Через тысячу лет (Научно-фантастическая проза) - Никольский Вадим Дмитриевич (книги бесплатно полные версии TXT) 📗
Дальше!!!
Снова гудение мотора, мрак за окном, — остановка. На счетчике лет стоит цифра 50.000. Я приникаю к окну, но там по-прежнему мрак. Может быть, ночь? Медленно мы продвигаемся еще на полсуток вперед. Но снаружи все та же непроглядная тьма. Профессор озабоченно поворачивает какой-то выключатель, и под окном зажигается яркий луч прожектора, освещающий нам плотную массу голубоватого прозрачного льда.
— Ну, конечно, так и должно быть, — произносит после небольшого раздумья профессор, — мы сейчас в ледниковой эпохе, на дне гигантского слоя льда, покрывавшего тогда большую часть современной Европы.
— Ну, что же, — обратился он ко мне, — не довольно ли на этот раз?
— А будущее, дорогой профессор? А будущее, куда вы звали меня с собою?
В голосе старого ученого послышалась нотка неуверенности.
— Да… да… Будущее… Должен вам сказать, мой милый, что эта часть путешествия меня немного пугает. Было бы долго объяснять вам, но скажу, что условия передвижения моего хрономобиля значительно опаснее, когда ему приходится углубиться в грядущее. Я еще и сам не пробовал уходить далеко вперед от нашего времени. Впрочем, рискнем. Садитесь рядом и следите за этим прибором. Мы не должны превосходить известную скорость. Иначе электрическое напряжение нашей сферы может сделаться настолько огромным, что наш корабль и все, что находится там внутри, превратится в космическую пыль.
Я машинально повиновался.
Виденное и слышанное приводило меня в такое состояние, что я утерял способность оценки окружающего. Все происходившее не успевало укладываться в моем сознании.
Мы двинулись обратно. Снова гудение моторов и мелькание цифр указателей: 30.000, 10.000, 1.000, 0,1. Мы опять в своем времени. На короткое время мы останавливаемся. Профессор озабоченно проверяет правильность действия всех механизмов и взволнованно садится к рычагам управления.
— Теперь внимание: как только указатель этого прибора дойдет до черты, — предупредите меня. Это значит, мы на пределе безопасной скорости движения.
Мы сели у аппаратов. Я не чувствовал никакого страха. Ну, что ж, даже если и разлетимся в пыль?.. Эта перспектива меня волновала гораздо меньше, чем ожидание того, что я должен был увидеть за этой туманной пеленой грядущих веков.
Машины опять заработали. Хрономобиль стал набирать скорость. Освещение снаружи начало переходить в зеленые, синие и фиолетовые тона, но теперь я понимал, в чем разгадка этих изменений окраски. Когда мы обогнали время в два раза, наш глаз уже не мог воспринимать никаких световых колебаний, и за окнами корабля снова сгустился непроницаемый мрак. Указатель хода хрономобиля показал год, потом два, десять, пятьдесят, сто…
В мозгу остро промелькнула мысль: а ведь меня уже, наверное, нет там в живых!.. Я задумался на минуту и не заметил, что стрелка моего указателя приблизилась к роковой черте. К гудению мотора снаружи начал примешиваться какой-то посторонний звук, напоминавший собою визг циркульной пилы. За окном черный мрак стал прорезываться мгновенными синими вспышками. Я молча указал профессору на стрелку. Тот только кивнул головой и, насупив брови, стал осторожно вращать небольшое колесо справа.
Хрономобиль, между, тем несся через бездны времени. Триста., пятьсот… восемьсот… тысяча лет… 2925 г…
Моя стрелка стояла на предельной черте.
— Пора. Остановимся здесь, — глухим от сдержанного волнения голосом произнес мой спутник.
Резкий свист, глухой толчок, и в окно иллюминаторов ворвался ослепительный солнечный луч. Ярко синее небо было все тем же, но окружающий нас пейзаж был так необычен, что сердце у меня сперва замерло, а потом бешено заколотилось в груди.
Так вот он какой, этот тридцатый век!!!
Глава II
Наша высадка. — Небо, луг и стена. — Звуки с неба. — Мы видим жительницу XXX века. — Где мы? — Наше первое знакомство с хозяевами дома за стеной. — Немецкий язык в тридцатом веке! — Люди или ожившие античные изваяния? — Оказывается — нас ожидали… — Рея. — Волны молодости. — Кое-что о борьбе бактерий. — Благодетельные лучи. — Трехсотлетние старики. — Как обедают в тридцатом столетии? — Искусственная пища. — Эволюция питания. — Профессор Фарбенмейстер курит сигару. — Нам желают покойной ночи.
Мы растерянно смотрели друг на друга…
— Что ж, — первым нарушил молчание профессор, — попробуем выйти? Э?
С этими словами он стал отвинчивать входной люк нашего хрономобиля. С бьющимся сердцем я следил за движениями его сухощавых длинных пальцев. Винты туго поддавались слабым рукам профессора, и я вынужден был прийти ему на подмогу. Дело пошло живее, и через две-три минуты, показавшиеся мне бесконечно длинными, круглая, тяжелая дверца медленно поддалась нашим усилиям.
Ничего особенного при этом не случилось, так как атмосферное давление за тысячу лет не могло существенно измениться, состав воздуха — тоже.
Первым вылез профессор. В люке мелькнула его взлохмаченная голова, а затем снаружи послышались его изумленные восклицания.
Нечего и говорить, что я не замедлил последовать его примеру и вылетел из люка, точно пробка из бутылки шампанского.
Первое, что я увидел в XXX веке, была трава, в которую мои ноги ушли почти по колено. Оглянувшись, я заметил, что наш корабль времени стоит посредине обширного луга. Трава на нем была такая же самая, какая была и в мое время, когда я, бывало, мальчишкой на летних каникулах приезжал в деревню.
Луг был огорожен со всех четырех сторон довольно высокой каменной стеной, за которой виднелись группы деревьев, наполовину скрывавших собою смелые очертания каких-то белых, огромных строений.
Солнце довольно низко стояло над горизонтом, и золотистые облачка отчетливо вырисовывались на синем куполе неба. После душной каюты я полной грудью вдыхал в себя воздух, и это не был воздух Берлина XX века: мне казалось, что я дышу свежестью сосновой рощи, растущей на берегу океана, так чисто и ароматно было веяние легкого ветерка, лениво шевелившего верхушки деревьев. Общий аккорд синего неба, золота облаков и душистой ласки ветра дополнялись неясными музыкальными звуками, которые несколько заглушались расстоянием и напоминали собою крик стаи летящих журавлей…
Неужели это грядущее?
И синее небо, и солнце, и теплый ароматный ветер, и эта отдаленная загадочная мелодия были так гармонично слиты между собою, что казались неразрывно связанными частями огромной картины, созданной каким-то гениальным художником-режиссером. Конечно, думал я, это ведь сон… Я машинально поднял руку ко лбу и больно ударился ею о выступ открытого люка… Больно, — значит, не сплю… Значит…
Я и мой спутник молча стояли и ждали чего-то…
Звуки делались громче, слышались слева, справа, лились сверху, — звенели в траве… Я различал яркую, огненную тему, напомнившую мне рог Зигфрида, которого я еще так недавно слышал в Берлинской опере. Внезапно музыкальная мелодия оборвалась, и в наступившей тишине к нам донесся человеческий голос.
Это было чье-то полуиспуганное восклицание, заставившее нас обернуться назад. Только теперь мы увидели в стене, окружавшей луг, небольшую дверь, к которой вело несколько каменных полуразрушенных ступеней. Дверь была открыта, и на ее темном овале, в лучах заходящего солнца, отчетливо вырисовывалась стройная женская фигура. Ее обнаженные руки были в испуге вытянуты вперед… Сквозь мягкие складки полупрозрачного золотистого плаща, наброшенного на одно плечо, вырисовывались безупречные красивые формы ее молодого тела. Это видение XXX века было так неизъяснимо прекрасно, что я на мгновение зажмурил глаза… Когда я открыл их — видение исчезло, и перед нами лишь темнело пятно незакрытых дверей.
Прождав несколько минут, мы переглянулись с профессором и нерешительно двинулись по направлению к загадочной двери, бывшей, как мы это заметили, единственным выходом с луга, где очутился наш аппарат.
