Великое делание, или Удивительная история доктора Меканикуса и его собаки Альмы - Полещук Александр Лазаревич

— Горит нефтеперегонный завод… — тихо сказал Фрезер. — Вчера в Антверпене фашисты приказали всем евреям надеть специальные повязки. Весь город вышел с такими повязками…

— А крестьяне? Как крестьяне фламандцы?

— Вначале плохо…

— Они поверили немцам?

— Но потом, когда вслед за бандой фашистских пропагандистов пришли налоговые инспекторы, когда начались реквизиции скота и хлеба, они быстро прозрели…

— Прозрели?

— И теперь германский солдат не рискнет в одиночку пройтись по улицам фламандской деревни. В Савентгейме пожар… Вы знаете, господин Меканикус, этот завод?

— Шинный завод? Знаю.

— Бельгия горит!..

Мы еще долго смотрели на реку, потом Фрезер пошел к выходу.

— Жак, — проговорил я, — подождите. Я пойду с вами!

Фрезер живо обернулся и сказал:

— Я приду завтра…

А завтра Фрезер вынес из моего кабинета и разложил на столе старинное охотничье оружие. Критически осмотрел его.

— Нет, — сказал он, — это все не годится! Что вы можете делать?

— Я хорошо стреляю. У меня были призы. Вы не верите, Фрезер?

— Что еще?

— Ну, я могу… Я хочу бороться вместе с вами!

— Что еще вы можете делать?

— Я ученый. Понимаете, Фрезер? Инженер-химик…

— Вы химик?! Так почему вы до сих пор молчали?

— Но разве сейчас нужны заводы? Разве…

— А здесь, у себя дома, вы не смогли бы вести, скажем… вести научную работу?

— Конечно! Но я не понимаю…

— Ах, да помолчите! — резко сказал Фрезер.

И его неожиданная грубость была радостью для меня: «Я нужен, да, да, я им пригожусь — тем, кто борется. Я нужен народу Бельгии».

— Могу показать вам свою лабораторию, — предложил я.

— Покажите.

Мы прошли в лабораторию. Это не была большая лаборатория — ведь серьезные эксперименты я производил в заводских лабораториях, но в ней было все, чтобы искать, думать…

Фрезер был поражен.

— Да у вас… А еще молчали! Ну, вот что, Карл, вы это все приводите в порядок, занимайтесь там наукой, ну, что-нибудь такое делайте, чем и до войны занимались. Для вида… если заинтересуются. А лучше вообще и виду не показывать. Окна мы завесим… Лаборант нужен?.. Пришлю.

— Мне помогал Ян…

— Я пришлю к вам мальчика. У меня есть один на примете. А нам, нам очень нужен… такой материал, понимаете?

— Да, понимаю, — ответил я. — Это элементарно.

— Но нам нужно много, — сказал Фрезер.

— У меня есть подвал.

— И в нем можно работать?

— В нем работали, не совсем удачно, правда, но много веков подряд…

Никогда я еще не видел такого исполнительного механизма, одним из действующих частей которого я стал. Внизу, в подвале, сваривали трубы. Фрезер присоединил сварочный аппарат к какому-то кабелю под нашим тротуаром. Он был хорошим специалистом-электриком. Я произвел несколько предварительных опытов, дал задание на сырье. И должен сказать, что у меня не было случая нехватки каких-либо материалов. Иногда ко мне никто не приходил, и я спал, держа на ночном столике взрывную машинку, на случай, если ко мне пожалует гестапо. Какое-то необыкновенное спокойствие воцарилось в моей душе. И, когда издалека доносились взрывы, когда мимо меня проносились немецкие санитарные автомобили, я особенно крепко спал в такие ночи. Я мстил за себя, за сына, за свою страну-Фрезер иногда приносил мне чертежи различного рода взрывных устройств. И я должен был дать свое заключение о нужных составах взрывчатых веществ. Это были очень сложные мины, чаще всего замедленного действия, с отпиленными от динамиков пластинками магнитного сплава. А наверху, в своей заброшенной лаборатории, я занимался пустяками, производил для вида какие-то опыты, просто для того, чтобы стереть пыль с приборов. Иногда я посылал статьи в немецкие научные журналы. Статьи мне немедленно возвращали, но я хранил квитанции на случай обыска.

Дом наш был очень хорошо расположен. Им никто не интересовался, а может быть, от меня исходило такое спокойствие, что никому и в голову не приходило заподозрить что-либо… Сыграло здесь роль и мое фламандское происхождение. Национальная привилегия в этом смысле меня вполне устраивала.

Шли годы. В один из сентябрьских дней 1944 года Фрезер сообщил мне, что лаборатория переносится в другое место. Ночью ко мне пришли люди из отряда Сопротивления и начали осторожно разбирать установку для получения взрывчатки. Они почти неслышно работали ключами, но все же я попросил Фрезера постоять у двери и послушать, не очень ли мы шумим в подвале. Вскоре Фрезер вернулся и шепотом сказал, что с улицы слышна немецкая речь и кто-то бьет ногой в дверь. Я поднялся к парадной двери и прислушался. Действительно, раздавались какие-то голоса. Потом послышался очень знакомый мне голос:

— Вы идите, я здесь переночую!

Я сделал знак Фрезеру, чтобы он спрятался, и открыл дверь. Передо мной стоял обросший щетиной, похудевший, Вольфганг Матерн.

— Привет, старик! — сказал он мне. — Привет! Салют! — Он вошел в дом, прикрыл дверь. — Ну, что же мы стоим? Приглашай!.. Я знаю, что ты на меня сердишься. Но разве я виноват?..

Мы прошли вместе с Вольфгангом наверх. Он заглянул в гостиную, которую я не убирал, и осветил фонариком стол.

— Ты пьешь, Карл? — спросил Вольфганг и внимательно взглянул на пачки с деньгами. — Ты к ним не притронулся? — удивился Вольфганг. — Ну и хорошо! — Он засунул в карман две — три пачки. — Так чем ты занимаешься? Все тоскуешь? Ах, Карл, Карл, так нельзя!.. Нужно проще, проще подходить к таким переживаниям. Это не немецкая черта…

Я провел Вольфганга в лабораторию. На мраморной доске, обожженной многими взрывами, лежал кусок свежеприготовленного тола. В руках у Вольфганга вспыхнула зажигалка, он поднес ее к окурку сигареты. Лицо его, отекшее и постаревшее, выглянуло из темноты. Я достал из стоящей в углу стреляной гильзы от немецкого снаряда пучок тонких прутьев, поднес их к пламени. Вольфганг услужливо чиркнул зажигалкой. Дерево вспыхнуло.

— Так чем ты занимаешься, Карл? — спросил меня Матерн.

— А вот сейчас увидишь… — ответил я ему и поджег тол.

Ярко вспыхнула взрывчатка, осветив кабинет и растерянное лицо Вольфганга.

— Это, это взрывчатка???

— Как видишь!

— Но это запрещено, Карл!

— Что делать… Пришлось не послушаться распоряжений вашего коменданта! — засмеялся я.

— Ты арестован, Карл Меканикус!.. — Матери полез за пистолетом, но я схватил его за руку, и он застонал от боли. — Ты просчитался, Карл! Просчитался! Ты надеешься, что сюда придут американцы! Ха… Я только сейчас вырвался из котла, в который угодила армия фон Клюге… И я заявляю тебе, что мы выиграем войну, выиграем, несмотря ни на что!

Я вырвал из руки Вольфганга пистолет и бросил этого негодяя в кресло.

— Будет заключен мир, понимаешь, сепаратный мир! — торопливо продолжал он. — Черчилль и Рузвельт не допустят большевистские армии в Берлин! Ты понимаешь? Мы победим… Тебе придется извиниться передо мной, Карл, извиниться!.. Союзники передерутся со дня на день! Эта американская волосатая горилла Брэдли [31] терпеть не может английского командующего Монтгомери [32] и называет его сушеной саранчой!.. Мы всё знаем!.. Американцы валят вину за все неудачи на англичан. И, пока они ссорились друг с другом, фон Клюге вывел из фалезского котла во Франции лучшие дивизии… Ты ничего не понимаешь, Карл!.. Не так просто нас победить!.. — Матери говорил, как автомат. Он совершенно утратил всякое чувство реальности. — Мы еще покажем вам всем! А ты? Из-за какой-то случайности — подумаешь! — пристрелили кого-то там… Ты изменник!.. Нам только остановить фронт на Востоке хотя бы на месяц… И мы показали бы всем!..

Матерн попытался встать, но я вновь швырнул его в кресло. В комнату вошел Фрезер, плотно прикрыл шторы, зажег свет.

— Забери его! — сказал я Фрезеру. — Он мне мешает…