Забытые имена (сборник) - Джайлс Гордон (книги полностью TXT) 📗
Омега спас нас. Но мы должны заплатить свою цену, если обещали.
— В конце концов одной жизнью придется пожертвовать, — горько произнес капитан Атвелл. — Я сказал, что привезу вас всех обратно. Мне это не удалось. Но, по крайней мере, я пошлю вас…
Мы решительно и единодушно остановили его. Нельзя допускать добровольной жертвы. Бросили жребий. Он пал на Линга.
Алло, Земля! Я пропустил пять дней, так как экипаж был очень занят ремонтом дюз и подготовкой к отлету. Сейчас все готово. Дюзы сияют новыми поверхностями из платино-придиевого сплава.
Линг с нами! Мы возвращаемся все десятеро! Вы удивляетесь, наверное, тому, как нам удалось обмануть Омегу. Так вот в чем дело.
Когда наша машина была готова, Омега впал в один из своих обычных приступов молчания. Все думали об одном и том же. Если бы работать достаточно быстро и улететь раньше, чем Омега очнется, что он сможет сделать? Это будет его собственная вина.
Мы сделали даже еще один шаг. Почему бы не выбросить Омегу сейчас и не забыть обо всем этом? Какое право он имеет требовать одну из наших жизней? Омега, вероятно, просто счел бы нас дураками, если бы мы заплатили ему.
— Я могу уничтожить вас всех на месте, — раздался телепатический голос Омеги нынче утром. — Вы не можете уйти, не отдав обещанное. Кого вы выбрали?
Суинертон оттолкнул Линга.
— Меня, Омега! — вскрикнул он. — Возьмите меня, скорее!
Все окаменели и ждали, что будет дальше.
— Я предпочитаю… — начал Омега.
Мы затаили дыхание, ожидая какого-нибудь луча, какой-нибудь вспышки энергии, готовой поразить либо Линга, либо Суинертона, либо всех нас.
Но Омега молчал. Медленно-медленно чашечка его листьев поникла. На глазах у всех рыхлая масса его мозга превратилась в пыль.
— Он умер, — вздохнул Суинертон.
Капитан Атвелл только что дал сигнал к отлету. Мы будем на Земле через два месяца. Все десятеро.
Первая Меркурианская экспедиция кончила.
Генри Д. Формен
Дети земли
Крот знания — вот как я всегда называл Майкла Трюсдела. В поисках знания он копался в точности так, как копается крот в поисках пищи, и то, что он находил на своем пути, поглощал жадно, быстро, не задумываясь о вкусе. Этнография была предметом всех его изысканий, и для него не существовало таких вещей, как устные рассказы, предания и легенды: он признавал только строго научные данные и факты.
А посему то, что рассказал он мне при нашем последнем свидании в такой бессвязной форме, с такой страстностью, произвело на меня глубокое впечатление и осталось в памяти на всю жизнь. Он усвоил привычку появляться внезапно, без всякого предупреждения, в моей хижине неподалеку от каньона Батт и производить словесный взрыв, который ни с чем не сравним.
— Разреши мне переночевать у тебя.
Он не стал ждать ответа, бросил в угол свою походную сумку с пристегнутым к ней одеялом, плюхнулся в кресло — и начался взрыв.
— Ага! Новый коврик работы индейцев навахо! Знаешь, какая это работа? Плохая работа. Я поговорю с ними. Спешка и нерадение. Все становится стандартным. Есть у тебя что-нибудь испить? Вода? Молоко?
Утолив жажду в тот последний памятный вечер, он откинулся на спинку стула и закрыл глаза, как смертельно уставший человек.
— Куришь? — спросил я, бессознательно подражая его отрывочной, лаконичной манере говорить.
— Курить — курить? Да — трубка. Странно! — воскликнул он вдруг со своей обычной непоследовательностью. Белые — белые индейцы — вот что я подумал вначале. Я уже почти забыл о них. Но сейчас они пришли мне на память. — Он рассмеялся. — Слыхал о таком племени. Где-то в Центральной Америке. Хотя те все альбиносы. Но эти — здесь никакого альбинизма… Нет, нет!
— Что такое ты болтаешь, Майкл? — сказал я, невесело улыбнувшись и протягивая ему трубку и банку с табаком.
— Эти люди… я хочу сказать, никакого альбинизма здесь нет, — пробормотал он, машинально набивая трубку. — Они поднялись на поверхность… О, я уверен, что люди эти подземные, Билли! Иначе теперь о них я и думать не могу. Бог мой, кто бы мог этому поверить? Сам не поверил бы никому понаслышке. Скажи, Билли, ты большой знаток этнографии?:
— Ни черта в ней не смыслю! — рассмеялся я, — А в чем дело? Что-нибудь не так?
— Нет, нет, ничего такого. Но эти вот люди, которых я покинул… Должен вернуться к ним. Дети — вряд ли ты можешь это понять — дети земли…
— Подтянись, старина. Говори яснее, — сказал я, кладя руку ему на плечо и продолжая смеяться. — Выкладывай, что у тебя на душе. Знаю, что ты не любишь говорить по порядку, тем не менее… — Я тоже закурил трубку и растянулся в кресле напротив него. — Расскажи мне все как следует, Майкл, с самого начала. Что было с тобой, что случилось? Может, индейцы хопи показали себя дурно в чем-нибудь?
— Хопи — нет! — Он выпустил слова вместе с дымом. — Разве я тебе не рассказывал? Очень странные люди. Билли. Новый народ. Вышли на поверхность из земли. Ты что-нибудь смыслишь в этнографии? Ты, кажется, сказал, что мало знаком с этой наукой? Ну что ж…
И слово за словом, одну фразу за другой, быстро и непоследовательно, начиная с конца и добираясь до начала, Майкл рассказал мне всю историю. Я не стану пытаться- да и было бы бесполезно — передавать его отрывистую, неспокойную манеру говорить. Но впечатление он произвел на меня необычайное, и мне теперь понятно, почему его письменные доклады Смитсоновскому Институту (я видел впоследствии некоторые из них) представляют собой образцы ясности.
Трюсдел всегда отличался необыкновенным трудолюбием, хотя, судя по его манере держаться, многие считали его лентяем и даже тупицей.
В краю, лежащем на север от Юмы, в треугольнике, образуемом реками Хила и Колорадо, встречается немало заброшенных пещер. Их высекли в скалах индейцы в период пещерной жизни, где они и жили до сравнительно недавнего времени.
Редко кто из людей, даже из среды ученых, любит заглядывать сюда. Край этот известен как самая жаркая местность в Северной Америке. Существует даже популярная шутка, что когда собака здесь преследует зайца, то животные идут друг за другом шагом. Всадник из нашей колонии художников и писателей в Аризоне, побывавший в этих местах, видел, как один человек бежал, и человек этот был — Майкл Трюсдел. Но он сам не знал, что он бежит.
Что он надеялся найти в этих заброшенных пещерах, об этом, быть может, никто никогда не узнает. Он никому об этом не рассказывал. Возможно, что он искал здесь разные остатки прошлого: наконечники стрел, предметы домашней утвари, черепки и обломки, которые, как я понимаю, занимали видное место в его докладах. Во всяком случае, он бродил здесь, среди массы бута и булыжника, лежащего у подножия красной скалы, спускался в пещеры, все высматривал и вынюхивал, как женщина у прилавка магазина в день распродажи.
Если не считать его лошади, всегда он был один и всегда безоружен. Страх, как и многие другие человеческие чувства в страсти, ему был совершенно неведом. Где бы ни застигла его ночь, там он расстилал одеяло и ложился спать.
— Но, Майкл, мой дорогой, — сказал я ему однажды, — если даже не принимать во внимание человеческие существа, индейцев и мексиканцев, местность эта кишит гремучими змеями, а, это может угрожать жизни.
— А тебе приходилось когда-либо слышать, чтобы гремучая змея нападала на человека? — возразил он. — Гремучая змея — настоящий джентльмен: она всегда предупреждает человека, если он подойдет слишком близко к ней…
— Но гремучая змея в образе человека никогда этого не делает, — добавил я.
— Гм, м-да, — пробормотал Майкл.
Пещеры, которые он обследовал, были заброшены уже на протяжении десятков лет. Вся эта местность была необитаема и представляла собой настоящую пустыню. Лицевая сторона красных скал вся была в дырах и расщелинах, напоминая медовые соты: входы в пещеры, отдушины для дыма, печные дыры — все это служило излюбленными гнездами для зверей и гадов. И он, этот одинокий ученый, целиком посвятивший себя научным изысканиям, спокойно ложился спать в этой жуткой, дикой обстановке, совершенно не думая об опасности, не признавая ее.
