Война в небесах - Зинделл Дэвид (читать полностью книгу без регистрации .TXT) 📗
— Я помню, как старшие послушники дразнили тебя Ссыкуном-Лалом и заставляли тебя спать на мокром.
— Ну, это все знают. Все, кто жил со мной вместе в Доме Погибели. О Бардо теперь ходит много историй.
— Да, наверно. Все так. — Старый Отец некоторое время смотрел сквозь Бардо так, словно грезил наяву. Потом его глаза вспыхнули оранжевым огнем, и он спросил с улыбкой: — А знают ли они историю о том, как юный Пешевал Лал, называвший себя Бардо, написал старшим послушникам в пиво, которое сам же им и подал?
При этом нежданном разоблачении из прошлого Бардо побагровел от стыда, ошеломленно взглянул на Старого Отца и пробормотал:
— Нет — кроме меня, об этом знал только Мэллори.
Данло все это время молчал не сводя глаз с фраваши.
Теперь Старый Отец, отвернувшись от Бардо, обратил полный свет своего сознания на него. На протяжении десяти ударов сердца Данло смотрел в золотые глаза этого странного существа, которое полюбил с первой же их встречи на берегу у замерзшего моря. Он протянул к нему руки, чего фраваши всегда избегал, и стиснул его белые мохнатые пальцы, как было заведено между людьми последний миллион лет.
Да, да, да.
— Так это же правда, ей-богу! Он действительно Мэллори Рингесс!
— Да. Это он. — И Данло, глядя в застывшие воды пространства и времени, добавил тихо и почтительно: — Это ты.
— Но почему? — Бардо подался к Старому Отцу, явно порываясь уткнуться лицом в его мохнатую грудь, но сдержался. — Мэллори, если это правда ты, скажи мне, пожалуйста: почему ты бросил нас и обернулся проклятым фраваши?
— Я тоже хотел бы это знать, почтенный, — сказал Данло.
Старый Отец освободился от его рук и просвистал тихую, протяжную ноту, которая у фраваши, видимо, обозначала вздох. (А может быть, он хотел этим сказать, что Данло, как и в юности, задает вопросы, ответить на которые почти невозможно.) Он закрыл глаза, и Данло испугался, что волнения этого утра могут ускорить его последнее путешествие. Но Старый Отец с тихим смехом взглянул сперва на Бардо, потом на него и сказал:
— Ах-ха, это сложно объяснить.
Под звуки скорбной музыки, проникающей в комнату из глубины дома, он попытался рассказать им, что значит быть скраером. Вселенная, сказал он, подобна бесконечному золотому дереву, ветвящемуся в далекое будущее. При этом oна, как всякое дерево, будь то ши или дуб, тянется лишь в одну сторону — к свету. Но каждая из несчетных миллиардов его веточек может быть заслонена более толстой веткой или отсечена вовсе. Само дерево не умрет никогда, но части его могут страдать от болезней, сохнуть или искривляться.
— Ах-ха — Бардо, наверно, думает, что, если бы я не бросал Орден или вернулся бы вовремя, как это сделал Данло, я мог бы остановить войну еще до ее начала. Да-да, все так: я мог бы совершить это, казалось бы, доброе дело, и зеленая цветущая ветвь сохранилась бы во всей своей красе — на какое-то время. Но цена, ох-хо-хо, цена этого — предотвратить одну войну и вызвать другую, еще более страшную. Сохранить одну ветку и потерять сук, от которого отходит целая тысяча. Целую галактику, Данло. Выбор есть всегда и для всех, страшный выбор — но и прекрасный тоже. Ради этого стоит быть живым и разумным, правда? В конечном счете мы сами выбираем свое будущее. Я, как и все, пытался заглянуть в будущее и выбрать самое лучшее.
Он перевел дыхание, снова потрогал пальцем кольцо на руке Данло, улыбнулся грустно и сказал:
— Данло, Данло, прости за то, что знал меня только как Старого Отца. И за то, что тебе пришлось путешествовать в Невернес одному, и за то, что все вышло так, как вышло. Столько страданий, столько смертей. Но из всех миллиардов возможностей, ветвящихся в будущее, я нашел для тебя одну только узкую тропинку.
Данло снова сжал его руку, и слабость, которую он ощутил сквозь мягкий шелковистый мех, вызвала дрожь в его собственных пальцах. Он смотрел на колеблющиеся отражения в своем черном кольце, и в его памяти вставало измученное лицо Джонатана и миллиарды лиц других детей, погибших во время войны.
— Неужели моя жизнь имела такую важность? — спросил он.
— Для меня — да, — ответил Старый Отец.
Данло помолчал, выдавив из себя улыбку, и сказал:
— Ты научил меня очень многому — но я нарушил ахимсу, убив Ханумана.
— Охо! Все правила и все границы когда-нибудь нарушаются. Разве можем мы как-то иначе выйти за пределы себя? Птенец талло должен вылупиться из яйца, но это не значит, что скорлупа не имеет никакой ценности.
— Да. Не значит.
— Дуб — это не преступление против желудя. Помни об этом.
— И все-таки я жалею, что мне пришлось убить его.
— Ах-ха, еще бы. Но то, что ты сделал, было необходимо. Ты замечательное создание, Данло, и имеешь великую важность для вселенной.
— Все создания важны, почтенный.
— Да, да, все так. Все отцы хотят, чтобы их семя давало новые семена и ширилось в бесконечность, во все стороны, как мерцающее облако. Ты дикое, прекрасное семечко, Данло, — и когда я умру, останется стоять прекрасное дерево.
Данло сглотнул, перебарывая боль в горле.
— Да нужно ли тебе умирать? Воины-поэты ввели тебе яд, я знаю, но я покажу тебе, как…
— Нет, — с несвойственной ему резкостью сказал Старый Отец. — Алалои мудры: каждый должен умирать в свое время. И я боюсь, что мое время пришло.
Да, подумал Данло, чувствуя холод его руки. Да, да, да.
— Ты сделал то, что не удалось мне, Данло. Я тоже вспомнил Старшую Эдду, но не до конца.
Он снова умолк, чтобы передохнуть, и его глаза заволоклись то ли болью, то ли воспоминанием — иногда бывает трудно отличить одно от другого.
— Я хотел прожить ровно столько, чтобы увидеть тебя человеком, которым ты стал теперь. И узнать, что Тамара носит в себе новое дитя моего сына.
Бардо, услышав эту новость, удивленно взглянул на Данло, а тот спросил:
— Но как же ты узнал об этом, почтенный?
Старый Отец, загадочно улыбнувшись, засвистал какой-то нечеловеческий мотив, но Данло прекрасно понял, как тот узнал о зачатии ребенка.
— Хо-хо, ха-ха, все дети моих детей, — сказал Старый Отец. — И все другие дети. Вот как будет в конце концов побежден Кремниевый Бог, вот как будут спасены звезды. Все эти мерцающие, золотые, бессмертные ветви, что тянутся к звездам.