ProМетро - Овчинников Олег Вячеславович (читать полностью книгу без регистрации TXT) 📗
Господи, о чем я думаю! Единственное, что должно волновать меня сейчас, это то, что за окном вагона стоят люди. И какими бы странными они ни казались, это все-таки живые люди, и мне стоит поспешить, если я хочу оказаться рядом с ними.
Но у поезда, по всей видимости, были другие планы на мой счет. Он не остановился на станции, лишь немного сбавил скорость, проезжая мимо платформы, да объявил ее название в своей обычной развязной манере, добавив после некоторой паузы фразу, которая, возможно, не так бы резала слух, будь она произнесена машинистом какой-нибудь пригородной электрички:
«…Электропоезд далее проследует со всеми остановками, кроме станций имени «Двадцати шести Бакинских комиссаров», «Двадцати восьми героев-Панфиловцев» и «Тридцатилетия победы над фашистской Германией»…»
Я стоял у закрытых дверей, пребывая в полном смятении, и даже пытался что-то мямлить вроде: «Э-э-э! Куда?..», но это состояние быстро прошло. Оцепенение спало с меня, как спадает атласное одеяло с прохладной простыни – мгновенно и практически неощутимо, вместо него я почувствовал небывалый прилив сумасшедшей энергии, заставляющий меня делать хоть что-нибудь: бежать, биться головой о стену, громко кричать через дырку в стекле неподвижным синим фигурам – но только не стоять на месте, глядя, как платформа станции медленно огибает поезд по левому флангу…
Быть может, последней нормальной станции на нашем пути к полному и безоговорочному хаосу.
Разумеется, я никуда не побежал. И биться головой о стену тоже не стал. Вместо этого я принялся нервно суетиться у дверей. Попытался разжать их руками, но у меня ничего не вышло: двери раздвигались ровно настолько, чтобы мои пальцы могли протиснуться между резиновыми прокладками и там надежно застрять. Затем я, Бог знает зачем, начал выковыривать ногтями плотно залипшую кнопку связи с машинистом. Может быть, для того, чтобы не слышать больше жалоб певицы, доверчиво сообщающей мне через динамик, что кто-то там, вероятно, ее благоверный, как раз сегодня уехал прочь на ночной электричке, а она теперь сидит дома одна, в полной темноте и ждет чьих-то шагов, не исключено, моих. И я бы с Превеликой радостью воспользовался ее откровенным приглашением, если бы только мог. Но, увы, это было выше моих сил, потому что и сам я уносился прочь на точно такой же электричке… А может, даже на той же самой, что и бессердечный избранник, оставивший певице на память лишь нелепый коробок отсыревших спичек…
И только когда до края платформы осталось не больше десятка метров, я предпринял последнюю и, как мне казалось, имеющую реальные шансы на успех попытку покинуть вагон. Я ухватился за никелированную ручку на длинном металлическом стержне, снабженную пластмассовой пломбой на проволочке и сопроводительной табличкой «ОТКЛЮЧЕНИЕ ДВЕРЕЙ», и резко дернул ее на себя. Проволочка сперва натянулась, затем с тихим звоном порвалась, оставив гонкий красный след на моей ладони. За спиной раздался набирающий громкость окрик Чингачгука, каждый фрагмент которого звучал на несколько децибел выше, чем предыдущий.
– Эй! Эй! ЭЙ! – крикнул он, то ли подбадривая, то ли останавливая меня.
Но не успел. Я вывернул ручку до упора, когда с удивлением почувствовал, что пол вагона куда-то уходит из-под ног, отправляя меня в свободный полет. Вернее сказать, в свободное падение, которое показалось мне замедленным, как если бы я падал с парашютом.
Я плавно опускался вниз, глядя под ноги, на проносящееся с огромной скоростью железнодорожное полотно, выхваченное из окружающей тьмы прямоугольником света. Скрежет от трения колес о рельсы в одно мгновение стал в десять раз громче и оглушил меня. Падение длилось неестественно долго и закончилось резкой болью: я сильно ударился правым коленом об острый край внезапно образовавшегося провала. Моя правая рука по-прежнему сжимала никелированную ручку, истинное предназначение которой я начал постигать только сейчас. Левой рукой я совершал неловкие хватательные движения, силясь зацепиться за боковой поручень.
Я провисел в таком положении от силы несколько секунд, но они показались мне самыми длинными в моей жизни. Потом чьи-то руки уверенно обхватили меня сзади за грудь и стали медленно, словно гвоздь из стены, вытягивать наверх. Почти сразу же к ним присоединились другие руки, послабее, их помощь в моем извлечении была скорее психологической. Я испытывал одновременно чувство безграничной благодарности к моим спасителям и жгучий стыд за то, что не могу облегчить их труд: еще не оправившись от шока, я все никак не мог попасть ногой на край отверстия в полу, к тому же с ужасом понимал, что и рука моя вот-вот соскользнет со своей ненадежной опоры. Но, по счастью, к этому моменту тело мое было уже полностью извлечено наружу и даже – я, должно быть, на какое-то время утратил ощущение реальности – заботливо усажено на мягкое сиденье.
Когда сознание постепенно, слой за слоем, вернулось ко мне, я обнаружил себя на привычном месте. Причем меня крепко, словно я собирался вырваться, удерживали под локти с одной стороны – сын Инчучуна, а с другой – сын… э-э-э… жены декабриста.
Я не был уверен, что смогу что-нибудь сказать. Или наоборот, был уверен, что все равно не подберу нужных слов, ни сейчас, ни когда-либо еще, способных выразить те чувства, которые я испытывал по отношению к моим соседям. Поэтому я просто крепко пожал им руки… сильно дрожащими пальцами.
– Не шути так больше! – по-детски строго отчитал меня Игорек. – Я из-за тебя чуть не опоздал выгулять мамонтенка.
«Невыгулянный мамонтенок, – подумал я. – Какая трагедия!»
Так громко и счастливо я не смеялся, пожалуй, ни разу в жизни. И так заразительно: сначала к моему смеху добавилось звонкое хихиканье Игорька, а затем и губы Чингачгука дрогнули, хотя он сразу же сгреб лицо в кулак, делая вид, будто кашляет.
– Ну ты и урод! – почти нежно сказал он. – На, все же выпей.
Он снова протянул мне баночку «Хольстена», которую я на сей раз принял с благодарностью и поднес к губам, почти не расплескав. Пиво оказалось теплым и странно сладким, как обычная вода после таблетки цитрамона. За пару глотков я выхлебал больше половины банки и, подумав, что отдавать ее хозяину теперь не совсем удобно, допил до дна. А потом перевернул и потряс, ловя ртом последние капли.
