Лучшая зарубежная научная фантастика: Сумерки богов - Дозуа Гарднер (читать лучшие читаемые книги TXT) 📗

— Это не моя кровь, амин. Мы нашли за театром незнакомца, он истекает кровью.

Шабан сжал губы, кивнул:

— Беги и отыщи свою мать, Мециан.

И он размашистым шагом направился к алжирскому театру, Ганон засеменил за ним.

«Алжирская деревня» была почти точной копией того бродячего театра, который труппа первоначально соорудила на Парижской выставке четыре года назад. Именно там, в тени Эйфелевой башни, их увидел молодой Сол Блум и нанял для выступления в Соединенных Штатах. Но когда настало время покидать Париж, труппу охватила неуверенность — им стало страшно отправляться в дикую американскую неизвестность.

К тому времени Арчибальд Шабан не слышал родного языка уже много лет, с того дня, как уехал из Деллиса. Оказавшись по делам в Париже, он наткнулся на труппу возле набережной д'Орсэ. После дружеского обеда и воспоминаний о далекой родине папаша Ганон от лица всех артистов попросит мудрого и артистичного Шабана о помощи. Ганон напомнил ему о священной традиции, согласно которой любой кабил, путешествующий за границей, обязан прийти на помощь любому нуждающемуся в ней кабилу, даже рискуя своей судьбой и жизнью.

Шабан думал, что оставил эти обычаи в прошлом. Но, глядя на полные надежды лица алжирцев, он невольно вспомнил жертвы, на которые пошла его семья во время голода 1867 года. Традиции требовали с каждым путником, пришедшим в кабильскую деревню, обращаться как с почетным гостем, предоставить ему пищу, кров и все необходимое. И даже когда более десяти тысяч скитальцев со всего Алжира нахлынули в Деллис, ни один человек не умер от голода, а джемаа не были вынуждены просить помощи у правительства. Для предотвращения воровства и беспорядков среди европейского населения больших городов потребовались полицейские меры, в Деллисе же ничего подобного не понадобилось. Все свои проблемы кабилы решали сами.

И тогда, на набережной д’Орсэ, Шабан, к своему изумлению, согласился стать гидом труппы в Америке. Кабил пытался сбежать от своего прошлого, но со временем оно его настигло.

Жалюзи на окнах алжирского театра были закрыты. Внутри Шабан и папаша Ганон обнаружили лежащего без сознания незнакомца, вокруг которого хлопотали две артистки труппы. Хотя на публике они прикрывали лица, надевая шадор или хиджаб, среди своих они предпочитали западные платья.

— А я тебе говорю, это Салла, — сказала одна из них, вытирая кровь с лица незнакомца влажной тряпкой. — Посмотри, у него же глаза Саллы.

Вторая женщина по имени Дахия покачала головой.

— Танинна, ты сошла с ума. Салла мертв и похоронен. К тому же этот человек совершенно на него не похож.

Шабан присел на корточки возле Танинны и внимательно присмотрелся к незнакомцу. Лицо и руки у него были изрезаны, а под шерстяным одеялом, которым его накрыли, он был полностью обнажен.

Благодаря помощи женщин раны на руках незнакомца уже перестали кровоточить, и Шабан коснулся одного из шрамов — тот выглядел старше остальных, уже зажил и кольцом охватывал верхнюю часть руки. Но едва палец Шабана скользнул по шраму, он ощутил легкий укол, как будто его ударила электрическая искра, и мужчина отдернул руку.

— Что будем с ним делать, амин? — спросила Дахия, вытирая лоб тыльной стороной кисти.

Шабан задумался.

— Схожу поговорю с оловянными солдатиками. Послушаю, что они скажут.

Как раз напротив «Алжирской деревни», на противоположной стороне Мидуэй Плезанс, между концессией «Старая Вена» и «Французским прессом для сидра» располагалась пожарно–охранная станция, где дежурила «Колумбийская стража» — частная полиция, нанятая для зашиты выставки. Ее возглавлял полковник Эдмунд Райс, бывший пехотный офицер, снискавший свою толику славы во время сражения при Булл–Ран, когда новенькие прометиевые танки Союза положили конец недолгому восстанию южан [106]. «Колумбийская стража» под командованием Райса задумывалась как идеальная миротворческая сила, обеспечивающая безопасность всех, кто ступает на территорию выставки. Однако в форме из светло–голубой дерюги, в белых перчатках и черных фуражках с желтой окантовкой они больше походили на ряженых копейщиков из комических опер Гильберта и Салливана [107], чем на представителей закона. К тому же их таланты по поддержанию общественного порядка нередко оставляли желать лучшего, поскольку их больше интересовала демонстрация своей экстравагантной внешности, чем разрешение конфликтов. Поэтому концессионеры не просто так прозвали их «оловянными солдатиками».

Когда Шабан подходил к караульной будке, прикидывая, как лучше поведать о потерявшем сознание и истекающем кровью человеке, лежащем в алжирском театре, из узкой двери выбежали три охранника. Первый из них оттолкнул Шабана в сторону.

— Отвали, копченый, — прорычал охранник по–английски, похлопывая застегнутую кобуру на боку. — Нам некогда слушать всякую ерунду о проклятых украденных обезьянах.

Шабан примиряюще поднял руки и шагнул в сторону, приняв как можно более миролюбивый вид.

— Извините, — ответил он на безупречном английском.

При желании он мог бы запросто уложить подсечкой всех троих охранников и выхватить у них оружие. Однако в тот момент его больше интересовало, что привело обычно немногословных охранников в такое возбуждение.

Троица помчалась вверх по Мидуэю, огибая колесо и направляясь к самой выставке. Несколько концессионеров все еще находились на улице, и Шабан слышал, как они подозрительно перешептываются, совсем как домохозяйки, обменивающиеся слухами за садовой оградой. Кто–то ухитрился подслушать, о чем говорили охранники у себя в домике. В парке произошло убийство.

Следуя за охранниками на почтительном расстоянии, лишь бы не терять их из виду, Шабан подсчитывал количество смертей, случившихся в парке с прошлого лета, когда алжирская труппа приехала сюда из Нью–Йорка. Подобно гибели алжирского шпагоглотателя Саллы, работавшего в парке строителем в ожидании, пока откроется Мидуэй, все смерти здесь стали результатом несчастных случаев, и все рабочие погибли на рабочих местах из–за плохой охраны труда. Салла упал с мачты воздушного корабля и утонул в озере Мичиган, другим рабочим или разбивали череп кирпичи, плохо закрепленные на подъемном кране, или их раздавливало балками, выскользнувшими из клешней плохо запрограммированного автомата.

И дело не ограничивалось лишь этими погибшими, похороненными в нищенских могилах южнее парка. Прямо сейчас, уже в городе, бастовали рабочие, требующие лучших условий труда и гарантий, что их не заменят автоматами. Девизом Всемирной выставки было: «Не материя, а разум. Не вещи, а человек», но Шабан невольно задумался, станут ли эти благородные чувства хоть каким-нибудь утешением для тех, кого за последние месяцы и годы заменили на «вещи». Зато он точно знал, что они не могли изменить участь погибших при работе с автоматами.

Но несчастные случаи — это одно, а вот насильственная смерть — совсем другое. И если на потерю нескольких трудяг совет директоров выставки еще мог смотреть сквозь пальцы, то скандал из–за убийства плохо повлияет на дела ярмарки.

Вполне возможно, что истекающий кровью человек, лежащий сейчас у алжирцев, был еще одной жертвой, сумевшей ускользнуть из лап убийцы. Но, по прикидкам Шабана, столь же вероятно, что совет директоров будет только рад найти козла отпущения, на которого можно будет повесить это преступление, и ошеломленный незнакомец, неспособный защитить себя, идеально для этого подойдет. Поэтому Шабан решил не передавать им парня, пока не будет уверен, что тем самым не подпишет ему смертный приговор.

Шабан проследовал за охранниками через вход на 60-й улице и далее на территорию выставки. Оставалось еще две недели до торжественного открытия, но было очевидно, что предстоит завершить еще немалый объем работ. Землю густо усеивал строительный мусор, газоны прорезали глубокие канавы. На пересечениях дорожек громоздились кучи бревен, повсюду валялись пустые ящики и выброшенные рабочими объедки.