Проклятый город - Молитвин Павел Вячеславович (список книг .TXT) 📗

— Стол с банькой подождут. Мяса хочу, мяса! Живого, трепещущего! — зарычал в микрофон Радов.

— Будет тебе и мясо… ненасытный, — ответила Ольга, и Юрий Афанасьевич мгновенно насторожился, уловив заминку. Ему показалось, что она хотела закончить фразу как-то иначе и спохватилась в последний момент. Если бы вместо «нанасытный» она сказала «милорд», это был бы сигнал тревоги. Точно так же, как слова «добро пожаловать» явились бы предупреждением о том, что его присутствие нежелательно…

«Игра воображения, глюки!» — успокоил себя Радов, сворачивая в коридор, и мельком подумал, что подлая, крепко укоренившаяся привычка подозревать всех и вся когда-нибудь перерастет в манию, и тогда он станет опасен для тех, кого любит.

Попеняв себе за мнительность, Юрий Афанасьевич подплыл к металлопластовой двери и все же, прежде чем набрать на замке код, поднялся к потолку, дабы взглянуть на фотореле, которым, вместе с другой хитроумной автоматикой снабдил свое логово Оружейник. Нажал затянутой в перчатку ладонью на фальшивый наличник и увидел, что скрытый под ним крохотный экранчик на две трети залит черным.

«Та-ак… — мысленно протянул Радов, тупо глядя на шкалы, показывавшие расход кислорода и исправность прочей бытовой автоматики. — Лихо…»

Помедлил минуту-другую, соображая, нет ли тут ошибки, и скрепя сердце признал, что ошибки быть не может — в логове Хитреца его ждали три человека, не считая Ольги Викторовны Конягиной. «Тесно им поди, бедолагам», — подумал он, пытаясь представить, где расположились полицейские, чтобы обеспечить себе наилучший обзор и возможность первыми пустить в ход игольники. В том, что они сначала истыкают его парализующими иглами, а потом уже будут беседовать по душам, не было ни малейшего сомнения — рисковать копы не любят, мертвый же он им даром не нужен. Можно ли разговаривать с мертвецами? Можно, только они не отвечают.

«А у меня с собой, кроме ножа, ничего нет, — продолжил мысленный монолог Юрий Афанасьевич, упорно избегая думать об Ольге. — Трое тут, и человека два-три, а то и четыре прячутся где-то поблизости. Ай да шустрилы, ай да скорохваты!»

Поставив на место фальшналичник, он, медленно шевеля ластами, поплыл прочь от заветной двери, ощущая странную пустоту и холод в груди. Значит, он таки оказался прав, когда на вопрос Ольги о назначении расположенных над дверью приборов сказал полуправду: мол, это показатели исправности системы жизнеобеспечения. Хотя почему полуправду? Они ведь и в самом деле только что спасли ему жизнь — от ведущих внешнее наблюдение увальней он уж как-нибудь уйдёт. Двинется сейчас по коридору мимо раздевалки и душевых в цех, из него рванет в направлении бывшей Макаровки, а там его ищи-свищи.

Радов остановился, подумав, не вернуться ли ему назад и не сыграть ли с засевшими в засаде копами злую шутку, после которой скорохваты отправятся прямо в царствие небесное. Был у Хитреца Яна предусмотрен на этот случай простенький финт с дес-газом. Перед мысленным взором Юрия Афанасьевича возникло посиневшее от удушья лицо Ольги с вывалившимся языком и вылезшими из орбит глазами, и он, поморщившись, вновь заработал ластами. Выбрался в главный коридор и, наращивая скорость, поплыл по нему ко входу в цех.

— Юра, куда ты подевался?

— Я на подходе, галстук завязываю. Никто без меня в наше гнездышко не наведывался?

— Нет, а почему ты спрашиваешь?

Не дождавшись ни «милорда», ни «добро пожаловать», Радов отключил внешнюю связь. Он не чувствовал ни обиды, ни горечи, ни гнева — ровным счетом ничего. Ольга выбрала беспроигрышный вариант и, как всегда, оказалась на коне. Сообразив, что из логова Оружейника он, сотворив «очередную дурость», отправится сам и потащит ее на Большой Барьерный риф, она не стала менять синицу в руках на журавля в небе — зачем, если ей и здесь живется неплохо? Зарплата главбуха совместного предприятия, плюс пенсия за убиенного при исполнении служебных обязанностей мужа — много ли одинокой женщине надо? Стоит ли это объявленного вне закона мужика, не удосужившегося, кстати, за целый год предложить ей руку и сердце? Вместо того, чтобы одной отправиться в логово Оружейника, она дождалась, когда к ней пожалуют блюстители порядка, слегка поломалась, изобразив удивленную и оскорбленную добродетель и, выторговав себе малую толику благ от состоящего на содержании МЦИМа полицейского, согласилась в конце концов избавить общество от «особо опасного преступника». Принимая во внимание дефицит времени, ломалась она недолго, а уж о «промывании мозгов» не могло быть и речи. Ну что ж, кесарю — кесарево, Богу — Богово.

Ольга Викторовна была умной женщиной, раз сумела довести до победного финала заведомо безнадежный заговор Москвиной. Вероятно, она искренне верила, что чувственное влечение рано или поздно перерастет если не в любовь, то в стойкую привязанность и ей удастся, залатав нанесенную жизнью пробоину, вновь создать образцово-показательную семью. Офицер Морского корпуса — далеко не худший и к тому же знакомый вариант супруга-благодетеля. А раз уж не срослось так, то почему бы не урвать с поганой овцы хоть шерсти клок, коль скоро ее все равно сволокут на бойню? Целесообразно, и даже очень…

Луч фонаря выхватил из мрака распахнутые цеховые ворота и метнувшуюся от них фигуру пловца. Облава устроена с умом, и сейчас все загонщики получили уведомление, что добыча обнаружена.

— М-да-а-а… «Многие уходят стричь овец, а приходят остриженными сами», — пробурчал Юрий Афанасьевич, испытывая к посланным на его поимку полицейским нечто вроде жалости.

Выключив фонарь, он проскочил ворота под самым потолком и резко взял вверх, пытаясь не врезаться в гигантские агрегаты с многочисленными валами, прессами, открытыми цепными передачами, расположение которых помнил довольно смутно. Оставленный на стреме коп врубил сразу три фонаря — один на шлеме и два на плечах. Радов мысленно поблагодарил его за заботу — будучи шаркменом, он все же не любил «слепого» плавания, — обогнул массивную подвеску козлового крана и стремительно пошел вниз. Используя вместо прикрытия длинный широкий конвейер с застывшими над ним прессовальными арками, прошел над самым дном и, уловив едва заметное шевеление прямо по курсу, перешел на форсированный режим стиля аларм-блиц. Подгадить ему могло теперь только случайное попадание из игольника, хотя сам бы он не стал попусту тратить время на стрельбу в подобных условиях.

Лучи фонарей метнулись вправо, влево, снова поймали Радова, под собой он увидел копошение множества белесых нитей и, стиснув зубы, запретил себе думать о том, что произойдет, если впереди окажется еще одна цианея. А может, и не цианея, и даже наверняка не она, ибо твари, выведенные в подводных лабораториях ихтиандров, столь сильно отличались от взятых в качестве исходного материала существ, что называть их следовало как-то по-другому, но с непременным добавлением к новому имени определения terrible или ugly. [13]

По счастью, ещё одной цианеи или отдаленного ее родича близко не было, и в конце светового тоннеля, пробуравившего тьму едва не до дальнего торца цеха, Радов свечкой пошел вверх. Взмыв под крышу трехэтажного корпуса, он уже решил было, что затея не удалась и придется попотеть, отрываясь от настырного преследователя и его сотоварищей, чьи фонари уже засияли вдалеке, подобно звездам в ночном небе, когда из гидрофона послышался похожий на радиопомехи треск.

— Господи боже мой! Ну не является ли наша жизнь гигантским театром абсурда? Неделю назад я дрался плечом к плечу с этими парнями, а сейчас сдал их какой-то безмозглой, вечно голодной и весьма восприимчивой к свету мрази, — пробормотал Юрий Афанасьевич, когда свет фонарей его преследователей бестолково запрыгал по стенам и полу цеха, вырывая из тьмы тысячи извивающихся полупрозрачных нитей. Поднявшись со дна, они некоторое время клубились, вспухая и опадая, словно растрепанные ветром волосы, а затем разом начали сплетаться в кокон, центром которого был уже не различимый глазом полицейский. Представив, как выделенная стрекательными нитями кислота разъедает резину гидрокостюма, Радов поморщился, и у него даже мелькнула шальная мысль предупредить своих недругов о грозящей им опасности, но здравый смысл возобладал над столь несвоевременным проявлением благородства.