Эффект серфинга - Тупицын Юрий Гаврилович (книги онлайн полные .txt) 📗
— Они перешли на ты.
Клим засмеялся:
— Да, на вы так отчаянно не закричишь!
— Её напугал леший, — пояснил инженер и вздохнул. — Наш старый знакомый, леший!
— Любовь редко обходится без нечистой силы. — Штурман шутливо толкнул Алексея в плечо. — Гляди веселее, товарищ. И зорче! Если, конечно, тебе и в самом деле нужны рыжики. На влюблённых надежда плохая.
В этот вечер Клим долго не мог уснуть. Может быть, дело было в том, что все горел и горел костёр, хотя его, вообще говоря, следовало бы давным-давно загасить. Но у костра, Клим узнал об этом, на секунду выглянув из-за полога, закрывавшего вход в палатку, — сидели Иван и Лена. Точнее, когда Клим выглянул, у костра сидела одна Лена. И слышался тупой, с металлическим призвоном стук топорика: Иван рубил сушняк для костра из того штабелька, что был заранее заготовлен, но ещё не порублен на дубовой колоде до нужной кондиции. Никто ведь не думал, что костёр будет гореть до полуночи, а когда Клим высунул из палатки нос, по времени уже начались следующие сутки. Костёр горел жарко, дров для него требовалось много, поэтому понятно было, почему Иван так долго тюкал своим топориком.
К вечеру похолодало, — из Арктики обрушилась на евразийский континент и докатилась сюда, до Оренбуржского планетарного резервата и до Елшанки, волна чистого, как родниковая вода, настоянного на снеге воздуха. Вечернее солнце было ясно-золотым, любовно начищенным до своего полного, истинно солнечного блеска. Чётко обозначилась линия горизонта, степные дали прописались со всеми своими неброскими деталями, заря была короткой, полной льдистой зелени и сини. Высоко поднялся купол неба с разгорающимся серебром звёзд, — обитаемый мир точно вздохнул полной грудью, расширился, да так и застыл в этой звонкой, чуткой ко всему происходящему предночной дрёме. А теперь царила ночь, это мир крепко спал, изредка поёживаясь и своими вздохами тревожа жёсткую листву дуба и перепелов, которые металлическим звоном своих голосов ещё и ещё раз напоминали всем, что давным-давно спать пора. Умиротворённо дышал костёр, звонко похрустывая без разбора пожираемой древесной пищей, и упрямо тянул к небу языки пламени и шлейф дыма с багрово-золотистыми искрами, — все пытался и никак не мог забросить их к самым звёздам. А звезды этой холодной и ясной августовской ночью сверкали на чёрном с просинью бархате небес так ярко, что неровный свет костра был не в состоянии их притушить. Видимый земной мир сузился до костра и тускло-багрового света вокруг него, до кожаной листвы дуба вверху и травы с опавшими листьями и желудями внизу. Лена сидела возле костра, подтянув к груди охваченные руками плотно сжатые колени и положив на них голову, и, глядя на огонь, думала о чем-то своём. Кого-то Лена напомнила Климу. Кого-то близкого, понятного, знакомого с самого раннего детства, но кого? Клим так и не мог догадаться. И эта блуждающая на самой грани разрешимости, но никак не разрешающаяся воспоминанием догадка, так же как свет костра и тюканье топорика, мешала штурману окончательно утонуть в дрёме и заснуть. Когда тюканье топорика прекратилось, Клим не удержался и снова выглянул из палатки. Из багрового полумрака выплыла фигура Ивана с охапкой полешков и хвороста. Аккуратно опустив свою ношу на землю, Иван присел на корточки и подбросил свежей пищи ненасытному огненному хищнику. Костёр забеспокоился, было присмирел, но потом, сердито пыхнув снопом дымных искр, снова потянул к небу свои пляшущие в нетерпении, длинные огненные пальцы, опять пытаясь добраться до самых звёзд. А звезды, как ни в чем не бывало, нежились в бархате небес и мерцали так сильно, смеялись, наверное, над усилиями обжоры-костра, что Клим забеспокоился, — как бы они не сорвались и не попадали на землю. Иван сел рядом с Леной и осторожно обнял её за плечи. Только теперь Лена изменила позу, подняла голову и спросила о чем-то Ивана. Иван ответил, и Лена засмеялась, все ещё продолжая глядеть на него. Иван улыбнулся и плотнее, но очень бережно, это сразу было видно, сжал её плечи. Улыбнулся и Клим. Теперь, когда Лена изменила позу, он вдруг понял, кого она напоминала ему раньше. Васнецовскую Алёнушку! Странно успокоенный этой догадкой, Клим сразу же начал засыпать. И уже барахтаясь в баюкающих круговертях одолевающего сна, продолжал с улыбкой додумывать пойманную мысль. Алёнушка и её бедный братец Иванушка! Только совсем не бедный, совсем не братец и вовсе не Иванушка, а просто Иван. Иван Лобов, со своей Алёнушкой, с Леной Зим, найденной им там — среди звёзд, на удалении в десятки световых лет от Земли — и сидящей теперь рядом с ним у костра на берегу очень русской и чем-то сказочной реки — Елшанки.
Часть третья
Глава 10
Снегин, да и весь дальний космофлот пережили томительные недели ожидания, пока «Магистраль», следуя на максимальной гиперсветовой скорости, сближался с потерпевшей катастрофу «Денеболой». Ну, а что пережил за это время Иван Лобов, Всеволоду даже и думать не хотелось. Все равно ведь ничем не поможешь! Так как чёрный ящик «Денеболы» передал кодовый сигнал о вводе программы «Голубой сон», надежд на спасение её экипажа практически не было. И все-таки!
Программа «Голубой сон» была принята в дальнем космофлоте как чисто условная мера спасения экипажей, попавших в очевидно безвыходное положение, когда медицинская наука пришла к выводу, что в течение ближайших десятилетий проблемы глубокого анабиоза и последующей реанимации будут скоро решены. Проще говоря, ожидалось, что здорового человека, подвергнутого охлаждению до температуры, близкой к абсолютному нулю, можно будет оживить и вернуть к полноценной психической жизни. Оговорка о психической полноценности реанабиотированных в этом медицинском прогнозе была очень важной. Мозг, а точнее кора его больших полушарий, неопаллиум — наиболее тонко организованная и уязвимая часть человеческого организма. Собственно, проблема глубокого анабиоза с последующим оживлением на уровне примитивных позвоночных, рыб и амфибий, была решена ещё в двадцать первом веке. Двадцать второй век принёс успехи по реанимации пресмыкающихся, простейших млекопитающих и некоторых птиц. Но на уровне высших млекопитающих медицина натолкнулась на специфические трудности, связанные с утратой оживлёнными животными высших психических функций.
Далее всего опыты по реанабиозу были продвинуты на собаках. Оживлять собак после глубокого анабиоза научились со стопроцентным успехом. Но пробуждавшиеся собаки становились не хорошо известными всем и каждому, по-своему умными друзьями человека, а собаками-придурками с психическим уровнем то ли барана, то ли овцы. Эти собакоподобные твари были либо остервенелыми хищниками, либо добрейшими существами, способными лишь раболепствовать перед человеком и пугаться его малейшего недовольства. Ни те, ни другие совершенно не поддавались дрессировке! Лишь в начале XXIII века был получен первый обнадёживающий результат: пробудившийся от ледяного сна пёс узнал своего хозяина. Именно тогда и была принята программа «Голубой сон», а гиперсветовые корабли были оборудованы соответствующей аварийной аппаратурой. Решение на участие в программе «Голубой сон» принималось добровольно: каждый член экипажа был волен отказаться от программы и принять естественную смерть. За тех, кто находился без сознания или не мог здраво контролировать свои действия, решение принимал командир корабля. При введении «Голубого сна» экипаж погружался в наркоз непосредственно на рабочих местах. А затем вместе с боевым креслом опускался в термостатическую камеру, где и погружался в глубокий анабиоз. Программа получила своё «голубое» наименование из-за того, что наркоз, предшествовавший анабиозу, благодаря специальному подбору нейролептиков сопровождался лиричными, добрыми снами. По свидетельству добровольцев, испытавших на себе наркоз «Голубого сна», без последующего анабиоза, разумеется, свидетельству шутливому, после таких дивных сновидений не только не страшно помирать, но и жить-то прежней жизнью не очень хочется!
