Ярмарка теней (сборник) - Емцев Михаил Тихонович (книги полные версии бесплатно без регистрации TXT) 📗
«Вот опять плачет», — с тоской подумал Второв и неумело принялся утешать. Он предлагал ей воду, гладил ее по голове, осторожно похлопывал по плечику.
«Вот ситуация!… — думал он. — Науки особой я не вижу, но зато эмоций как на сцене».
Когда Рита утихла, он спросил:
— Какая работа проводилась с образцами, полученными из комитета?
— Какая? Обычное химическое и физико-химическое исследование. Я хорошо помню ампулу, которую нам доставили из комитета. Она была в свинцовом ящичке. Почему в свинцовом? Смешно! Они, наверное, боялись радиоактивности. На ящике был замок с секретом. А секрет-то нам и не прислали! Вот мы и ломали голову. Но он открыл его. Он все мог, если хотел.
Она на миг замолчала, потом продолжала:
— …Начало закипать в узле фокусировки. Знаете, как закипает вода в таких закрытых сосудах? Толчки и удары, сначала небольшие, потом сильнее, сильнее, а потом — шшширх!… Очевидно, где-то была тонюсенькая дырочка, и через нее пар засвистел. И тогда он бросился к аппарату, а его руки попали под этот проклятый кварк-нейтринный луч. Затем взрыв — и все было кончено… А я осталась и сижу здесь с вами, разговариваю о том о сем…
«Обалдеть можно!» — подумал Второв.
— Но ведь прошло уже столько времени… — робко заметил он, — и…
Второв не докончил свою мысль: Рита неожиданно грозно взглянула на него, и он вновь ощутил странную силу ее отрешенного взгляда.
— Все началось с нее, с ампулы, и если б я могла предвидеть! — говорила она, как во сне. — Предвидеть, видеть, любить, ненавидеть… Если бы я могла не видеть этих рук, они струятся и осыпаются, как песок, но это не тот речной или морской песок, за которым взрыв и больше ничего. Все разметано, разнесено, и вот я сижу здесь и разговариваю с вами о том о сем…
«Сумасшедшая! Типичный случай маниакального бреда», — ужаснулся Второв.
Наступило тягостное молчание. Женщина, казалось, совсем успокоилась и равнодушно глядела в окно.
«Она удивительно быстро умеет переключаться. Вновь унеслась в космические дали. Ну и денек у меня! Ибо сказано: понедельник — день тяжелый. Правда, сегодня не понедельник — вторник. Чего же она теперь молчит? Глупость какая-то! Как всегда трудно с женщинами — своенравный народ. А глаза у нее приятные».
— Может, вы не хотите объясняться со мной, новым для вас человеком? Тогда пойдемте к Филиппу Васильевичу, он нас выслушает.
— Нет. Зачем? — Рита Самойловна говорила очень спокойно, чуть хрипловатым голосом курильщицы. — Вся беда в том, что я ничего больше не могу рассказать. Вот и все… Ровным счетом ничего.
Она поднялась и ушла, не обернувшись и не попрощавшись.
— Постойте! — крикнул Второв. — Что же мне делать с этим письмом?
— Что хотите.
Дверь закрылась без стука, но довольно стремительно. Второв разволновался. Поведение Риты Самойловны было вызывающе бессмысленным. Он решил пойти к директору…
И тут он вспомнил вдруг одну из своих заграничных поездок. Полустершийся эпизод десятилетней давности просочился из полузабытья. Словно вместе с Ритой вошел странный больной Артур и незримо присутствовал при их беседе. Почему вдруг Второв вспомнил про Артура? Он не задумывался над этим и вряд ли смог бы найти этому ясный ответ. Просто вспомнил! Потому что от Риты повеяло вдруг той нездоровой нервозностью, которая тогда, в трюмах «Арлтона», сдавила ему сердце. Так бывает иногда в жизни. Это аналогия чувств, сопоставление в подсознании. Но нам редко удается перебросить мост от неуловимого ощущения к трезвому рассудку. Не удалось это и Второву…
Когда Второв рассказал о письме из комитета, Филипп забеспокоился.
— Черт возьми, могут быть неприятности! Заказчик-то больно задиристый. Знаешь, как с ним связываться? А что же Рита говорит? Впрочем, ладно, по дороге расскажешь. Пора домой.
…Директор уверенно вел вертолет. Они плыли над темно-синей вечерней землей, осыпанной кое-где золотыми точечками света. Второв рассматривал Филиппа сбоку.
«Студентом он казался крупнее. Совсем высох за эти десять лет. Маленький озабоченный лоб тревожно насуплен. Любят люди власть, и чем меньше человек, тем большая власть ему нужна».
— Слушай, Филипп, что с этой Ритой Самойловной? Она произвела на меня странное впечатление. Все время рассказывала о том, как погиб Кузовкин, и больше ни одного слова я не смог из нее вытянуть. Так и ушла.
— Да, да, — забеспокоился Филипп, — мне говорили, что она вроде слегка помешалась после гибели старика. Совсем больной человек. Надеялись, что время ей поможет, но, кажется, наши прогнозы не оправдываются. Придется взяться за ее лечение по-настоящему… Должен признаться тебе, что положение у меня нелегкое. Хозяйство после Кузовкина мне досталось сложное и в ужасном беспорядке.
— Я уж заметил. В маленькой лаборатории такое разнотемье, такой разброс в исследованиях, что непонятно, как можно руководить и направлять эту разношерстную орду. Тут и физики, и техники, и химики, и кто угодно.
— Аполлон был дьявольски талантлив, — сказал Филипп, — он умел из ничего сделать что-то вкусное.
— Знаю я, — отмахнулся Второв, — академик с эклектическим уклоном! Политехника в исследованиях хороша в начальной стадии, а затем продвижение вперед возможно только при концентрации больших сил на очень узком фронте исследований. Сила исследовательского давления должна измеряться тысячами тонн. На меньших величинах в наши дни далеко не уедешь. Только очень сильное давление! Тогда возможен успех.
— Ты уверен? — Филипп, не поворачивая головы, скосил глаза на Второва.
— В чем можно быть уверенным? Природа хитра, хотя и незловредна. Второв смотрел в окно, где над синей мглой брезжило ржавое зарево огней; Москва была уже близка. — Истина представляется мне сверхпрочным материалом, разрушить который можно, только сосредоточив огромные усилия на очень маленькой площади.
— А стоит ли разрушать истину?
— Познание идет дорогой развалин. Анализ — суть расчленение.
— Из развалин вырастают новые здания. Но шутки в сторону. Что будем делать с письмом из комитета?
— Ты директор.
— Я директор и поэтому поручаю тебе это деликатное дело. Письмо и аннотация отчета должны быть направлены в комитет не позднее следующей недели.
Второв не ответил. Становилось все светлее. Профиль Филиппа, казалось, был вырезан из жести. Москва подмигивала и улыбалась гирляндами огней. Они находились уже в пределах третьей зеленой зоны.
— Давай, Филипп, договоримся с самого начала…
Директор молчал. Третьей в их вертолете сидела неприязнь. Она еще не мешала дышать, но уже занимала много места. У нее были злые глаза, она молчала, но взгляд ее чувствовали оба.
— Давай договоримся, Филипп, что будем работать, а не командовать. — И, помолчав, сухо отрезал: — Я еще не принял дела, и у меня есть время подумать.
— Ты меня неправильно понял. — Неприязнь улепетнула через закрытую дверь, в кабине стало свободнее. — Это прозвучало совсем не так, как я того хотел. В потенции это была безобидная шутка.
— Потенции, как правило, невидимы для постороннего глаза, их могут оценить только те, кто ими обладает.
Прощаются они тепло, почти дружески. Дальше Второв поедет обычным транспортом. От Химок идет метро.
Дома Второв прежде всего прочел письмо от жены. Через несколько минут он вышел из своей комнаты с распечатанным конвертом.
— Мама, она приедет на этой неделе…
Мать осторожна, мать чутка. Она накрывает на стол, ее руки и голова заняты, она не торопится откликнуться на новость.
— Да? — Это не вопрос, но и не удивление. Скорее, эхо.
— Ты представляешь? — Он криво улыбается, но глаза не очень веселые.
— Ты рад?
Мать никогда не простит невестке, сделавшей ее сына несчастным, но она пойдет на все, чтобы только ему было хорошо.
Второв пожимает плечами. Он не знает, он никогда не мог разобраться в этом проклятом вопросе.
— Тебе нужна жена. Тебе уже тридцать пять. Я только не уверена…
