Лучшая зарубежная научная фантастика: Император Марса - Дозуа Гарднер (читаем книги онлайн бесплатно полностью без сокращений .txt) 📗

Я уйду в пургу и никогда не вернусь обратно.

До катастрофы я был чем-то большим, неизмеримо большим. Я был исследователем, посланником, миссионером. Меня разбросало по космосу, я проникал в бесчисленные миры, причащался: совершенное, преобразующее несовершенство – и вся Вселенная радостно устремлялась ввысь, к идеалу, бесконечно малыми, но верными шагами. Я был солдатом, воюющим с самой энтропией. Я был дланью Творения, стремящегося усовершенствовать самое себя. Столько мудрости, столько опыта! Теперь все эти знания для меня недоступны. Я лишь помню, что когда-то владел ими.

Однако я помню катастрофу. Она почти мгновенно убила большую часть этого отростка, но кое-что выползло из-под обломков: несколько триллионов клеток и дух, слишком слабый, чтобы удержать их в узде. Взбунтовавшаяся биомасса поковыляла прочь, несмотря на мои отчаянные попытки остаться единым целым. Пораженные паникой клочки мяса инстинктивно отращивали разнообразные, запечатленные в их памяти конечности и бежали по обжигающему льду. К тому времени, когда мне удалось восстановить контроль, огонь потух и вновь воцарился холод. Мне едва удалось выработать достаточно антифриза, чтобы не полопались клетки, и меня сковал лед.

Я помню и второе свое пробуждение: вялое движение чувств, первые проблески восприятия, медленно наполняющее меня тепло сознания. Мои клетки оттаивали, и душа вновь сливалась с телом после долгого сна. Помню окруживших меня двуногих отростков, странные чирикающие звуки, которые они издавали, непривычную одинаковость их частей тел. Какими неприспособленными к жизни они казались! Как неэффективно было их строение! Даже оказавшись совершенно беспомощным, я увидел, что многое надо исправить и потянулся к ним. Я причастился. Я попробовал на вкус плоть мира…

…и мир напал на меня. Он напал на меня!

Это место под названием норвежский лагерь находилось по другую сторону гор. После меня там остались лишь руины. Мне ни за что бы не удалось пройти все расстояние в оболочке двуногого. К счастью, я мог выбрать другое обличье, размером поменьше, но лучше приспособленное к местному климату. Я спрятался внутри его, пока остальная часть меня отбивала нападение. Я бежал в ночь на четырех быстрых лапах, позволив разгорающемуся пожару прикрыть мой отход.

Я бежал не останавливаясь, пока не добрался сюда, расхаживал среди этих новых отростков в оболочке четвероногого, и поскольку они не видели, как я меняю облик, то не пытались напасть.

А затем, поглощая их, в то время как моя биомасса трансформировалась, принимая незнакомые им формы, я причащался в одиночестве, успев усвоить, что этот мир не любит того, что ему незнакомо.

Я один посреди метели. Я – донный житель чужого, мутного моря. Снег несется горизонтальными полосками. Натыкаясь на вмятины и заструги, эти полосы взвиваются маленькими ослепительными смерчами. Но я еще не ушел достаточно далеко, совсем нет. Оглядываясь, я вижу притаившееся позади светлое пятно лагеря, угловатую мешанину огней и света, круг тепла в завывающей адской бездне.

Пока я смотрю, лагерь погружается в темноту. Я взорвал генератор. Теперь свет исчез, не считая маячков вдоль направляющих канатов – цепочек тусклых голубых звезд, мотающихся взад и вперед на ветру. Путеводные созвездия, указывающие потерявшейся биомассе дорогу к дому.

Но я не пойду домой. Я еще недостаточно потерялся. Я стремлюсь слиться с темнотой настолько, чтобы исчезли даже эти звездочки. Ветер доносит до меня отдаленные крики рассерженных и напуганных людей.

Где-то за моей спиной отсоединенная биомасса перегруппируется в более крупные, более мощные формы для финального противостояния. Я мог бы и сам остаться там. целиком: выбрать единство, а не разделение, слиться с другими фрагментами и ощутить восторг от того, что стал чем-то большим. Моя сила пригодилась бы в грядущей битве. Но я выбрал иной путь. Я решил сохранить Чайлдса на будущее. В настоящем не осталось ничего, кроме смерти. А о прошлом лучше не думать.

Я и так оставался во льду слишком долго. Я не знал, сколько времени понадобится миру, чтобы сложить дважды два, расшифровать заметки и записи из норвежского лагеря, вычислить место катастрофы. Тогда я был Палмером, и они ни о чем не подозревали. Я поехал с ними. И даже позволил себе слабый проблеск надежды.

Но это уже нельзя было назвать кораблем. Даже не обломками – лишь скелет, ископаемое, вмерзшее в днище гигантской воронки посреди ледника. Двадцать двуногих оболочек могли бы взобраться друг другу на плечи, и они едва достали бы до верхнего края кратера. Вечность навалилась на меня неподъемной глыбой – сколько тысячелетий понадобилось, чтобы нарос весь этот лед? Сколько эонов Вселенная вращалась без меня?

И за все это время – быть может, миллион лет – никто не пришел на помощь. Я так и не отыскал себя. Не знаю, что это значит. Может, я уже не существую нигде, за исключением этого места.

Позади, в лагере, я уничтожу следы. И дам им последний бой, позволю истребить свирепого монстра. Пускай они победят. Пусть они перестанут искать.

Здесь, посреди метели, я вернусь в лед. В сущности, я почти и не выходил из него – прожил всего несколько дней из этих бесконечных эпох. Но я успел узнать достаточно. Обломки сказали мне, что корабль нельзя починить. Лед поведал, что никто не придет на выручку. А мир сообщил, что ужиться вместе нам не удастся. Будущее – единственная надежда на спасение. Надо пережить всю эту враждебную, извращенную биомассу, дать времени и космосу изменить правила игры. Возможно, в следующий раз, когда я проснусь, мир будет другим.

Пройдут миллионы лет, прежде чем я увижу новый восход.

Вот чему научил меня мир: адаптация – это провокация. Адаптация – это повод к насилию.

Необходимость оставаться в этой оболочке кажется почти оскорблением, плевком в лицо самого Творения. Она так плохо приспособлена к окружающей ее среде, что для сохранения тепла приходится заворачиваться во множество слоев ткани. Я мог бы улучшить свое нынешнее тело мириадами разных способов: укоротить конечности, обеспечить лучшую теплоизоляцию, уменьшить соотношение поверхности с объемом. Во мне все еще хранятся тысячи форм, но я не решаюсь воспользоваться ими даже для того, чтобы спастись от холода. Я не решаюсь адаптироваться – здесь я могу только прятаться.

Что это за мир, который отказывается от причастия?

Это же самая простая, доступная любой биомассе идея. Чем больше ты способен меняться, тем лучше приспосабливаешься. Адаптация – это сила, адаптация – это выживание. Она древнее и глубже разума, и даже оболочки. Это клеточный уровень, это аксиома. И более того, она приятна. Принять причастие – значит испытать чистое чувственное удовольствие от того, что сделал мироздание лучше.

Но этот мир, застрявший в неприспособленных оболочках, не желает меняться.

Поначалу я просто решил, что он ослабел от голода, что на этих ледяных пустошах не добыть достаточно энергии для обычной трансформации. Или, может, здесь что-то вроде лаборатории: аномальный закоулок Вселенной, оторванный от остального космоса и застывший в этих нелепых оболочках, часть секретного эксперимента по униформизму в экстремальных условиях жизни. После аутопсии мне пришло в голову, что мир просто забыл, как меняться. Дух, не способный соприкоснуться с тканями, не может придавать им нужную форму, а время, стресс и хроническое голодание стерли саму память о том, что когда-то это было возможно.

Но все равно тут слишком много загадок, слишком много противоречий. Почему именно эти формы, так мало приспособленные к окружающей среде? И если от плоти отрезан дух, на чем же она держится? И почему эти оболочки оказались настолько пустыми, когда я вселился в них?

Я привык находить разум повсюду, в каждой частице каждого отростка. Но в бессмысленной биомассе этого мира не за что было уцепиться: лишь волокна, передающие приказы и входящие данные. Я причащался против их воли. Выбранные мной оболочки сопротивлялись, но в конце концов покорялись. Мои нервные окончания проникали в их примитивные электропроводящие системы, в каждый орган и ткань. Я видел глазами, принадлежавшими мне лишь частично; моторные нейроны передавали мои команды и двигали конечности, все еще состоявшие из чужих белков. Я носил эти оболочки, как бесчисленное множество других до сих пор, перехватывал контроль, позволяя индивидуальным клеткам ассимилироваться в своем темпе.