детей, и если на остановках семье случалось есть из одной миски, Анна видела, каких усилий стоило отцу сдерживаться, чтобы не очень обгонять детей.
— И все-таки они объедают их, — сказала она однажды Брисбену. — Дети остаются голодными…
— Отец должен есть, потому что он добывает деньги, — ответил Брисбен. — Если у него не будет сил зарабатывать, дети останутся и без того, что у них есть. Он не может не объедать детей…
В детстве Анна путешествовала с отцом, не заботясь о расстояниях. Дым из труб закрывал от нее города. Теперь она видела, какими печальными были эти города, если смотреть на них с земли, проходя их пешком из улицы в улицу, глазами усталого человека. Это было расстояние наилучшего зрения, и с этого расстояния придавленность на людских лицах была видна отчетливо.
В Глендвиче, за несколько остановок до Лондона, к ним присоединился Скруб, швед, всесветный пешеход. Скруб считал нужным известить Лондон о своем прибытии. Из Глендвича он послал в лондонское географическое общество и газетное бюро сведения о себе и свои портреты. Он точно назначил время, когда его можно будет ждать у заставы в Лигете, чтобы сотрудники газет и научные делегации не ждали его попусту в другом месте.
Но хотя Скруб был единственным из всей массы пешеходов, кто обставлял торжественностью свое прибытие в Лондон, на самом деле он был негордым человеком и обладал скорее простодушным характером.
Он тронулся в путь семь лет тому назад и добросовестно обошел мир, досадуя на океаны, из-за которых полный пешеходный круг вокруг света был невозможен. В его документе стояло, что он путешествует с научно-этнографической целью, и в Стокгольме от него ждали коллекций и материалов, но он возвращался с пустыми руками. В его мешке была лишь книга с отметками на всех языках от властей тех мест, через которые он проходил. После Лондона ему оставался небольшой кусок до Стокгольма, где он собирался вручить эту книгу академии.
При нем был также походный сапожный инструмент, и он вызвался починить обувь Анны, истрепавшуюся и сползавшую у ней с ног. Он проверил походку Анны и нашел у ней дефект в постановке ноги, из-за которого левая подошва под большим пальцем протиралась у ней скорее, чем все остальное.
Он так долго и с такими подробностями распространялся на эту тему, что Брисбену его ломаная речь успела надоесть.
— Ваше увлечение этим вопросом понятно, — сказал он. — Но мы все-таки думали, что у человека, обошедшего девять десятых земного шара, есть и другие темы для разговора. От путешествия у вас должно остаться много впечатлений.
— От путешествия у меня осталось одно сильное впечатление, — засмеялся Скруб, — и оно поглотило все остальное: земля — шар! Если найдутся люди, сомневающиеся в этом, посылайте их ко мне.
Он произнес эту старую истину с странным выражением. Он как бы ставил на ней свой штамп. И так как он был достоверным свидетелем, старая истина с его штампом ожила и снова получила хождение.
Его книга излагала его жизнь. Он показал ее Брисбену и Анне. Она сплошь состояла из отметок с датами и штемпелями. Когда его просили рассказать, что соответствует в натуре какой-либо из этих отметок, он редко вспоминал что-нибудь интересное, и большую часть книги перелистывал без слов, торопясь, с высокомерием бродяги, которого скука пройденных им мест не касается.
Кроме книги, у него еще были три тетради мемуаров. Это была эссенция, выжатая из толстой книги за семь лет. Но тетрадей он не показал спутникам.
— Вы неразговорчивы, — заметил ему Брисбен, улыбаясь. — Другой на вашем месте рассказал бы больше…
— Я путешественник, — ответил Скруб. — Не мое дело разговаривать. Но меня удивляет, что и вы тоже не слишком много разговариваете, несмотря на профессию лудильщика. Лудильщик должен уметь смеяться, рассказывать сказки, не пропускать встречных без разговора, расспрашивать их о работе, сворачивать на проселки. А вы все молчите и идете прямиком. Удивляюсь, если вы вообще что-нибудь зарабатываете. Должно быть, это не ваша постоянная профессия?
