Путь вниз - Мэтисон (Матесон) Ричард (читаем полную версию книг бесплатно txt) 📗
Веки дрогнули, глаза неожиданно для самого Скотта открылись, и он, ничего не видя, уставился в темноту. Он вспомнил, как очнулся в каменном могильнике, как чуть не сошел с ума от ужаса, как вдруг понял, что ему есть чем дышать и что нельзя терять голову, если он хочет выбраться наружу. Но тот миг, когда он осознал, что заживо погребен в мрачном склепе, был самым черным, страшным моментом его жизни.
Скотт удивился тому, что так уверенно назвал тот момент самым черным и страшным, а ведь откуда ему знать, что это было именно так. Пока он еще жив – за любым поворотом его может поджидать что-нибудь еще почернее и пострашнее.
Думать об этом Скотт уже не мог. Тот момент сейчас был для него самым черным, самым отчаянным за все его пребывание в подвале. Погруженный в такие раздумья. Скотт вспомнил один подобный момент из далекой прошлой жизни.
35 дюймов
Они только что вернулись домой от Марти. Скотт остановился возле окна в гостиной, а Лу понесла Бэт в спальню. Он не предложил жене свою помощь, потому что знал, что уже не смог бы взять на руки дочь.
Когда Лу вернулась из спальни, Скотт все еще стоял у окна.
– Ты собираешься снимать шапку и пальто? – спросила жена.
Не дожидаясь ответа, она вышла на кухню. Скотт стоял в своем детском пальтишке и в альпийской шляпе с красным пером, вставленным за ленточку.
Он услышал, как Лу открыла холодильник. Глядя из окна на темную улицу, он слушал действующий на нервы хруст кусочков льда, высыпанных на поднос, приглушенный хлопок пробки бутылки, шипение и бульканье содовой воды.
– Хочешь колы? – спросила Лу.
Скотт мотнул головой.
– Скотт?
– Нет, – сказал он и почувствовал, как сильно бьется у него пульс.
Лу вошла в гостиную со стаканом в руке.
– Ты собираешься раздеваться? – спросила она.
– Не знаю.
Лу села на кушетку и сбросила тапки. Затем сказала:
– Опять все то же.
Скотт ничего не ответил. Ему казалось, будто Лу разговаривает с ним как с ребенком из-за того, что он принимает близко к сердцу какой-то пустяк, в то время как она терпеливо пытается успокоить его. Ему хотелось бы излить на нее свой гнев, но явного повода для этого не было.
– Ты что, собираешься все время так стоять? – спросила Лу.
– Почему бы и нет, если мне хочется, – ответил Скотт.
Лу озадаченно посмотрела на него и на миг задержала взгляд. Скотт увидел отражение ее лица в оконном стекле. Она пожала плечами и тихо произнесла:
– Говори дальше, что еще?
– А это тебя не касается.
– Что? – Губы ее растянулись в грустную, усталую улыбку.
– Ничего, так просто… – теперь он действительно почувствовал себя мальчиком.
Ему показалось, что она очень уж шумно отпила колы из стакана. Лицо его раздраженно перекосилось.
– Не хлюпай! – завизжал его рассудок. – Пьешь как свинья!
– Ну, Скотт, выговорись. Тебе не станет легче от этого самоедства. – Голос ее звучал немного устало.
Скотт закрыл глаза и вздрогнул. «Вот до чего дошло, – подумал он. – Ужас прошел. Она смирилась». Хоть он и предвидел это, ему все равно было больно.
Вот он – ее муж. Когда-то в нем было росту шесть футов, а теперь он ниже их пятилетней дочери. Он стоит перед ней в своей нелепой детской одежде, а она говорит с ним со слабой мукой в голосе. Вот это-то и есть кошмар пострашнее всех ужасов.
Уныло глядя в окно, Скотт прислушивался к шелесту листвы на ветру, и ему казалось, что это шуршат юбки женщины, спускающейся по бесконечно длинной лестнице.
Он услышал, как Лу сделала еще один глоток, и его опять охватило раздражение.
– Скотт, – позвала она.
«Притворная нежность», – подумал он.
– Сядь. От того, что ты все смотришь в окно, дела Марти лучше не пойдут.
Не оборачиваясь, Скотт заговорил:
– Ты думаешь, что меня это заботит?
– А разве не так? Разве мы оба…
– Сто раз не так, – оборвал он ее холодно. Холодность в детском голосе звучала до смешного странно. Как будто Скотт читал свою роль из несерьезной и неуклюжей школьной постановки.
– Но что же тогда? – спросила Лу.
– Если ты до сих пор ничего не поняла…
– Прошу тебя, дорогой, продолжай.
Скотт прицепился к слову:
– Ох, и трудно тебе, наверное, называть меня сейчас дорогим? – И его маленькое лицо напряглось. – А может быть, немножко неискренен.
– Нет, прекрати, Скотт. Неужели нет других проблем, кроме твоих домыслов?
– Домыслов? – Его голос чуть не сорвался на визг. – Ну конечно! Мне все только кажется! Ничего не изменилось. Все как прежде. А я только до…
– Ты разбудишь Бет.
К горлу сразу подкатило много гневных слов. Они мешали друг другу вырваться наружу, и Скотт, не в силах ничего сказать, удрученно курил.
Затем неожиданно он направился к входной двери.
– Куда ты собрался? – с тревогой в голосе спросила Лу.
– Прогуляться. А ты что, против?
– Ты будешь гулять по улице?
Ему захотелось пронзительно закричать.
– Да, – произнес Скотт дрожащим от сдерживаемого гнева голосом. – По улице.
– Ты думаешь, тебе стоит идти на прогулку?
– Да, я считаю, стоит.
– Скотт, я просто беспокоюсь за тебя, – взорвалась наконец Лу. – Неужели ты этого не видишь?
– Конечно. Да, конечно, ты беспокоишься. – Он толкнул дверь, но она не поддалась. Краска бросилась ему в лицо. Бормоча какое-то ругательство, он толкнул дверь сильнее.
– Скотт, что я тебе сделала? Разве я сделала тебе что-нибудь плохое? Ну разве я виновата, что Марти лишился этого контракта?
– К черту этот проклятый… – Голос его задрожал. Дверь распахнулась и стукнулась о стену.
– А что, если тебя кто-нибудь увидит? – спросила Лу, вставая с кушетки.
– Счастливо, – бросил Скотт, с силой дернув за собой дверь, чтобы она хлопнула. Но и это у него не получилось. Старый косяк в последние месяцы безнадежно скособочился, и поэтому дверь, царапая по полу, тихо закрылась за Скоттом.
Он не стал оборачиваться, но быстрыми нервными шагами направился вдоль квартала к озеру.
Когда он отошел от дома на двадцать ярдов, дверь открылась.
– Скотт?
Сначала он не собирался отвечать, но затем все-таки нехотя остановился и, бросив через плечо: «Что?», чуть не разрыдался, услышав свой тонкий, слабый голосок.
Лу в нерешительности молчала, потом наконец спросила:
– Может, мне пойти с тобой?
– Нет, – ответил Скотт. И в голосе его не было ни гнева, ни отчаяния.
Задержавшись, Скотт невольно оглянулся, гадая, будет ли она настаивать на том, чтобы пойти с ним. Но Лу просто стояла, застыв в дверях.
– Будь осторожен, дорогой, – проговорила она.
Скотт едва подавил готовые вырваться из груди рыданья. Развернувшись, он заспешил по темной улице, так и не услышав, как она закрыла дверь.
«Дальше падать уже некуда», – подумал он. Что может быть унизительнее для человека, чем быть предметом жалости. Можно стерпеть ненависть, обиду, гнев, самое жестокое наказание, но жалость – никогда. Если человек становится достойным жалости, он обречен. Жалость – это участь беспомощных созданий.
Размышляя таким образом о вечных общечеловеческих страданиях, Скотт попытался отвлечь свой ум от собственных тягостных раздумий. Стараясь не думать о своей тяжелой доле, глядя на тротуар, он быстро пересекал островки света и вновь погружался в море тьмы. Но ум его на уловку не поддался, что вообще свойственно пытливым умам. О чем Скотт просил его не думать, о том ум и начинал усиленно размышлять. Если Скотт просил его оставить какую-нибудь мысль в покое, ум вгрызался в нее, как собака в кость. Так было с ним всегда.
Летними вечерами на озере бывало прохладно. Так было и в этот раз.
Скотт поднял воротник своей куртки и пошел дальше, глядя на темнеющую впереди беспокойную воду. Поскольку день был будний, все кафе и закусочные на берегу озера были уже закрыты.
Чем ближе Скотт подходил к воде, тем отчетливее он слышал шорох волн на гальке.
