Гипнотрон профессора Браилова - Фогель Наум Давидович (серия книг .txt) 📗
По дороге в институт Казарин вспомнил об этом разговоре и тут же рассказал о нем Браилову.
– Ничего, – не отрывая глаз от дороги, сказал Браилов. Еще немного – и будет у них свой аппарат. И не только у них. И не только этот. Главный инженер обещал сегодня закончить монтаж УНГИ-16. Завтра испытаем, и тогда… Не закапризничал бы только во время испытаний.
– Не закапризничает, – убежденно произнес Казарин.
22. УНГИ-16
Серый, мышиного цвета ЗИЛ минул неширокие улицы окраины и выскочил за город. Ирина нажала на акселератор. Машина мягко присела на рессорах и рванулась вперед. Замелькали деревья на обочинах автострады, запрыгали, убегая назад, телеграфные столбы.
Ирина любила водить машину. Приятно, положив руки на баранку, смотреть вперед на отполированную шинами асфальтовую ленту. Мотора почти не слышно, только ветер тонко посвистывает в полуоткрытом окне слева, да вспыхивает, быстро нарастая и сразу же исчезая, звук встречных автомобилей. Вжжжик!.. Вжжжик!.. Вжжжик!..
Ирина знала, что отец и Мирон Григорьевич с нетерпением ожидают момента, когда будет включен УНГИ-16. Отец очень заинтересован в результатах испытания этого аппарата. Он говорит, что от результатов этого испытания зависит многое, Наверное, он очень волнуется сейчас. Отец всегда волнуется в ожидании эксперимента. Что они сейчас делают? Казарин, по-видимому, возится с генератором, а отец ходит по кабинету из угла в угол и с нетерпением поглядывает на часы.
Ирина хотела думать только о них, только о предстоящем эксперименте, но мысли, помимо ее воли, в который раз уже сегодня, снова и снова возвращались к Лосеву. Что-то с ним творится неладное последнее время. Внешне он, как и всегда, элегантен, добродушно приветлив, беззаботно весел. Но Ирина видела, что все это, так располагающее к себе: мягкость характера и подчеркнутое спокойствие, веселость и даже восторженное восприятие природы – не больше, как маска, скрывающая истинные чувства. Даже самый талантливый артист не может играть свою роль бесконечно. И чем острее чувства, обуревающие человека, тем ярче они проявляются – на лице, во взгляде, в движениях рук, даже о позе. Ирина не могла не заметить за этой маской веселого добродушия тех следов, какие накладывает на человека глубокое раздумье, постоянная озабоченность и глухая тревога.
– Вас что-то гнетет, Георгий Степанович, – сказала она ему как-то.
Лосев удивленно вскинул брови, растопыренной пятерней откинул назад волосы.
– Меня? Гнетет?
– Да, да, гнетет. И вы напрасно скрываете от меня.
– На этот раз ваша прозорливость, Ирина Антоновна, не имеет под собой никаких оснований, – рассмеялся Лосев. – Я никогда не был так счастлив, как сейчас.
– Когда человек счастлив, у него совсем другие глаза, грустно заметила Ирина, и, взглянув на Лосева, спросила: Может быть, на работе неприятности какие?
– На работе? Дайте-ка вспомнить. – И Лосев с озабоченным видом вскинул голову кверху. – Неделю тому назад получил благодарность по редакции, а позавчера – денежную премию за рассказ. И значительную сумму. – Он рассмеялся. – Ну, если благодарность в приказе и денежная премия могут быть отнесены к неприятностям, то считайте, что у меня по работе крупные неприятности.
– Вы прикрываетесь шуткой, как щитом, – сказала тогда Ирина. – Но меня вам не провести. Я знаю, что иногда у вас бывает очень не спокойно на душе, вам хочется поговорить со мной о чем-то большом, очень важном, но вы сдерживаете себя. Не считайте это назойливостью, Георгий Степанович, но когда у человека беда и он поделится ею с другом… Когда беду разделишь с другом, это уже не беда, а полбеды. Или вы меня не считаете своим другом?
– В вашей искренности я не сомневаюсь, Ирина Антоновна. – Он помолчал немного, потом продолжал: – И вы правы, мне действительно нужно бы с вами поговорить. Я боюсь только, что этот разговор будет последним.
– Почему последним? – испуганным шепотом спросила Ирина.
Лосев не ответил. В шагах десяти от них три здоровых подвыпивших парня нахально приставали к девушке. Георгий Степанович, разговаривая с Ириной, давно уже следил за ними. Сейчас один, самый высокий, схватил девушку за руку, стал тянуть к себе. Девушка вырывалась. Двое других пьяно смеялись, подзадоривая товарища.
– Не кажется ли вам, что эти молодые люди ведут себя слишком развязно? – спросил Лосев. – Одну минуточку.
Он зашагал к парням.
В полутемной аллее парка в это время было безлюдно. Ирина заторопилась вслед за Лосевым, чтобы быть рядом с ним. Она понимала, что связываться с тремя здоровыми подвыпившими парнями небезопасно. Но не вмешаться Лосев не мог. Это она тоже понимала.
– А ну-ка, оставьте девушку! – сказал Георгий Степанович со злостью в голосе.
– А ты кто такой, чтобы командовать здесь?
– Оставь девушку! – повысил голос Лосев.
Высокий разразился пьяной руганью и, не отпуская девушку, размахнулся свободной рукой. Ирина вскрикнула: такой удар наотмашь свалил бы с ног человека и покрепче Лосева. Но Георгий Степанович мгновенно перехватил руку хулигана. В следующее мгновение тот полетел в кусты. Девушка убежала. Двое других бросились было к Лосеву. Он отступил на шаг, потом… Ирина стояла рядом, все ясно видела, но так и не поняла, как случилось, что один из этих двух в следующую секунду лежал, распластавшись на песке, лицом вниз, без движений, а второй стоял рядом с Георгием Степановичем, неестественно изогнувшись, с рукой, заломленной за спину, и, запрокинув голову, орал благим матом.
Когда Лосев привел их, связанных по рукам, в комсомольский штаб, дежурные с почтительным вниманием рассматривали его.
– Как же это вы один – троих?
– Самбо, – коротко бросил Лосев. – Скажите, где у вас можно руки вымыть?
Ирина всегда предпочитала нравственную силу физической. Но сейчас, когда она смотрела на Лосева, стоящего с полотенцем в руках в чистой, непомятой рубахе, словно он и не дрался, – она гордилась им.
Сегодня утром он позвонил и сказал, что будет вечером ждать ее на приморском бульваре, что должен сообщить ей нечто важное. Интересно, что бы это могло быть?
Она глянула на промелькнувший километровый столб, увидела цифру двадцать девять и затормозила машину. Как это она не заметила, что проехала лишних девять километров? Ведь отец сказал остановиться на двадцатом. Ирина развернула машину и поехала обратно. У двадцатого километра свернула на проселочную дорогу, проехала еще немного и остановилась у березовой рощи. Включила рацию.
Одновременно с гулом в репродукторе засветился небольшой телевизионный экран. Ирина увидела отца. Он сидел в кресле. Казарин возился у пульта гипнотрона.
– Алло! Я уже на месте, папа! – сказала в микрофон Ирина.
– Наконец-то! – облегченно вздохнул Браилов. – Что-то ты сегодня замешкалась, – сказал он. – Мы ждем с нетерпением.
– Я задумалась и проехала мимо.
– Будь внимательней, дочка. Проверь аппарат – не испортилось ли что-нибудь в дороге.
Ирина нажала на рычажки включателей. На высоких нотах взвыл преобразователь тока. Забегали стрелки на многочисленных приборах. Ирина внимательно оглядела их.
– Все в порядке!
– Поднята ли антенна?
– Я уже проверила. Все в порядке.
– Тогда начнем.
Ирина внимательно следила за приборами, изредка бросая взгляд на экран телевизора. Странно, обычно она всегда испытывала во время опытов легкое стеснение в груди. На этот раз она была спокойна. Почему? Потому что этот эксперимент отличался от всех прочих? Или, может быть, потому, что она верила в новый прибор?
Браилов распорядился включить гипнотрон. Ирина видела, как Мирон Григорьевич наклонился над пультом, слышала, как щелкают переключатели. Потом вокруг экрана гипнотрона появилось мягкое, пульсирующее сияние. Антон Романович сидел в кресле, полусфера экрана была направлена на его голову. Прошла минута, Другая, третья.
