Господь гнева - Желязны Роджер Джозеф (первая книга .txt) 📗
(Образ стреляющего пистолета и ощущение презрительного восторга от того, что восемь падут бездыханными, прежде чем он выронит оружие из рук.)
Левой рукой он снова включил фонарик. Поводив лучиком по подземной комнатке, он заметил в углу несколько парных опаловых бусинок.
Мелькнула мысль: там еда! Мне надо подкрепиться до того, как я вернусь в бункер! Они сгодятся в пищу.
Не ешь меня.
— Ты кто? — спросил он.
В своих мыслях ты называешь меня крысами. Наверно, ты вспоминаешь то, что написано в книжке «Пособие по выживанию для воздушных десантников»: там велят сперва отрезать одну из моих голов, ибо именно в голове содержатся ядовитые вещества, а потом вспороть кожу на животе и сделать надрезы до кончиков всех четырех лап. Если проделать все правильно, шкурка снимется без усилий. Брюхо надо взрезатъ, удалить все внутренности. Затем тельце разрывают вдоль позвоночника и обе части зажаривают на небольшом костре, предварительно насадив на палочки.
— Тютелька в тютельку, — сказал он. — Только ты называешь себя «крысы». Я не понимаю, к чему тут множественное число.
Я — это все мы.
Он продолжал таращиться на бусинки-глаза, которые находились метрах в семи от него.
Теперь я догадался, каким образом ты слышишь меня. В тебе боль, много боли. И именно она странным образом делает тебя таким восприимчивым.
— В моей башке засела чертова уйма металлических осколков с того времени, как взорвался офис. Ума не приложу, какое это имеет значение, но, возможно, это все из-за них.
Да. Могу с точностью сказать тебе, что один из металлических шипов находится близко к поверхности и скоро выйдет наружу. Тогда ты обязан разорвать себе кожу когтями и извлечь его.
— Нет у меня когтей… Впрочем, что это я — а ногти! Так вот отчего такие дикие головные боли. Еще один осколок колобродит у меня в башке… К счастью, я могу воспользоваться ножом. Но как же мне хреново пришлось, когда я извлекал тот, первый осколок!
Что такое нож?
— Сталь, острый, сверкающий, с ручкой.
А где можно достать нож?
— Можно его найти, купить, украсть, наконец, сделать самому.
А у меня ножа нет. Зато я нашел твой. Я не знаю, как купить, или украсть, или сделать нож. Поэтому я заберу твой.
Тем временем опаловых бусинок становилось все больше, и они понемногу продвигались в его сторону. Он понимал, что против них револьвер бессилен.
Голову пронзила чудовищная боль, и белые вспышки перед глазами превратили его в слепого. Когда он пришел в себя и зрение вернулось, он увидел перед собой тысячи крыс — со всех сторон.
Он вскочил и заметался.
Сорвал с пояса гранату, вырвал чеку и бросил ее в самую гущу копошащейся массы крыс.
Три секунды ничего не происходило — крысы надвигались все так же неумолимо.
Слепящая желтая вспышка — словно солнце с полыхающими краями. Но эта вспышка не погасла, свечение не ослабевало на протяжении многих минут. Белый фосфор! Затем он швырнул в крыс напалм. Он расхохотался, глядя, как зверьки горят, визжат, впиваются когтями друг в дружку. А впрочем, смеялась и ликовала лишь часть его сознания. Орды крыс отступили, но боль в голове вернулась. Теперь это была особенно острая, рвущая боль в области левого виска.
Больше не делай этого — пожалуйста! Я просто не понимал, кто Ты такой.
— Провалиться мне на этом месте, если я не сделаю то же, если вы посмеете опять напасть на меня!
Нет, я не стану. Я принесу Тебе крыс, чтобы Ты мог поесть. Я принесу тебе молоденьких жирных крыс. Только избавь нас от гнева Твоего!
— Ладно, согласен.
Сколько крыс Ты желаешь?
— Шести будет достаточно.
Принесу самых отборных, самых упитанных.
Шесть крыс были принесены ему. Он обезглавил их, снял с них шкурки, вычистил и зажарил на спиртовке, которую носил в своем рюкзаке.
Желаешь еще крыс? Я положу к Твоим стопам все, что пожелаешь!
— Нет, пока ничего не нужно, — сказал он.
Ты уверен? Не желаешь ли еще полдюжины?
— Я сказал, пока мне достаточно.
Ты пробудешь здесь, покуда буря не утихнет?
— Да.
Но тогда Ты покинешь меня?
— Да.
Вернись ко мне когда-нибудь, пожалуйста. У меня всегда найдутся для Тебя жирные хорошие крысы. Мне очень хочется, чтобы Ты вернулся. …И избавь нас от гнева Твоего, о Ты, коего в боли своей Ты называл Карлтоном Люфтойфелем.
— Посмотрим, посмотрим, — сказал он, расплываясь в улыбке.
Глава 7
Тибор Макмастерс недурно смотрелся в своей тележке — он катил вперед даже не без некоторой помпы. Влекомая верной голштинкой тележка бодро погромыхивала по ухабам дороги, оставляя за собой мили заросших сорняками пастбищ. Равнины поросли особыми сорняками — жароустойчивыми, твердыми. Теперь это область крайне засушливых земель, непригодных для земледелия.
По мере продвижения вперед Тибор ободрялся все больше и больше: ведь он таки начал Странствие, и оно обязательно будет успешным! Вера в успех крепла с каждой новой милей пути.
Он не очень-то боялся разбойников и грабителей, отчасти потому, что вряд ли найдутся дураки, чтобы разбойничать на больших дорогах, которыми никто практически не пользуется… Логика отметала подобного рода страхи: нет путешественников — нет и грабителей.
— О друзья! — громко декламировал Тибор, на ходу переводя первые строки шиллеровской «Оды к радости». — Долой печаль! Напротив, воспоем…
Он осекся, потому что дальше не помнил. Тьфу ты, нечистая сила, как наша память порой кобенится!
Солнце палило нещадно — блесна из добела раскаленного металла, что качается в волнах прилива и отлива бытия.
Калека кашлянул и сплюнул, а коровенка все так же споро шагала вперед.
Э-эх, куда ни глянешь, повсюду следы разрушения. Кругом сорняки да сорняки — ишь, какое им приволье! Все позаброшено, никому ни до чего нет дела.
Теперь он повторил строку Шиллера — мысленно, раздумчиво, на языке оригинала:
— O Freunde! Nicht diese Tone. Sondern…
А ну как нынче вывелась новая порода дорожных головорезов — невидимая! А что — какая-нибудь мутация… Теперь мутации на каждом шагу. Похоже, все кругом какое-то мутонутое.
Эта мысль — про невидимых разбойников — застряла у него в голове. Он ее повертел и так и сяк, отметил для памяти как очень забавную.
Вздор. Ему нечего бояться людей. Страшиться следует одного: дикости окрестных мест. В особенности его пугала возможность того, что более или менее нормальная дорога возьмет и закончится. Да что там: достаточно нескольких глубоких канав поперек дороги — и поворачивай оглобли! Раз плюнуть — угодить в какую-нибудь яму и отдать концы среди окрестных неприветливых огромных валунов. Не самый лучший способ распроститься с жизнью. Впрочем, и не самый худший.
Дорогу преграждали поваленные стволы. Тибор чуть натянул поводья и заставил голштинку замедлить шаг. Щурясь на ярком солнце, он внимательно приглядывался к завалу.
Похоже, деревья упали сами собой в самом начале войны. Лихие люди к этому не имеют отношения.
Его тележка подкатила к первому стволу и остановилась. Хм-м. Поверх стволов навален щебень и земля — своего рода узкий мостик. Будь у него ноги или путешествуй он на велосипеде — вмиг бы переехал и оказался по ту сторону завала. Но он на большой тележке, неповоротливой, неустойчивой. Такой утлый переезд не для нее.
— Язви твою душу! — в сердцах сказал Тибор.
Он сидел в неподвижной тележке. Ветер тихо посвистывал между поваленными стволами. Человеческих голосов не слыхать. Откуда-то очень издалека доносится неясный звук — не то собака воет, не то какая-то птица постанывает. Издалека невнятно — «У-у, у-у».
Тибор досадливо сплюнул и еще раз осмотрел завал и мосток через него.
